А. Смуров - Рассказ о плавающем острове Страница 2

Гольденберг нетерпеливо потряс рукой:

— Да-да-да. Может быть… Но готово ли судно к плаванию?

— Вполне, — сказал Белозерский.

— Можно выходить хоть сейчас, — подтвердил шкипер.

— Тогда я занимаю эту каюту и завтра с рассветом прибуду на судно. У меня еще есть дела в городе. А вы, князь?

— Я сейчас переберусь сюда. На берег сходить не буду. Тебе-то, господин шкипер, есть с кем проститься…

— Нет, ваше сиятельство. Семья моя осталась в Старосельске, откуда и сам я родом. Мой дом — на корабле.

— В Старосельске? — удивился мичман. — Верстах в сорока от него имение наше находится…

Рубцов широко улыбнулся:

— Был раз в имении вашем. По заказу вашего батюшки речную пристань оборудовал.

Гольденберг искоса поглядел на обоих:

— О майн готт! Значит, старые знакомые.

Вечером шкипер постучался в каюту мичмана:

— Простите меня, ваше сиятельство, если совет дам. Будьте подальше от господина Гольденберга. Наслышан я: пакостник он великий и Тайной канцелярии доносчик. К самому герцогу вхож.

Белозерский похлопал Рубцова по плечу:

— Спасибо, Дмитрий Ефимыч. Только я и сам не жалую господина начальника и дружбы его чураюсь.

Начальник экспедиции прибыл на судно с зарею. Лицо его было синее, как у утопленника. Шатающейся походкой он доплелся до дверей каюты и еле слышным голосом приказал вызвать к себе мичмана.

— Я совсем заболел от горя, князь. Вчера вечером при заключении сделки со знакомым купцом я получил письмо из дома. Родителя моей невесты требуют крупный залог в обеспечение нашего счастья.

Белозерский сочувственно посмотрел на немца:

— Что же вы решили, господин Гольденберг?

— Буду несколько дней сидеть в каюте и думать, как раздобыть деньги. Командуйте пока вы.

Мичман поклонился:

— Приложим силы к благополучному завершению экспедиции. Не горюйте, сударь!

Зашуршали распущенные паруса, и корабль повернулся кормой к городу.

Шли, отклоняясь в стороны. Северо-восточный ветер не давал возможности полностью попользовать полезную площадь парусов.

За дни плавания по Белому морю Белозерский хорошо ознакомился с судовой командой. Все матросы показали себя опытными моряками, способными и закреплять снасти и стоять у штурвала. Это были пожилые поморы, с полуслова понимающие приказания шкипера. К Рубцову они относились, как к родному отцу. Сам шкипер частенько захаживал в свободное время в каюту мичмана, любившего послушать неторопливые рассказы бывалого человека.

Подчиненные знали взаимоотношения начальников. Как-то, проходя по верхней палубе, мичман слышал отрывок разговора двух матросов:

— Князь да Дмитрий Ефимов немцу не чета.

— С такими по морю ходить можно.

Гольденберг начал задыхаться в прокуренной каюте. Было душно, и сильно болела голова. У выхода в Студеное море он с кряхтеньем и стонами выбрался на палубу. Какой-то комок вертелся в горле. Приходилось его заглатывать, а сухой рот судорожно ловил холодный ветер и не мог справиться с противным комком. Палуба то вставала перед глазами уходящей к серым облакам стеной, то с грохотом проваливалась куда-то, и в глазах рябило от белых барашков, срываемых ветром с гребней изумрудных воли. Цепко ухватившись за фальшборт. Гольденберг злобно поглядывал на пробегавших мимо веселых матросов. Он поминутно склонялся к бьющим о борт волнам, стараясь освободиться от ворочающегося в горле комка.

— О майн либер мутерхен! Зачем я связался с этой аферой? О деньги, деньги!

Заметив стоявшего на мостике Рубцова, он собрал силы и крикнул пронзительно и жалобно:

— Эй, шкипер! Отверните корабль, чтобы не так качало… Ой, какое мученье!

Тот отрицательно покачал головой:

— Волна захлестнет. Опрокинемся.

Только через неделю после выхода из Архангельска отощавший и ослабевший начальник экспедиции смог проглотить несколько ложек щей. Мичман, его компаньон по столу, с аппетитом доедал большой кусок солонины.

— Когда мы вернемся, князь, прошу засвидетельствовать, что за все сие время я имею право получить кормовые деньги.

— Да вы, сударь, сидите-ка лучше в каюте, чтобы вас не мутило от волн. Смотрите, какими ледяными горами балует нас Студеное море…

На горизонте проплыла гора, похожая на стоящую у обрыва женщину.

— Точь-в-точь богиня Венус из Летнего сада в Санкт-Петербурге.

— Дорого бы я дал, — прошептал Гольденберг, — чтобы сидеть сейчас там, а не в этой холодной каюте! Но что поделаешь? Сам герцог предложил мне возглавить экспедицию… Да, океан — это не Невская першпектива. Не место для прогулок… Изволь разыскивать в этом хаосе тумана и снега ушедших ранее нас господ Беринга, Чирикова и Шпанберга. Я хоть и не имею морского образования, но могу распорядиться любым предприятием. Его сиятельство герцог очень большого мнения о моих способностях.

В каюту вошел Рубцов:

— Господа начальники, запас пресной воды иссякает. Осталось полторы бочки. На полдень от нас имеется остров. Как изволите распорядиться?

Белозерский внимательно просмотрел висевшую на стене рукописную карту:

— Имеется река. Придется запастись водою.

— Я бы считал излишней подобную остановку, — возразил Гольденберг. — Нам троим запаса воды хватит надолго, а команда может растаивать лед или хлебать морскую водицу. Матросские желудки неприхотливы.

— Видно, что господин начальник не принадлежит к сословию рейтарскому… — начал Белозерский.

— У моего отца в Риге мясная лавка. А что?

— А то, — спокойно продолжал князь, что ни вашему отцу, ни вам, сударь, не ведомо: на непоеной лошади далеко не уедешь. Надо приставать к острову.

Шкипер благодарно взглянул на мичмана:

— Должно, остров обитаем.

Гольденберг презрительно фыркнул:

— Какие же дикари существуют здесь?

— Самоди, а по-нашему — самоедь, господин начальник.

— Пожиратели люден или… как это? Людоеды?

— Никак нет, северные люди, что по снегу сами едут, на лыжах скользить они с давних времен привычны.

Корабль вошел в небольшую бухточку, окруженную голым, пустынным берегом. На невысоких холмах шуршал под ветром сухой кустарник. Только узенькая речка немного оживляла унылую картину, освещенную июньским незаходящим солнцем. Справа от реки темнело около десятка крытых берестой чумов. У входа в крайний играли голые дети. Приземистая женщина в потертой панице и в меховых чулках разрезала костяным ножом оленье мясо.

— Какие животные! — сплюнул Гольденберг. — Нога моя не пройдет по этой земле. Это свиньи, а не люди.

Изнутри на каютной двери загремел засов.

Пообедав в одиночестве, мичман отправил для переговоров со старшиной рода двух поморов, знающих туземный язык, и вместе со шкипером Рубцовым тщательно осмотрел все корабельные помещения.

Через полчаса палуба заполнилась местными жителями. Один помогали матросам грузить бочки с водой, другие дарили членам экипажа разные изделия из кости, топкие и изящные, как кружевные манжеты князя Белозерского. Самоди охотно брали взамен стальные ножи, топоры, багры и другие необходимые в их несложном хозяйстве предметы. Хоть и надеялся Дмитрий Ефимович Рубцов на своих подчиненных, но не уходил с палубы, внимательно следя, чтобы туземцам не было никаких обид и чтобы кто-нибудь из матросов не пустил в обмен судового запаса водки.

А у каюты мичмана старики благодарили князя за подаренные им абордажные кортики. И они предупредили:

— Худо будет. Большой ветер пойдет и великие льды сдвинет. Туман глаза отведет. Снег землю закроет. Начальник хороший человек. Начальнику в воде умирать не надо.

— Худо будет, — поддакивал старейшина. — Сиди у нас.

Ночью погода заметно испортилась. Пошел густой снег. Старинные приметы не солгали.

Запас воды был пополнен, но ни мичман, ни шкипер не решались покинуть остров.

Однажды на палубе появился Гольденберг, закутанный в длинную шубу.

— Долго мы будем… как это по-русски?.. морозить тараканов? Может быть, вам, господин Рубцов, и доставляет особенное удовольствие проживать здесь вместе с этими скотами, а мне нет.

Шкипер показал на обледенелый рангоут:

— Мачты и реи замерзли, господин начальник. Наипаче замерзнем мы с вами. Сквозь снег даже птица не пробьется к своему гнезду.

— К черту этот остров! — топнул ногой Гольденберг. — Пока мы отсюда не тронемся, я даже на палубу не выйду. Не желаю мерзнуть в этой щели…

Дверь в каюту заскрипела.

— Слава те, господи! — прошептал стоявший у судового колокола седобородый матрос. — Хоть бы век не видеть твоей злющей хари!

Дмитрий Ефимович приложил палец к губам, а потом погрозил им седобородому.