Анн Бренон - Нераскаявшаяся Страница 2

Пейре, конечно же, не будет дома. Здоровяк Пейре, второй из моих братьев, вот уже скоро пять лет, как он покинул Монтайю, чтобы наняться пастухом. Поначалу он долгое время жил в Арке, и с ним там случались разные истории, пока он не наделал себе хлопот. Сейчас он работает на Бертомью Бурреля, из Акса; он охраняет его отары далеко отсюда на зимних пастбищах в Тортозе, которую еще называют землёй Сарацин. Таков он, мой брат Пейре, всегда любит путешествовать и забираться ввысь. Он должен работать, помогать семье, — оправдывался он перед отцом со своей обезоруживающей улыбкой, и смотрел таким спокойным взглядом, и голос его был полон теплоты. Чтобы справиться с нуждой, мой самый старший брат, Гийом, стал дровосеком: если он не работал в лесу или не сопровождал добрых людей, то безвылазно сидел со своей женой в доме Маурсов. Бернат и Раймонд тоже отправились работать пастухами, даже не знаю, куда — они никогда ничего об этом не говорили. Жоан и Арнот еще мальчики, но явно собираются идти их стопами. А моя несносная сестрица Раймонда слишком ценит дом, в котором она сейчас живёт, тепло своего очага, свои горшки и сковородки! Лучше мне избегать ее советов, советов доброй жены и хранительницы очага Гийома Марти, и его матери Гайларды, на которую она просто молится! Что до меня, то я хочу поговорить с моей матерью, Азалаис…

«Уже отдана злому мужу; уже отдана злому мужу весёлая девица!»

Снова эти слова достигают ушей Гильельмы, но уже не она напевает их. Сколько девочек поет эту грустную песню, сколько лет она повторяется снова и снова. Увы! Она не первая и не последняя в земле д’Айю, кто несчастлива в браке.

Но она будет одной из первых, кто посмеет разорвать порочный круг, она сбежит от своего мужа, и это будет хорошо! Она вернётся к своему отцу и своей матери.

Летом земля д’Айю для Гильельмы — это земля зелени: аниса, фенхеля, разнотравья… А в начале весны очертания гор становятся голубыми и фиолетовыми. Но не важно, какая пора года, свет здесь всегда особенный — очень прозрачный, золотой в долинах или когда спускается туман. В этот вечер туман тоже начал сползать с гор. Гильельма очень спешит. Она уходит следующим утром. Без устали она поднимается дорогой в ущелье Лафру, а там начинается путь на плато за Комюсс. Тучи ползут перед ней, за ней, они сопровождают ее всю дорогу в Монтайю, они догоняют и обгоняют ее. Темный массив Таб сначала неразличим в тумане, но по мере того, как Гильельма поднимается, он мало по малу вырастает, становится выпуклым, одевается в тяжёлую каменную плоть. Деревня Праде остается справа. Она это знает, но не видит ничего, кроме дороги под ногами да скал вокруг, с сияющими островками снега. Иногда из тумана навстречу ей выплывают мокрые кусты, напоминающие скорбные души. У Гильельмы есть кусок хлеба, и когда она чувствует голод, то откусывает от него по маленькому кусочку, чтобы растянуть на несколько часов.

Земля д’Айю лежит на высоком плато, таком высоком, что взобраться туда, всё равно что подняться по лестнице в небо. Наконец Гильельма попала в свое настоящее тайное королевство. Когда она взбирается на плато, вершины еще не показываются, они еще прячутся за двумя холмами, но при любой возможности — на скальном выступе, на пригорке, на повороте дороги — открывается их блистающее сияние, освещающее весь южный горизонт. Над землёй Саулт, которая сама, подобно цитадели, возвышается над землёй д'Ольме, земля д’Айю взмывает прямо в небо, к облакам, к свету, к ветрам и туманам, подобно открытой ладони, или даже двум ладоням, протягивающим чашу. Гильельма спешит, она жаждет обрести убежище за каменными ладонями гор. Этим вечером за мартовскими туманами ее ждет безопасность.

Внезапно глаза ее пронизывает боль, как от слишком яркого света: Монтайю. На краю плато виднеется маленькая церковка святой Марии во Плоти, окруженная несколькими хижинами. По другую сторону скалы — гордый замок графа де Фуа, со знаменами, башнями и неприступными стенами. Туман почти рассеялся, и Гильельма видит уже всю деревню, прижавшуюся к стенам замка. Чем ближе она подходит, тем явственнее становится звук далёких голосов, запах дыма, блеянье овец, лай собак, стук топора по поленьям, звон молота в кузнице, бренчание бубенчиков… Из последних сил она взбирается по каменистой тропе, тяжело дыша, словно цепляясь за собственное спасение.

Гильельма толкает дверь, и та со скрипом отворяется. Дым, клубящийся внутри, раздражает глаза и скрёбёт в горле, одновременно сладковатый и горьковатый. Между плоскими камнями горит очаг; сверху, из щели под потолком падает рассеянный голубоватый свет. Ее мать Азалаис, как она и ожидала, сидит на корточках, почти скрытая в полумраке, лишь лицо ее освещено жаром огня. Одной рукой она помешивает что–то в котелке, в другой держит тряпку. Обессиленная, Гильельма падает на лавку около нее и прижимается к матери. С другой стороны очага маленький Арнот, который до этого ломал сучья, откидывает с глаз рыжеватые кудри и заразительно смеётся: «Гильельма!»

— Гильельма, — повторяет ее мать с испуганной улыбкой, — Гильельма… Твой муж с тобой? Вы пришли в Монтайю? Он хочет видеть отца?

Гильельма обнимает мать за шею, прижимается лбом к ее челу. Они обе одновременно улыбаются и всхлипывают; лицо одной как бы служит зеркальным отражением лица другой.

— Я пришла совсем одна — шепчет дочь.

— Добро пожаловать! — шепотом ответствует мать.

Но опомнившись, она сразу же озабоченно спрашивает:

— Он отослал тебя назад?

Гильельма попыталась уклониться от ответа и улыбнуться, но крупные слёзы покатились по ее щекам. Она опускает голову, как будто не в состоянии отвести взгляда от прикрытых грубым порыжевшим сукном коленей Азалаис, от ее сморщенных, сложенных на коленях рук.

— Я не сказала ему, что ушла. Я не сказала, что я здесь. Я не хочу больше оставаться с ним, ни живой, ни мертвой. Я несчастлива с ним, мама, я плохо вышла замуж…

Глаза ее матери безмолвно вопрошают. Нужно решиться, нужно сказать ей, что произошло, наиболее простыми словами, способными передать весь ужас ее положения. Всё равно, что швырнуть камень вдаль. Губы Гильельмы слегка дрожат. Наконец она находит в себе силы ответить:

— С ним я гублю своё тело. Я не выношу, когда он прикасается ко мне. Я с ужасом жду, что могу понести от него. Он грубый, ненасытный, назойливый и злобный. Но с ним я гублю также и свою душу. Он не любит добрых людей. Он все время говорит, что хотел бы, чтобы их всех сожгли, в Каркассоне или в Тулузе. И меня сожгут вместе с ними, если он удостоверится, что я принадлежу к их доброй вере…

— Дитя моё… — простонала Азалаис — Ах, как ужасно всё вышло! И что теперь делать? Твой отец был так неосторожен. Он так спешил с этим браком, хоть я и говорила ему подумать. Твой дядя дал ему дурной совет. Он думал, что Пикьеры из Ларока — это родственники Пикьеров из Тараскона, которые стоят на дороге добра, так же, как и мы… Хорошее ремесло, хороший дом — это еще не всё. Но что поделаешь? Что теперь поделаешь?

Сгущаются сумерки. В углу сладко спит маленький Арнот, его ротик приоткрыт. После того, как Раймонд Маури с сыном Жоаном с помощью собаки, пату, загнали овец в овчарню и задвинули надёжные засовы, они входят в фоганью и видят двух прижавшихся друг к другу женщин: возле очага над котелком с кипящим супом они причитают, плачут и смеются одновременно. Худенький Жоан подбегает, чтобы броситься сестре на шею, но Гильельма встает, чтобы сначала приветствовать отца, молча, низко склонив голову.

— Гильельма? — растерянно говорит отец. Он подходит к очагу, зажигает фитиль калель, небольшой масляной лампы, осторожно подвешивает ее над столом. Лампа перестает качаться, дрожащее пламя успокаивается. Слышно, как за тонкой перегородкой овчарни топчутся и блеют овцы, укладываясь спать. Большой пес, пату зарычал, а пёс, лабрит, почесавшись, улёгся у ног Гильельмы. Раймонд Маури — человек, который не привык много говорить. Большой, крупный, светловолосый и слегка рыжеватый, совсем не похожий на смуглых, худеньких женщин, он какое–то время стоит недвижно. Наконец он шумно вздыхает, отставляет свой посох, снимает баландран, сырой, пропахший тяжёлым овечьим духом шерстяной плащ, и садится на лавку. — Что–то людновато у нас сегодня, — говорит он. — Ну, и зачем ты пришла, Гильельма?

Обе женщины враз заговорили, перебивая друг дружку.

— Он твой муж и ты обязана его слушаться и уважать, — грубо останавливает их словесный поток Раймонд. Он сконфуженно замолкает, потом добавляет более ласковым тоном. — Ты теперь зависишь от доброй воли этого человека, дочурка. Ты принадлежишь ему, вся, как ты есть: обе твои руки, чтобы работать на него, твои глаза, чтобы плакать, твоё чрево, чтобы вынашивать ему сыновей. Ты не переделаешь мир.