Очерки истории Франции XX–XXI веков. Статьи Н. Н. Наумовой и ее учеников - Коллектив авторов Страница 2

политического и революционного опыта, в первую очередь, событий 1792 г., когда во Франции пала монархия и была объявлена Республика. В-четвёртых, Русская революция – именно так её называли в Третьей республике – сняла с республиканской Франции груз союзнических отношений с абсолютистской монархической Россией, которую французские политики уже в 1916 г. подозревали в сговоре с Германией и даже в заключении с ней сепаратного мира – слухи, позже не подтвердившиеся. Но главное – революция вызвала огромное чувство тревоги за способность революционной России с неопределенным будущем выполнять свой союзнический долг – держать Восточный фронт и не дать Франции остаться один на один с «германским агрессором» на Западном. Французские правящие круги понимали, что революция, принёсшая свободу и демократию в Россию, может серьёзно подорвать военный потенциал союзницы Франции, если вообще не вывести ее из Первой мировой войны.

Были ли все эти сюжеты предметом внимания и анализа французской прессы? Отличалась ли её позиция от официальной трактовки революционных событий в России? И да, и нет. Следует сразу отметить, что у правительства и прессы Франции были разные источники информации и возможности не только получать, но и транслировать имевшиеся сведения. Правительство черпало информацию от французских послов в России – сначала М. Палеолога, а со средины июля 1917 г. Ж.Нуланса, получало донесения своих представителей при Ставке Верховного Главнокомандующего и глав официально посланных в Россию делегаций – Г. Думерга и Н. де Кастельно в 1916 г. и социалиста-министра вооружений А. Тома весной 1917 г. На правительство работала и французская военная разведка во главе с Ш. Дюпоном.

Французская пресса, конечно, тоже получала сведения от своих корреспондентов из Петрограда и Москвы, но революция разладила многие механизмы передачи информации: она была неполной, не всегда точной, запаздывала. Часто в газетах встречались фактические ошибки, которые исправлялись в следующих номерах. Не стоит также забывать, что французская пресса действовала в условиях жесткой военной цензуры, а значит некоторые темы она вынуждена была замалчивать, некоторые – сглаживать, менять в них акценты. Именно поэтому не все события Русской революции находили одинаковое отражение во французской прессе в отличие от их довольно подробного освещения в отчетах дипломатических работников или французской разведки. Если, как мы сейчас понимаем, правящие круги Третьей республики имели достаточно объективную информацию, которую и они не всегда верно интерпретировали, то пресса довольствовалась любыми сведениями, её материалы часто носили характер предположений, характеристики людей и событий были отретушированы, подавались в оптимистическом духе, чтобы не посеять панику среди французов ухудшением положения дел в союзнической России, объятой революцией.

Наконец, французская пресса, несмотря на сохранявшуюся в стране до осени 1917 г. атмосферу «священного единения», не была политически однородной. Понятно, что оценки проправительственных газет «Тан», «Матэн», «Фигаро», «Журналь», «Пти паризьен» и печатного органа социалистической партии (СФИО) «Юманите» разнились, хотя и не противоречили друг другу.

* * *

Анализ прессы и свидетельств, выступлений, воспоминаний, переписки представителей французской политической элиты – председателей Совета министров А.Бриана (декабрь 1916 – март 1917 г.), А. Рибо (март-сентябрь 1917 г.), П.Пенлеве (сентябрь-ноябрь 1917 г.), Ж. Клемансо (ноябрь 1917 – январь 1920 гг.), других министров и дипломатов, военачальников Ф. Фоша и Ф. Петэна – показывает значительное совпадение их оценок революционных событий от Февраля к Октябрю.

Во французской прессе всех направлений Февральская революция выступала в двух главных ипостасях. Во-первых, как триумф демократии и подлинной свободы, и эта тема являлась центральной в социалистической «Юманите». Её журналисты приветствовали революцию: «Война стала необходимым этапом движения к свободе, она подтолкнула эту огромную страну к избавлению от оков бюрократии!»[4], «Триумф революции в России: старый режим рушится под давлением всех национальных сил. Социалисты Франции с энтузиазмом приветствуют русскую революцию. Как и Французская революция, она стала творением Народа, Парламента и Армии. Решительно занимая свое место среди других крупных парламентских ассамблей, свергая старый режим, освобождая политических заключенных, Дума добилась единства российского народа для его защиты. Она передала судьбу страны в его руки. Приветствуем свободную Россию! Россия теперь свободна. Свобода далась с трудом, но она всё же наступила»[5].

Вторая ипостась революции заключалась в ожидаемом общенациональном порыве освобожденного от пут самодержавия русского народа разбить на фронтах войны милитаристскую, монархическую Германию. С преувеличенным энтузиазмом об этом писала буржуазная пресса в марте 1917 г. В ней значительно громче звучали мотивы сохранения союзнической верности России и вера в общие усилия по разгрому Германии: «Нет никаких сомнений в характере революционного движения в Петрограде, – писала газета «Фигаро». – Это национальное и патриотическое движение как по своему происхождению, так и в своих стремлениях. Все, кто попадут под подозрение в стремлении помешать ведению войны до победного конца, будут отстранены – анафеме подвергнутся все злые гении дезорганизации. По необычному стечению обстоятельств эта революция, которая могла бы стать трагичной, напротив, уменьшила материальную и духовную анархию, угрожавшую нашему союзнику, и укрепила его силы перед лицом врага. Должно быть, Германия пробудила у всех народов мощный инстинкт самосохранения»[6]. Этому опасному заблуждению предстояло разбиться о реальное состояние русских войск на Восточном фронте. Февральская революция, отречение Николая II, поляризация общественного мнения в России с каждым днем всё сильнее подрывали боеспособность российской армии. Ситуация осложнялась тем, что Германия весной 1917 г. попыталась воспользоваться политическим кризисом и дезорганизацией русской армии, чтобы добиться военного перелома до начала поступления ощутимой помощи странам Антанты от правительства США. В отличие от оптимистических прогнозов газет французские представители в России с тревогой отмечали рост анархии и неспособность Временного правительства справиться с радикализацией масс. По признанию Ж Нуланса, никто из свидетелей «происходивших плачевных событий» не был в состоянии «понять пассивность и политическое безволие Временного правительства»[7].

Находясь под сильным давлением союзников, российское командование решилось на летнюю наступательную операцию 1917 года на Юго-Западном фронте.[8]В ходе начавшегося в июне наступления ценой больших потерь 7-ой и 8-ой русским армиям удалось прорвать оборонительные укрепления противника, однако достигнуть глубокого прорыва не получилось. Темп наступления резко замедлился, а моральное разложение войск, антивоенные митинги, убийства офицеров и решения солдатских комитетов не подчиняться приказам полностью сорвали наступательную операцию. Воспользовавшись удачным стечением обстоятельств, немецкое командование организовало контрнаступление, перебросив на Восточный фронт дополнительные силы и большие запасы новейшего химического оружия[9]. Военная катастрофа русских войск привела к потери 130 тыс. человек и полностью дискредитировала Временное правительство. Во Франции об истинном положении дел ничего не писали. Керенский по-прежнему представлялся как «гениальный администратор» и «вдохновитель победы»[10]. Во французских правящих кругах более трезво оценивали личность Керенского, но признавали его единственным человеком, способным заставить Россию продолжить войну.