Михаил Ишков - Валтасар Страница 2

Скоро в насквозь прозрачной, небесной голубизне, повыше ровного месопотамского — горизонта, очертилась пирамидальная, ступенчатая гора, на вершине которой заблистало что-то вроде бельведера. Это же знаменитая Вавилонская башня, а надстройка — храм Бела-Мардука! Заиграли радужными бликами выложенные в разные цвета ступени самой башни, и, наконец, где-то на уровне двух самых высоких, отсвечивающих золотом и серебром ярусов затрепетали метелки финиковых пальм, кроны яблоневых и гранатовых деревьев. Я затаил дыхание — вот они, висячие сады, бесценный подарок, поднесенный любимой женщине влюбленным мужчиной. И тут же подступила горечь — имя этой женщины поглотили века, и теперь мы не можем точно сказать, как звали мидийскую царевну: то ли Амитиис, то ли Амиту, то ли Амитиду, то ли Амтиду. Она являлась родственницей нам, славянам…

Город ликования открылся мне башнями у ворот Иштар, а также продолженной влево линией бастионов, среди которых заметно выделялась стена Имгур-Эллиль. Стены Вавилона составляли красу и гордость священного города. Всего вокруг столицы было возведено тройное кольцо, не считая могучего наружного вала, которая включил в свои объятья не только городские кварталы, но и летний дворец Навуходоносора, а также предместье, где жила знать, Бит-шар-Бабили. К тому моменту, когда наш калакку[7] пристал к берегу, я был бос, загорел до черноты, за плечами котомка, на бедрах чистая белая повязка. Свернул к воротам Сина, бога Луны.

Сначала попал на базарную площадь, прислушался к воплям разносчиков холодной воды и продавцов свежеиспеченных лепешек, загляделся на местных акробатов, ловко влезавших на гладкий высокий шест и крутивших на нем самые замысловатые сальто и перевороты. Не мог глаз оторвать от одетого в широкие шальвары и кожаный жилет на голое тело молодца, разгуливавшего по лезвию длинного двуручного меча, чья острота была неоспоримо проверена одним из зрителей, который легко разрезал о клинок волос, выдранный из хвоста осла. Рядом группа острословов подбивала крестьянина, приведшего на продажу бычка, поиграть «в кубки».[8] На выходе с базара ловко управлялся с огнем фокусник в индийском наряде. Он ходил по раскаленным углям, выдувал изо рта гигантских размеров пламя, добывал огонь из каждой безделушки, подсунутой ему зрителями.

Выбравшись с базара, я нашел одноименную улицу, ведущую к прорезавшему восточные кварталы Вавилона каналу Арахту, двинулся по ней в сторону Ниппурских ворот. На пересечении с улицей «Того, кто слышит каждого, кто обращается к нему за милостью» приметил дом.

Его я оставил, возвращаясь из первого путешествия в Вавилон. К этому же порогу и теперь привела меня дорога.

Часть I

Серебряное царство

Тебе, царь, вот какое было видение; вот какой-то большой истукан; огромный это был истукан, в чрезвычайном блеске стоял он перед тобою, и страшен был вид его

У этого истукана голова была из чистого золота, грудь и руки его — из серебра, чрево его и бедра его медные.

Голени его железные, ноги его частью железные, частью глиняные.

Глава 1

Навуходоносор испустил дух ближе к утру, скончался тихо, внезапно. Успел, правда, окликнуть Рахима, однако голосу не хватило прежней властной силы. Все равно телохранитель, декум[9] царской стражи, стоявший на посту за дверью, что-то уловил, встрепенулся. Мгновение испытывал сомнение — может, почудилось, послышалось, но печень подсказала: беда, поспеши. Тут раздался пробравший до дрожи вопль наложницы. Страж бросился в спальню. Застал только хрип, последний вздох — выдоха уже не было. Царь лежал на спине, раскинув руки, глаза открыты. Вмиг заострился нос, открытые глаза опустели. Рахим едва сдержал крик. Соскочившая с постели женщина, согревавшая царя в эту на удивление зябкую осеннюю ночь, забилась в угол, со страху опрокинула подставку, и драгоценная, вырезанная из молочно-белого алебастра ваза полетела на пол. Падала томительно долго, наконец, раздался звон, и наложница, закатив глаза, растянулась на полу.

Свершилось! Рахим глянул на девицу. Ничего, скоро придет в себя. Дело молодое, женское. Позвать лекаря? И что? Если свершилось, чем лекарь поможет? Телохранитель опустился на пол рядом с царским ложем, тупо уставился в пол и задумался — куда ему теперь без господина?

Мелькнула было мысль, как быть народу без хозяина, и тут же растаяла. Разбредутся людишки, попрячутся по хижинам и дворцам. Удивительно, прикидывал Рахим, на дворе сухо, ветрено, с гор нагнало холод, скоро наступит завтра, над городом встанет Шамаш-защитник,[10] а для господина время остановилось. Он навек ушел в Страну без Возврата.

Теперь и для него, Рахима, время тоже должно остановиться?

Сколько раз за последние полгода он прокручивал в голове последствия кончины государя. Прикидывал и так и этак, что ему, Рахиму, начальнику личной стражи царя, ждать в этом случае. К подобным задумкам ненавязчиво, но постоянно его подталкивал сам царь. Советовал, что ли? Кто их поймет, осененных царственностью, пребывающих в родстве с небожителями?! Как-то Навуходоносор похлопал по жирной спине заметно состарившегося Набузардана[11] и спросил.

— Помнишь, как мы дрались в школе?

Тот кивнул.

— А тот день, когда моего отца провозгласили царем?

Набурзардан, верный соратник и друг, еще раз наклонил голову.

— Помру я, куда пойдешь? — добавил Навуходоносор и ласково улыбнулся.

У главнокомандующего пехотными кисирами[12] слезы потекли. Рахим даже отвернулся — совсем ослаб разрушитель Урсалиммского храма!

В последнее время царь часто вспоминал отца, родственников, друзей, потерянных на таком долгом пути как жизнь. Добрым словом и не раз помянул прежнего своего учителя Бел-Ибни, советовался с Рахимом, как могла бы сложиться судьба умника и печальника Иеремии, не убей его в Египте злые люди. И вот однажды ткнул пальцем в самого Рахима.

— Тебя во дворце не любят, — заявил царь. — Стоит мне уйти к Эрешкигаль,[13] сожрут заживут.

Ошеломленный Рахим ответить сразу не решился. Царь помолчал, видимо, дожидаясь ответа, потом повздыхал и развел руками.

— На мою помощь не рассчитывай.

Царь словно в воду глядел — неприязнь к человеку, имевшему самый близкий доступ к правителю и не торговавшему этим даром, более всего беспокоила самого Рахима. Конечно, вслух он никогда бы не заикнулся о том, что его ждет после смерти царя, однако стоило только ненароком задуматься о будущем, печень леденела от страха. Но царю, как видно, подобные вопросы были явно по нраву. Утешение, что ли, в них находил, поднимал свой дух или так своеобразно прощался с соратниками?

Подставь спину решил подыграть правителю. — В отставку выйду, хозяйством займусь. — Э-э, пустое, — скривился царь, потом покивал. — Ну, занимайся, занимайся.

Этот разговор и припомнился Рахиму-Подставь спину у тела господина. Припомнилось также, что не каждому великий Навуходоносор задавал подобные вопросы. Своего любимца, военачальника Нериглиссара и многих других вояк из урожденных халдеев, а также наследника Амель-Мардука он никогда ничем подобным не тревожил, словно предначертанность их судеб была ему хорошо известна или их будущее попросту не интересовала дряхлеющего царя. А вот внука своего, сына Нериглиссара и своей дочери Кашайи, Лабаши-Мардука буквально изводил, подразнивал: «Умру, чем займешься? На кого будешь похабные стишки сочинять?»

Зачем это, размышлял Рахим, стоя последние полгода на посту у личных покоев царя? Зачем насмешки? Какого ответа ждал великий царь от своих самых верных служак?

Ночь на глазах утончалась, скоро начнет светать. Дольше тянуть нельзя. Скоро конец очередной стражи, наложница очухается, прибегут лекари, которых Навуходоносор терпеть не мог. Затем примчатся царедворцы. Наконец, явятся великие и с ними наследник Амель-Мардук, который Рахима терпеть не мог, вот тогда его, Рахима, песенка будет спета. Амель-Мардук уставится на него бараньими глазами, смотреть будет долго, потом непременно спросит: «Почему не доглядел? Почему вовремя лекарей не вызвал?»

Ах, мало ли что он спросит, результат будет один — Рахима в кандалы, а там и отсечения головы недолго ждать.

Рахим-Подставь спину глянул на пожелтевшее, но чистое даже в смерти, не изгаженное предсмертными муками лицо любимца Мардука. Видно, деяния его, усердие и вера, были угодны владыке богов. Дал он Навуходоносору смерть легкую, быструю.

Декум мысленно воззвал к нему: зачем спрашивал, о, господин? В чем ответ? В том, чтобы преданные тебе люди более не рассчитывали на твоего илану,[14] на осенявшего их всех, всю армию и государство, твоего «духа-покровителя», а устраивались в жизни по собственному разумению? Чтобы в горе не теряли головы, прочно держались земли, заботились о других и, прежде всего, о многочисленных домочадцах? В таком случае вечная тебе благодарность за наказ, за заботу о тех, кто помог тебе разгромить египтян под Каркемишем, покорить поганых иври, льстивых и коварных сирийцев, варваров-эламитян. Сколько их было, не перечесть!