Человек с той стороны - Ури Орлев Страница 2

эта его история все расширялась и разветвлялась и все больше захватывала меня. Едва мы вернулись в Иерусалим, я тотчас сел записывать его рассказ, надеясь в будущем сделать из него книгу. Я намеревался, конечно, попросить у него разрешения, но он меня опередил. Наверно, догадался. Он позвонил мне и попросил этот рассказ не публиковать.

— Как ты догадался? — спросил я и тут же добавил: — Мне, конечно, жаль отказываться, но я рад, что ты решил сам рассказать свою историю.

— Нет, нет! — Он даже испугался. — Понимаешь, в Польше… если все это станет известно…

— Известно кому? — удивился я.

— Ну… — сказал он, — семье, друзьям… Властям. — Он на мгновение замялся, а потом сказал: — Даже моей жене. О моем происхождении никто не знает, а у нас это все еще весьма деликатный вопрос.

— Хорошо, но ведь если твою историю расскажу я, это будет на иврите и только, — пытался я его успокоить.

— Нов конце концов она все равно дойдет и до нас, — грустно сказал он. — И поэтому я хочу, чтобы ты мне обещал…

Я понял, что сам он тоже никогда этот свой рассказ не запишет.

— Я очень прошу, — повторил он.

У меня не было выхода. Я согласился.

Через неделю он позвонил мне, чтобы попрощаться. Рассказал, как провел последние дни в Израиле, а потом снова напомнил мне мое обещание.

— Я по-прежнему сожалею, — сказал я. — Однако слово есть слово. От публикации я воздержусь. — И добавил в шутку: — Но только пока ты жив.

— Хорошо, — засмеялся он. — Теперь у тебя будет важная причина меня пережить.

На прощанье мы торжественно обещали друг другу снова увидеться, на этот раз в Варшаве.

С тех пор прошло всего два месяца, и вот — игра судьбы — я сижу за своим письменным столом и переношу на бумагу историю его жизни.

Иерусалим, 1987 г.

Глава 1. В туннелях канализации

Я хорошо помню тот день, когда мама согласилась с отчимом, что я начну спускаться вместе с ним в канализационные туннели. Это было во время немецкой оккупации Варшавы, и отчим, помимо своей постоянной работы, поддерживал семью еще и контрабандой продуктов в еврейское гетто. С тех пор как евреев загнали в гетто, они буквально умирали там с голоду и готовы были платить любую цену, лишь бы заполучить немного еды.

Мы жили втроем: мама, отчим и я. И в ту ночь я подслушал их разговор. Он вскоре превратился в спор, что было довольно необычно в их отношениях. Отчим настаивал, чтобы я начал ему помогать. Тогда он сможет в каждую ходку взять больше товара и ему не придется одному тащить такой тяжелый груз. Он убеждал мать, что мне пора включиться в это дело.

— Мариан уже не мальчик, — расслышал я его слова. — Согласен, ему всего четырнадцать, но сил у него, как у двадцатилетнего.

Мама сначала решительно возражала. Она говорила, что это слишком опасно. Я сидел на полу возле ножек своей кровати — там был пустой угол, — прижавшись ухом к стене. Мне были хорошо слышны их голоса. Мамины слова меня немного испугали. Канализация всегда представлялась мне чем-то ужасно грязным. Глубоко под землей, под домами и под улицами, в общем, совсем рядом с преисподней. И к тому же я не любил отчима. Стоило мне подумать о нем, и я сразу ощущал запах сточных вод.

Но потом, после первого испуга, во мне вдруг проснулось любопытство. Мне стали мерещиться такие приключения, о которых никто из моих друзей по двору или по школе и мечтать не мог.

Я напряженно прислушивался к их спору. И чем больше мама возражала, тем больше мне хотелось пойти с отчимом. А он тем временем убеждал ее, что не может просить помощи у кого-нибудь другого. Ни у ее брата, потому что тот наверняка потребует подключить к делу знакомого вахтера, с которым у него какие-то сомнительные делишки, ни у кого-нибудь из своих знакомых, потому что любого из них можно расколоть за большие деньги. Но на «нашего мальчика» он может положиться.

Даже в разговоре с мамой он все равно называл меня не иначе как «мальчик».

Слушая его, мама постепенно смягчалась. И в конце концов согласилась при условии, что он не будет вовлекать меня ни в какие опасные дела.

Наутро, во время завтрака, она сказала, что хочет поговорить со мной по одному важному вопросу. Я притворился удивленным.

— Ты должен помочь Антону, — сказала она, когда мы остались вдвоем. — Тебе придется спускаться с ним в канализацию и переносить часть товара в гетто.

— Большое дело! — усмехнулся я.

И все-таки ощутил волнение. Даже несмотря на то, что все знал заранее.

— О деталях поговорим вечером, когда вернется Антон, — сказала мама и отправила меня в школу.

Вечером, когда мы ужинали, мама попросила отчима объяснить, что мне предстоит делать. Антон пожал плечами и сказал, что тут нечего объяснять.

— Он сам всё увидит, — добавил он и вернулся к еде.

Мой отчим был не из разговорчивых.

Назавтра вечером мы спустились в канализацию.

Помню, на мне были старые сапоги отчима. Мама хорошенько смазала их жиром. Они были немного велики, но она набила в них тряпок, чтобы нога не болталась. Отчим взял шахтерский фонарик, который всегда брал в такие «ходки», и мы спустились в подвал нашей лестничной клетки. Но сначала мама убедилась, что на лестнице никого нет. Мешки с товаром были уже внизу, Антон снес их заранее.

До этого дня я не знал, где именно он проникает в канализацию. Меня всегда удивляло, как он ухитряется незаметно пронести свой груз через вход, наверняка знакомый всем его товарищам по работе. Потом я решил, что в системе канализации есть, наверно, какое-то место, которое известно только узкому кругу людей — инспекторам и рабочим из техобслуживания, — и там они могут спуститься незаметно для всех. Но эта догадка была не очень-то логичной. Я, конечно, знал те запасные входы, которые обычно находятся на углах улиц. Зимой мне часто приходилось видеть, как рабочие разгребали снег, открывали уличный люк и заталкивали снег внутрь. Но в такой люк, разумеется, нечего было и думать спуститься с грузом, оставшись незамеченным, — ни при дневном свете, ни даже в темноте, до комендантского часа или после него. И вот в тот вечер я узнал, что у отчима есть свой собственный вход в канализационные