Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы Страница 20

— Огонь!

Вавила испуганно оглянулся, ища глазами пламя на корабле, а потом лишь увидел, как вспыхнул масляный бочонок в петле катапульты от поднесенного кем-то факела, со свистом повернулся дубовый вал с метательным «дышлом», пылающий снаряд пронесся в воздухе по крутой дуге, а матросы у катапульты уже заработали воротом, обращая назад толстый вал с громадным рычагом из железного дерева. Бочонок не долетел до вражеского корабля, шлепнул по волне, подскочил и раскололся в воздухе, выплеснув вязкое масло, мгновенно схватившееся пламенем и словно бы взорвавшееся тысячью струй. Карамурсаль влетела в этот огненный вулкан, и липучий огонь охватил ее, присосался, как осьминог, быстро пополз по бортам вверх жадными щупальцами. Теперь не ярость, а ужас прорвался в криках на вражеской палубе. Вавила был наслышан о греческом огне — адской смеси, расплавляющей железо, пожирающей самое сырое дерево, словно бересту. Теперь он воочию видел действие этой смеси. Недаром византийцы веками оберегали тайну ее состава, заранее приговорив к жестокой казни и вечному проклятию со всем потомством того, кто выдаст секрет их страшного оружия в чужие страны — будь то даже император, — да и сами не применяли его без особой нужды. И ныне те, кто владеет секретом греческого огня, стараются помалкивать о нем, даже порох гораздо известнее.

Враги не пытались тушить судно, они прыгали в воду — лучше утонуть, чем сгореть заживо. Пылающую карамурсаль, брошенную командой, понесло ветром и волнами. Капитан, жестоко усмехаясь, велел убрать паруса, стал на руль, развернул дракар против ветра. Гребцы сели на весла, с бортов опускали спасательные концы. Гибнущие в море сами спешили к судну, и скоро на палубу стали втаскивать мокрых смуглых людей с затравленными глазами, чернобородых и совсем безусых. Каждого тут же заталкивали в пустой грузовой отсек. Подобрали с десяток, и капитан вдруг приказал ставить парус, холодно добавил:

— Хватит нам этих, мы не работорговцы. А рыбы хотят есть.

Нет, Вавила не жалел тех, чьи головы еще мелькали в пене, чьи руки вскидывались над барашками волн, взывая о спасении. Они сами напали на мирный корабль, чтобы разграбить его, команду перебить или распродать в рабство. Он знал от новых товарищей, что на чужих землях османы ведут себя не лучше ордынцев — жгут и опустошают селения, красивых девушек продают или превращают в своих наложниц, самых крепких юношей объявляют рабами султана, насильно обращают в ислам и создают из них военные отряды янычар — казарменных невольников, наподобие братьев духовно-рыцарских орденов, — чтобы они добывали османам новые земли.

Крепостные стены Варны встали из моря. Несмотря на тревожное время, в бухте толпилось много судов и больших ладей. Для дракара, однако, быстро нашлось место у деревянного причала, стража увела пленных, без промедления началась разгрузка. Вавила помогал таскать ящики из опечатанных трюмов и убедился: корабль в основном вез оружие. Для кого? Если бы для византийцев, оружие следовало сгрузить в Константинополе. Значит, византийский император не мешает вооружению болгар, когда и его припекло турецким огнем? Не поздно ли поумнел он? Кто же, как не император, поспешил воспользоваться расколом Болгарии и захватил ее приморские города, лишив Тырновское царство многой силы? Вавила стал кое-что понимать…

В тот день, когда он укладывал в заплечный мешок немудрящие пожитки, на корабле появился нарядно одетый хозяин и велел выкатить на палубу бочонок сладкого кипрского вина. Матросы повеселели, — значит, хозяин выгодно завершил дело и они внакладе не останутся. На широкие плахи, служившие столами, выложили снедь, поставили наполненные кружки, и хозяин вдруг подозвал Вавилу. С соседних судов моряки изумленно пялились на человека с породистой фигурой, наряженного в расшитый серебром шелковый архалук, который с поклоном поднес большую чашу вина простому матросу, одетому в грубую, не очень свежую холстину. Больше всех растерялся сам Вавила. За что ему честь?

— Братья! — Хозяин поднял матросскую кружку, налитую до краев. — Вы знаете: я много раз выкупал из рабства людей славянского племени. Одни ушли на родину, отслужив выкуп, другие остались с нами. Добрая половина команды — вольноотпущенники, и они — верные, смелые люди, на которых можно положиться в опасный час. Я снова не ошибся, когда выкупил и привел на корабль двух новых православных братьев — они заменили погибших в море. Брат Вуйко остается с нами. Брат Вавила хочет идти домой — то его право, и пусть он найдет свой дом. Трудные времена пришли на славянские земли. Великая битва за нашу жизнь и свободу идет от берегов Итиля до Одры и Влтавы, от моря Варяжского до моря Русского, и все мы должны крепко стоять друг за друга в этой битве. Уже давно разбойная Орда душит своим арканом Русь. Бесчисленные войска османов наступают на сербов и болгар. Крестоносный сброд теснит поляков и литву. К свободе чешских братьев протянули жадные руки германские князья. Или мы победим, поддерживая друг друга, или нас, славян, ждет рабство и забвение. Враги наши многочисленны и сильны, но ведь и мы не слабы духом. Можно поработить одного человека, можно заковать в цепи тысячи людей, но нельзя заковать целый народ, который сам не хочет быть рабом — помните об этом, говорите об этом каждому соплеменнику. Мир еще увидит битвы небывалые, они потрясут наших врагов и уничтожат их силу. Одна такая битва уже случилась…

Слушатели встрепенулись, загудели.

— Брат Вавила, сегодня у тебя праздник, и твой праздник — наш праздник. По земле и по морю пришла весть: правитель Москвы великий князь Димитрий Иванович в Диком Поле разгромил войско Золотой Орды. Два года назад он уничтожил Бегича, теперь поражен сам Мамай…

— Разбит великий хан?! Разве такое возможно? — раздались изумленные голоса. — У хана бессчетное войско, с ним и султану не сравняться!

— Да, братья, это не пустой слух. Мамай прибежал в Кафу, собирает наемников, не жалея золота. Но уцелевшие в битве рассказывают о невиданном побоище, о гибели целого легиона фрягов-наемников, о страшной силе московского князя, и никто не хочет идти с Мамаем в новый поход. К тому же генуэзцы разбиты теперь и на море. Венеция, того и гляди, вышвырнет их из колоний. Выпьем же, братья, за победу Москвы, за нашу победу над поработителями славян!

Товарищи окружили Вавилу, и было ему до слез удивительно, что эти огрубевшие в тяжелых трудах люди, просоленные, просмоленные, пахнущие рыбой и канатами, способны на такие сердечные слова. Даже капитан подошел, панибратски стукнулся кружкой, одобрительно похлопал по плечу, словно Вавила сам громил Мамая.

После застолья хозяин позвал его к себе, и Вавила, впервые переступивший порог его каюты, поразился богатству ее убранства: стол и стулья редкого красного дерева, венецианские зеркала в золотой оправе, ковры и дорогое оружие на стенках, на полу — шкура огромного полосатого зверя. Здесь, видно, принимались знатные люди. Хозяин усадил гостя, пристально оглядел.

— Завтра в Крым пойдет торговый караван по морю. Тебе лучше плыть с ним, на корабле, идущем в Тану.

— Возьмут ли меня матросом, чтобы отработать перевоз?

— Тебе не надо наниматься. Ты сослужишь мне службу — передашь важные письма. Одно — в руки консулу Таны, тебя пропустят к нему, когда назовешь мое имя. Другое — старшине византийского торгового дома. А там уж ищи дорогу в московский торговый дом.

Вавила встал и поклонился.

— Теперь слушай, что ты на словах передашь консулу, а так же своим. Нынешним летом пропал корабль из Венеции, нагруженный хорошим оружием для московского князя. Старшины оружейного цеха в Венеции и люди городского совета этим сильно встревожены. Виновные обязательно поплатятся за свои нечистые дела. Корабль перехвачен генуэзцами и стоит в Корчеве. Пусть консул Таны и совет города потребуют освобождения корабля. В Тане находится московский боярин с дружиной, он, конечно, тоже ищет груз. Оружие должно быть передано ему. Если же боярин почему-либо откажется от оружия, его покупаем мы — пусть корабль идет прямо в Варну. Это повеление дожа Венеции. Завтра получишь письма и сразу перейдешь на корабль, который тебе укажут. В Тане попроси провожатого у человека, который будет принимать грузы на пристани. Пока не передашь письма, ни в какие другие дома не заходи. Теперь ступай.

Друг-болгарин сводил его в город, довольно шумный и многолюдный, несмотря на близость армий султана Мурада. Вавила уже приметил особенность приморских городов: что бы ни происходило — в них лишь сильнее кипит жизнь, красочнее смешение разноплеменных лиц и языков. На корабле он привык к славянской речи болгар, однако на улицах Варны то и дело оборачивался, заслыша понятный, почти родной говор. Его охватывала радость оттого, что так далеко от Руси, отделенные степью, горами и морем, враждебными племенами и государствами, живут, оказывается, целые народы, близкие нам по языку и обычаям. Но схлынуло первое волнение, и глаз Вавилы стал примечать: и в этой благодатной стране, где в пору русского листопада зеленеют сады и цветут розы, немало людей обездоленных. То и дело встречаешь человека в рубище с голодным затравленным взглядом, на перекрестках улиц нищие хватают за полы прохожих, маленькие оборвыши роются в кучах отбросов между подворьями богатых домов. Впрочем, все это — тоже примета портовых городов. Да и что за дело византийскому императору до варненских жителей? — платили б только подати, шла бы прибыль от торговли через варненский порт! Да и хозяевам города, судя по всему, жилось не худо. То в окружении слуг проедет улицей высокомерный болярин, блистая парчой кафтана и заставляя прохожих робко жаться к стенам домов, то пронесут в паланкине надутого чиновника или самодовольного купца с заплывшими от жира глазками…