Камил Икрамов - Все возможное счастье. Повесть об Амангельды Иманове Страница 2

— Сколько горя на земле от дикости! Потому и хорош закон нашего Иисуса Христа, что не велит он сильному обижать слабого, — увернулся миссионер от вмешательства.

— Выпейте еще кумысу. Очень хороший кумыс… Да… Обижать слабого нельзя. Потом кое-как удалось бедняку получить с бая пятьдесят рублей деньгами за жену и одного верблюда. Калдыбай говорит: «Я даю тебе не выкуп, а из жалости. Она ведь сама от тебя убежала, с тобой ей холодно жить». Бедняк заплакал и ушел, потом пришел ко мне и все рассказал как будущему волостному. Мы вместе посчитали — в десять раз больше должен заплатить Калдыбай за жену. В десять раз больше! Правильно я говорю?

Миссионер почувствовал, что его все-таки втягивают в какую-то тяжкую междоусобицу. Он знал, как неуемны здешние распри.

— Почтенный хозяин, — сказал отец Борис. — Мирские страсти ужасны, и суд земной не окончательный. О высшем суде надо думать. О душе. Я, конечно, расскажу в уезде о ваших заботах, но вы помогите мне побеседовать с простыми людьми. Хорошо бы завтра пригласить сюда людей. Вам они не откажут в любезности прийти послушать слово божье. Пусть молодежь придет, даже детям можно. Договорились?

У Кенжебая от ненависти заболело сердце.

— Постараюсь…

— Постарайтесь, постарайтесь.

Калампыр уважали в ауле за то, что в тяжелые годы вдовства сумела сберечь семейный очаг, за то, что второй ее муж, рассудительный и памятливый Балкы, никогда не обижал ее, за то, что дети росли сильными и не ссорились между собой. Удивляло аульчан, как настойчиво Калампыр добивалась, чтобы дети ходили к мулле учиться грамоте, ведь что ни говори, а не бедняцкое это дело и четверо мальчишек — забота надолго.

Бектепберген ходил в школу две зимы (с перерывом в два года), Амангельды — одну зиму, и неизвестно, пойдет ли опять, потому что не каждый год школа, не каждый год приезжает мулла. Говорят, что в Тургае есть теперь школа, где учат ребятишек грамоте по-русски и еще какому-нибудь умению. Хорошо бы ребят ремеслу обучить и русской грамоте, но страшно, что откажутся от веры отцов, от пророка Мухаммеда, а значит, и от родины, от матери своей, от близких. Не зря про это говорят знающие люди.

Калампыр была женщиной умной и даже чуть-чуть грамотной, что очень высоко ценил в ней покойный супруг. Когда несчастный Кудайберген, по кличке Бейшара, подошел к ее юрте и сообщил, что у Кенжебая русский мулла будет разговоры разговаривать и придется прийти туда после полудня, Калампыр обрадовалась: новый человек, новые слова — не так часто услышишь это в ауле.

— Кого-нибудь из детей возьми, — добавил Бейшара. — Амангельды своего возьми. Такой бандит стал, может, к русским перейдет.

Бейшара хотел было сказать матери про то, как мальчишка не отдал ему конфеты, однако нужных слов не нашлось.

Над невидимым отсюда обмелевшим озером летали чайки, солнце светило ярко, и небо было синее-синее, небывалый год сулило долгое бездождье. Отец Борис с раннего утра лежал в тени байской юрты на кошме животом вниз и перемещался вместе с тенью. Он писал дневник, обязательный для отчета дневник миссионера. Кусякин был рад, что избрал себе именно эту тернистую стезю. Путешествия, новые люди, споры о боге, о душе. Споры отец Борис любил не потому, что в них рождается истина, а потому, что истина была ему известна доподлинно и он верил в свое умение утвердить ее в умах собеседников. Еще больше, чем споры, любил он в уединенье заниматься своим дневником, который в будущем предполагал опубликовать. Обращение многочисленных инородцев империи в православную веру — задача государственная. Православие, самодержавие, народность — вот основа основ, и в начале всего — православие!

Бумага в тетради была гладкая, дорогая, а карандаш жесткий, острый, как шило. Красиво ложились строчки.

«…26 июня сего 1884 года я купил в лавочке купца Хабибулина четыре фунта простых конфет для раздачи киргизятам, отправился я по аулам Кайдаульской волости, полагая на первое ознакомление неделю, то есть более чем полфунта конфет на день. Нынче 30, а конфеты кончились. Киргизята конфеты берут, некоторые сразу по две или три, но взяв, многие тут же убегают прочь, боясь моего христианского вида и предупрежденные магометанскими фанатиками. Вчера только один мальчонка смело стоял подле меня, слушал разговоры взрослых и попросил еще конфет. Сказал, что для братишки. Вчера же спросил имя киргизенка у Кенжебая, тот сказал, а я забыл. Надо еще спросить и записать. К именам привыкаю трудно. Забыл даже имя того муллы, с которым познакомился третьего дня. Видимо, он здесь не случайно, собирает детей на осень для магометанского обучения. Мулла образован, смышлен, кончил курс наук в Казани, бывал в Бухаре и Мекке. При всем том темнота его удивительна. После обычных приветствий и расспросов с обеих сторон о житье-бытье мулла с заметной грустью рассказал, что вчера он собрал жителей нескольких аулов и всем обществом они молились своему богу и пророку о ниспослании на землю дождя. Молебствие киргиз состояло в следующем. Все собрались для молитвы в одно место, и из каждого аула привезли по барану. Баранов закололи, мясо сварили. Перед едой мулла прочитал несколько глав из Корана. Полагается, по словам киргиз, все мясо съесть тут же после молитвы, а у них некоторые женщины пришли с чашками и, когда мясо варилось еще в котлах, стали понемногу накладывать в свои чашки и таким образом растащили по домам почти половину жертвенного мяса. По этому поводу мулла выразил свое неудовольствие, а киргиз Тулеген, исполняющий должность старшины, резонно добавил, что такая мольба до бога не дойдет, потому что женщины во время молитвы занимались воровством, мяса осталось мало и никто не наелся.

Незадолго перед тем и мы в Тургае служили молебен о ниспослании дождя на землю. Я рассказал про это, содержание некоторых молитв из молебна о дожде передал им на киргизском языке. Слушали внимательно, благодарили за рассказ, но между собой переглядывались, а один бедняк спросил, а почему плохо при этом есть мясо. Как глупо!»

Вторая жена Кенжебая сбивала айран.[2] Длинная пахталка звонко хлопала в высокой узкой кадушке, и отец Борис рад был, что скоро позовут есть. Он продолжал писать, но солнце припекало, и мысли будто испарялись от сухого зноя. Впрочем, про все и не напишешь. Сердило миссионера, что русская администрация вроде бы сама нарочно насаждала среди киргизов магометанство.

Православные миссионеры в доверительных беседах в своей среде часто сетовали на все большее омусульманивание киргизов, кои, по сути, до самого недавнего времени были наивными язычниками. Но ведь именно русская администрация поощряла строительство мечетей и открытие мусульманских школ. Один из наставников и столпов миссионерских рассказывал отцу Борису о том, как действуют сторонники ислама. Он приводил слова казанского муллы о том, что Россия делается все более и более мусульманской страной и мусульман скоро будет больше, чем православных. Мусульманские училища уже есть в Касимове, Илецке, Пензе, Вятке, Перми, Симбирске. И правда, может ли кто поручиться, что в этих самовольных и неизвестно где еще открытых медресе и мектебах не раздается ныне проповедь, от которой вскоре не поздоровится России?

Нет, не следует развивать грамотность, коли с ней вместо христианства приходит богомерзкое магометанство. Про это отец Борис Кусякин давно хотел статью написать, но боялся, как бы не попасть в ниспровергатели. Церковь этого не любит.

Завтрак, видимо, откладывался. У подножия холма стали резать барана. Значило это, что будут гости. Миссионер должен радоваться новым встречам, правда, при большом стечении народа беседы получались не столь складными, а иногда и вовсе прерывались. Степняки заявляли о своем нежелании слушать слова о вере православной, объясняли это страхом перед своим богом, а чаще, ничего не объясняя, вдруг начинали притворно шуметь и ссориться друг с другом.

Нет, у Кенжебая скандала не будет. Отец Борис не мог согласиться с мнением, будто крестить инородцев надо с разбором и менее всего набирать новопросвещенных христиан из тех, кто околачивается возле русских городов и поселков, а также из тех, кто судился за воровство, разбой и мошенничество. Говорят, что призывать к вере надо не загнанных нуждою, полуголодных работников, потерявших способность к восприятию новых плодотворных идей, а крепких хозяев, которые пользуются среди общества почетом и уважением. Господи, какую путаницу устроили! Ведь и Христос-спаситель не из богатых начинал паству собирать. Пусть голытьба, воришки мелкие, пусть из корысти. Лишь бы вступил под сень православной церкви, а там обратается, ибо неисповедимы пути господни…

Завтракать все не звали. Отец Борис смотрел на ребятишек, бегающих на козьем выгоне. Все они отсюда на одно лицо. Но священник почему-то вспомнил того, круглоголового и быстроглазого, который взял у него конфеты для младшего брата. Истинно христианский поступок! И вспомнилось сразу, как зовут симпатичного мальчугана, — Амангельды. Миссионер записал это имя, пометил, что Амангельды любит сладости и заботится о младшем брате.