Тихий переулок - Евгений Юрьевич Лукин Страница 2

— Долго возитесь! — послышалось у меня за спиной. К двум фонарям прибавился третий.

— Вот это номер! — приглушенно воскликнул подошедший. И, пошептав что-то своим собратьям, сказал: — И на старушку бывает прорушка… Пошли.

Они стали удаляться, держа лучи фонарей на моем лице. Потом кто-то тихо свистнул, свет погас — и я погрузился в ослепительную темноту.

— Ф-фу… Кажется, пронесло! — Сделав шаг в сторону моего дома, я споткнулся. Все вещи лежали у меня под ногами. Не раздумывая, сгрёб барахло в охапку и бросился бежать. На крыльце, вместо того чтобы одеться, почему-то расстелил плащ и сел, засунув кисти рук под мышки.

Ай-яй-яй, что делается! В нашем тихом переулке стали грабить!

* * *

Я вспомнил, как когда-то голубятник по кличке Козёл избил жену и попал в милицию. Рано утром на крыльце сидел Лёшка со своими разбойничками. Возвращаясь из милиции, Козёл хотел проскочить незамеченным, но его окликнули:

— Коля! Ты откуда так рано?

— От лягавых он, падла! — тихо сказал Козырь.

— Это правда, Коля?

Козёл стоял, опустив голову, его била крупная дрожь.

— Ты посмотри на этого Козла, Петя, — обратился ко мне Лёшка. — Он испоганил наше место, где мы отдыхаем после работы. Нашу тихую обитель.

— О Господи, грехи наши тяжкие… — вздохнули близнецы.

Циркач тут же прочитал стихи собственного сочинения:

В переулке жил Козёл,

Все его любили.

Притащил он раз ментов,

И его…

Козёл рухнул на колени.

— Лёша, прости ты меня, старого дурака! Не губи! Не надо, Лёша!

— Смерти боится, сука!

— Правда, Коля? Боишься? Напрасно! Это ж один миг. Раз — и ваших нет.

Я стоял бледный и тоже дрожал. Лёшка посмотрел на меня и улыбнулся, давая понять, что всё это шутка.

— Судить тебя будем, Козёл. Судом скорым, но правым. Судьёй будет Петя. — Лёшка усадил меня в центр крыльца. — Как скажешь — так и будет.

Я строго, как и положено, сказал:

— Подсудимый Козёл, подойди ко мне. Тебе даётся последнее слово. Говори.

Козёл подполз к крыльцу.

— Петя, прости! Ведь они меня пришьют! Петя, я тебе чубарого подарю с голубкой!

— Взятку хочешь дать, падаль? — захохотал Циркач. — Сейчас из Козла барана будем делать. Давай приговор, Петя! Смерть или живот?

Я подумал и сказал:

— Живот!

— Так тому и быть, — помрачнев, сказал Лёшка. — Иди и имей в виду: следующий раз тебя будут судить Проня и Филя. Их никто не жалел, и тебя они не пожалеют.

— О Господи, грехи наши тяжкие…

— Ладно. Иди. Хотя нет, лучше ползи…

И он пополз. Я сказал как можно строже:

— В приговоре не сказано «ползти», пусть идёт.

— Ты всё понял, Козёл?

— Всё, Лёшенька!

— Брысь!

И Козёл припустился бежать так, что пыль поднялась за ним столбом.

Вот такие порядки были раньше, а теперь я сидел на собственном крыльце в трусах и майке.

* * *

Долго не мог уснуть, а когда погрузился в забытьё, на меня навалились кошмары. За мной гнались люди в масках, с фонарями и пистолетами. Мы неслись по нашему переулку, и я слышал их громкое дыхание за моей спиной. Добежав до своего дома, стал барабанить в дверь. Никто не открывал. Я оглянулся. За моей спиной стояла Зина-Трёшка и улыбалась.

— Ты не в ту сторону толкаешь! — Зина поцеловала меня в губы, и мы оказались в длинном коридоре. Зина бежала чуть впереди, держа меня за руку.

— Где ребята? — спросил я.

— Кто?

— Лёшка.

— Там.

— А Циркач?

— Тоже там.

— А ты?

— И я там. И ты будешь там, только не сразу. Ты ещё потянешь…

Коридор кончился.

— Это здесь, — сказала Зина и исчезла. Сверху раздался её голос: — А я знала, что ты меня любил!

— Любил! Я и сейчас!.. — закричал я и оказался в круглой комнате. Свет ударил со всех сторон, и я начал крутиться. Крутился до тех пор, пока не проснулся. Через моё окно яркое солнце светило мне прямо в глаза, напоминая о том, что наступает новый день.

Я свесил ноги с кровати и задумался. Странный сон… Постой! А что было вчера ночью? Раздеть раздели, а взять ничего не взяли. Вероятно, третий меня узнал. Значит, кто-то знакомый. Забавно! Кто бы это мог быть?

— Петя, ты не спишь? — послышался голос матери за дверью.

— Нет. А что?

— К тебе пришли.

— Кто?

— Дима. Дима Станкевич.

— Так пусть заходит. Димка, заходи!

Димка был моим ровесником, а родители его — врачами. Отец лечил взрослых, мать — детей. Димкин отец, прекрасный хирург, считал себя крупным специалистом в области западной литературы и всю жизнь писал какой-то труд, так, вероятно, никем и не прочтённый. У них была уникальнейшая, лучшая частная библиотека в городе. Когда в моей башке затеплился интерес к чтению, я стал приходить к Димке и брать у него удивительные книги. Одолел Фрейда — и ничего не понял. Проглотил «Бесов» Достоевского — и обалдел. До утра читал «Поединок» Куприна — и, когда дошёл до смерти Ромашова, начал колотить кулаками по столу, крича: «Сволочь! Сволочь! Сволочь!» — чем переполошил всех домашних.

Друзьями мы с Димкой не были, но относились друг к другу с уважением и любопытством. Их роскошная квартира занимала весь первый этаж с подвалом в каменном двухэтажном доме.

Дверь открылась, и вошёл Димка со свертком в руках. За его спиной стояла моя мать.

— Эдак ведь и царство небесное можно проспать! Здорово, герой! Жив?

— Да уж так получилось. Здравствуй, Димка!

Мы почеломкались. Я быстро натянул штаны и повернулся к Димке спиной.

— Господи, это что ж они с тобой сделали! — От правой лопатки через весь бок у меня шёл здоровенный шрам.

— Изуродовали человека! — сказала мать и заплакала.

— Да что вы, главное — жив! — сказал он.

— Правильно, Димка! Кости целы, а шкура новая нарастёт. Мама, давай-ка завтрак сочиним.

— А ничего не надо, всё есть. — И Димка стал распаковывать сверток. Там была бутылка и кусок жареного мяса.

— С утра водку, — вздохнула мать.

— А это не водка. Это спирт-ректификат.

Я принёс из погреба солёных огурцов, шинкованную капусту, и мы сели с Димкой за стол. Выпили за упокой, выпили за здравие. И потекла беседа.

— Как твои?

— А что им сделается! Лечат. Слушай, давай спирт запивать, а не разводить.

— Правильно, а то он тёплым делается.

Пойло обожгло желудок. В голове зашумело, и по всему телу разлилось блаженство.

— А твоя мать сдала.

— Я думаю.