Волчий корень - Андреева Юлия Игоревна Страница 2

Но все это будет еще не скоро, в Бог весть да астролог счесть какой дали. И все это во благо и к радости всеобщей.

Так и не дождавшись царя и немало проголодавшись, Немчин отбил, как водится, поклон царским палатам и вернулся к себе домой.

Тяжелая ночь опустилась на Московию, окончательно придавив собой и так вымотанного сверх всякой меры немца-астролога.

Немчин лёг на свое скрипучее, покрытое волчьей шкурой, как он и любил, ложе и мгновенно заснул.

И приснился ему сон, будто выводит он круг гороскопа для боярской дочери, для красавицы Елены Глинской, аккуратно разделяет его на положенное количество частей, вписывает небесные знаки. А круг сей вдруг начинает вертеться, с каждой секундой краснея, точно наливаясь огнем и кровью.

В центре круга вспыхнула дата: 25 августа 1530 года от Рождества Христова, сверкнула молния. В доме тут же сделалось темно как ночью, и глас с небес произнес, что в день грозовый, в пору лютую родится у великой княгини сын Иван7, чрез которого ничего хорошего православному люду не будет, токмо погибель да ужас.

«Поднимется над горизонтом черное солнце опричнины! — вещал голос. — Воинство темное антихристово. И будут терзать они святую Русь, и будет плач, стон да зубовный скрежет…»

Астролог перевернулся на другой бок, пытаясь крестным знамением отогнать сонную ворожбу да записать пророчество. Но голос продолжал звучать, а огненный круг пульсировать в воздухе.

«Деяния нечестивого царя переполнят терпение людей на земле и Бога на небе, и…»

— Что «и»? — Немчин попытался встать, но в этот момент огненный круг обратился венцом на его голове. Взвыв от боли и пытаясь избавиться от раскаленной пытки, Немчин схватился руками за пылающий обруч, и тут же пред его глазами возник заснеженный лес и четверо всадников в черных одеждах, с песьими головами и метлами у седел.

Волков вскрикнул и, наверное, выпал бы из седла, не поддержи его ехавший рядом опричный воевода Замятня Иванович8.

— Никак заснул, Юрий Сигизмундович? Не ровен час, шею сломаешь, а нам потом доказывай, что пред совестью чисты и в твоей смерти неповинны. Как ни крути, а ты сейчас для царя человек значительный, потому как он в тебе нужду имеет.

Дознаватель густо покраснел, и не потому что заснул, спать в седле обычное дело, особенно на долгих переходах за милу душу смаривает. Да и выпасть он в жизни из седла не выпадал. А если бы и выпал, скорее всего, в последний момент вывернулся бы как кошка. Волков испугался как раз того, что спросонья запросто мог прирезать некстати кинувшегося ему на подмогу простодушного воеводу. А бить своих — последнее дело. Тем более что Замятня не только по службе свой, он и человек хороший. Побольше бы таких.

Светало; должно быть, оттого, что спавший на ходу дознаватель клевал носом, сначала он увидел, что снег под копытами его коня чуть заметно начал розоветь, а тени деревьев сделались синими. Он потянулся, зябко поеживаясь и не без удовольствия любуясь пробуждающейся природой.

Зима — особенное время. Вот, казалось бы, сквозь морозный воздух уже просачиваются золотые лучи солнца, вот и развеселые желтогрудые птички-синички запрыгали, защебетали по веткам, сбрасывая вниз комья снега. Вот и стебли окаменевшего, покрытого инеем борщевика засверкали рыжими искорками, сделавшись невиданными драгоценностями, и теплее стало и веселее, да только деревья как спали, укутанные снегом, так и спят. А люди вынуждены ехать сквозь этот зимний сон, точно сами они не более чем сны, приснившиеся старым, спящим зимним долгим сном деревьям.

Сколько раз Юрий Волков ехал вот так по зимнему лесу, сколько ночевал в стогах или возле костра, встречая невыразимо прекрасные рассветы, а всякий раз отчего-то казалось ему, что и рассветы, и зимний лес, и вся эта ледяная сказка разная, всякий раз новая, не такая, какой была еще вчера. Будто Создатель являет ему одному во всем свете откровение, которого никогда прежде не было и которое никогда уже не повторится. Чудо сотворения божьего мира из тьмы и хаоса в свет и радость.

Казалось бы, солнце. Что он, за сорок лет солнца ни разу не видел? А каждый раз оно новое. И что такое, если разобраться, этот сверкающий снег? Какая в нем тайна? Возьми в пригоршню, отогрей, и вот она — самая обыкновенная вода. А теперь возьми воду и преврати ее в снег, чтобы снежинка к снежинке?! Не получится. А ведь этих самых снежинок за зиму сколько наваливает? Иной раз незадачливый путник вместе с конем канет в хитрую снежную ловушку — зажору, да так там и останется. А все снег…

— Слушай, Кудесник, я ведь к тебе давно так и эдак приглядываюсь, — продолжал своим вкрадчивым голосом Замятня. — Ты ведь тут единственный знаешь, зачем нас вызвали?

— Не знаю. В письме ничего такого не было. А нешто ты сам не ведаешь, по какой такой причине ко мне на двор явился, да ни свет ни заря из мягкой постели вытащил, да велел в дорогу собираться?

Замятня горестно вздохнул.

— Мне только приказали тебя в Суздаль доставить. Тебе велели собираться и не мешкая со мной ехать. Получается, что оба навстречу судьбе… — Он помолчал. — Ну, не знаешь так не знаешь. Или, может, хотя бы идея какая? Догадка? Вот коли ты бы мне рассказал, что знаешь, да я бы тебе поведал, что пронюхал. А? Ум хорошо, а два лучше?

— В нашем случае полтора, — буркнул себе под нос Волков и тут же зыркнул на воеводу, не обиделся ли. Но Замятня то ли не понял, то ли счел обиду для себя невыгодной.

— К примеру, я могу тебя предупредить, что, когда я выезжал из Москвы, видел, как дьяк зачитывал государю твои бумаги. И даже слышал кой-какие подробности…

— Какие такие бумаги? — Сердце глухо застучало, в голове возник звенящий рой мошкары, виски сжал знакомый обруч. Он и прежде слышал, что в тайном схороне, в особом сундуке дьяки держат сведения относительно всех бояр, боярских детей и особенно новых людей — опричников, но до сих пор не верил в эти слухи. Одно дело переписать имена, кто отец, да какого человек роду-племени, а чтобы с подробностями…

— Давай-ка чуток отстанем от ребят. Проезжайте, хлопцы, давайте-давайте, мне с Кудесником малехо… — Воевода огляделся. — Ну, во-первых, имя. — Замятня замолчал, слушая, как скрипит снег под копытами коней.

Дознаватель ждал.

— Имя твое не Юрий Сигизмундович, как в опричном списке сказано, а… — он помедлил, — Габор, потому как ты происходишь из рода князей Запольских9, и отец твой Трансильванский князь из замка Поенари10. Скажешь, не так?

Волков пожал плечами.

— Тоже мне, удивил. Когда на службу поступал, звался Габор. Габор похоже на «топор», а топором головы на площади рубят, благодарю покорно. Что же до Юрия Волкова, тут тоже ничего особливо секретного: когда на службе оказался, пришлось из католиков в православные перекрещиваться, Волковы — мои родственники. Юрий Васильевич Волков меня и в церкви окрестил, отцом мне крестным стал и имя свое подарил. Есть тому и запись в церковной книге, можешь проверить. Кроме того, он просил у государя позволения назвать меня своим сыном и наследником, так как его дети к тому времени все до одного померли. По этим пунктам ответил. Добре. А что отец — князь, так ведь я — внебрачный сын, выблюдок, мне наследства не полагается. Титул, громкое имя — тем более. Да он и когда крестил меня маленького, отцом брата своего Жигмонда (Сигизмунда, по-вашему) вписал. Чем тут хвастаться? Да и рассорились мы с ним. — Он махнул рукой. — Ты еще вспомни, что сестра моего папаши еще до моего рождения была женой короля Польши. Только мне-то с этого родства шиш с маслом.

— А другие это, к примеру, знают? — Замятня стянул с руки варежку и почесал затылок, отчего барсучья шапка съехала на лоб.

— Ну а ты как думаешь? — Волков улыбнулся.

— И то, что ты разбойничал по лесам?

— Так как раз в то время я с нашим государем и повстречался. Ну ты даешь, Замятня! Все проспал! Мне казалось, об этом уже последний кухонный мальчонка знает, а ты… — Он рассмеялся, показывая белые, как у волка, зубы. — Ладно, слушай, как было дело. Когда я от батьки убег, нужно было как-то в жизни устраиваться. А куда ты денешься, если с малолетства в основном воинскую науку постигал? Правильно, в солдаты или в разбойники. Я выбрал второе. И действительно несколько лет промышлял на большой дороге. А потом с атаманом рассорился, и он меня велел в погребе запереть. Была у него такая милая особенность: прежде чем при всей шайке-лейке человека жизни лишить, с недельку в яме на хлебе и воде подержать, чтобы, значит, пленник от голода ослаб. Я уже совсем было собрался бежать, когда ребятки наши Ивана Васильевича и ближников его в полон захватили. Ну, в общем, побросали они их ко мне. А я как смекнул, с кем дело имею, понял: вот она — птица счастья, знай не зевай. В общем, устроил побег не только для себя, а для всей честной компании.