Иван Кошкин - За ценой не постоим Страница 20

— Первый взвод дрался хорошо, — сказал Николай, протягивая руку Берестову. — И это — ваша заслуга, товарищ младший лейтенант.

Бывший белогвардеец нерешительно посмотрел на грязную, в копоти, ладонь политрука, и на мгновение его лицо, обычно спокойно-насмешливое, дрогнуло. Андрей Васильевич привык к тому, что люди относятся к нему с опаской, равнодушием или открытой враждебностью. За тринадцать лет он ни разу не встретил человека, которого мог бы назвать другом. Война изменила все. У Берестова появились товарищи. Ему доверили жизни людей. И самое главное, самое дорогое — возможность сражаться за свою родину, пусть Андрей Васильевич так и не привык к ее новому, чужому для него облику. И сейчас еще один человек, по иронии судьбы — тоже комиссар, как и Гольдберг, подал Берестову руку как другу.

— Боюсь, вы не представляете, товарищ политрук… — тихо начал младший лейтенант.

— Представляю, — также негромко прервал его Трифонов. — Валентин Иосифович мне все рассказал.

— Рассказал? — Берестов как-то даже растерянно посмотрел на Николая.

— Он сказал, что вы имеете свойство попадать в неприятности, — усмехнулся Николай, не в силах отказать себе в этой маленькой мести. — И просил присматривать за вами. Как политработник политработника.

Берестов, наконец совладав с собой, усмехнулся и крепко пожал протянутую руку.

— Будете еще танки жечь, зовите, — громко, чтобы слышали в окопах, сказал Трифонов. — И Ивана привязывайте, на всякий случай, а то вырвется и побежит их руками ломать.

Послышались смешки, кто-то крикнул:

— А давайте табличку сделаем: «Злая собака», и перед окопами воткнем.

— И шумовскую рожу пририсуем.

В другое время на такую шутку никто бы и не улыбнулся, но сейчас люди смеялись, радуясь тому, что живы, а враг отступил, и хоть на несколько минут можно почувствовать себя в безопасности.

— Я на КП роты, — кивнул Николай Берестову и пошел по ходу сообщения.

Однако, прежде чем идти с докладом к Волкову, следовало сделать еще одно дело, и Трифонов свернул к позициям бронебойщиков. Окоп был пуст, на дне лежали два тела, накрытые шинелями, земля под ними стала темно-коричневой. Николай осмотрелся, ища, куда подевался Виткасин. Из окопа выходило два хода сообщения, и Николай двинулся вдоль второго. Запасная позиция была так хорошо замаскирована, что Трифонов едва не свалился в глубокую яму. Снизу на него посмотрели внимательные глаза: манси протирал куском тряпочки огромные патроны. Отложив боеприпасы, он встал по стойке «смирно»:

— Товарищ политрук, разрешите доложить…

Николай спрыгнул в окоп и крепко обнял маленького бойца, хлопнув его по спине. На лице Виткасина, обычно невозмутимом, появилось некоторое подобие удивления.

— Ну, ты молодец, Прохор, — политрук отстранил манси, посмотрел на него сверху вниз, улыбаясь во весь рот. — Ты же нам половину работы сделал!

Теперь на лице красноармейца отобразилось вежливое недоумение.

— Ты водителя в танке убил, — пояснил Николай. — Без этого мы бы его хрен догнали.

— Я в щель смотровую стрелял, — пожал плечами Прохор, — как мне Алексей сказал.

Виткасин коротко рассказал политруку о том, кто научил его стрелять по танкам. Манси говорил очень сдержанно, но Трифонов понял, что храбрость умершего бронебойщика произвела на маленького бойца заметное впечатление. Пора было возвращаться к своим обязанностям политработника, и Николай достал из кармана измятый блокнот. Огрызком химического карандаша политрук записал имя погибшего и в нескольких предложениях сохранил на отсыревшей бумаге рассказ Прохора. Трифонов дал себе слово, что найдет время сделать коротенькую статью если не для «Красной Звезды», то для армейской газеты точно. Между делом Николай завязал разговор с Виткасиным. Манси отвечал коротко, но постепенно разговорился, и Трифонов с удивлением узнал, что этот невысокий боец, оказывается, студент лучшего советского университета и подающий надежды геолог. Наверное, еще несколько часов назад политрук вряд ли сумел бы вызвать Виткасина на откровенность, но этот короткий бой словно разбил какие-то запоры в душе молодого комиссара. Николай чувствовал себя спокойно и уверенно, он говорил свободно, с радостью понимая, что Прохор отвечает ему такой же открытостью. Закончив беседу, Трифонов пожал Виткасину руку и сообщил, что решил оставить его бронебойщиком. Манси почему-то искренне обрадовался этому обстоятельству и очень благодарил товарища политрука, мимоходом заметив: он, мол, и сам хотел просить о том же. Теперь его долг — бить танки, так наказал ему умирающий товарищ, и нарушать эту волю — неправильно. Трифонова глубоко тронула такая верность маленького бойца, Николай еще раз сжал ладонь Виткасина и, выбравшись из окопа, пошел через рощу на КП роты.

— В герои лезешь? — приветствовал своего политрука Волков.

— Ага. — Трифонов спустился в окоп и, скинув промокший ватник, натянул шинель. — Чччерт, холодно как… Медаль хочу, как у тебя. Или даже орден.

— Получишь, — ухмыльнулся его лейтенант. — «Отважный политрук подорвал…»

— Мы втроем его подбили, — с неожиданной резкостью сказал Николай.

— Уже втроем? — поднял бровь Волков.

— Ты донесение не отправлял? — спросил Трифонов.

— Отправил, — успокоил его комроты. — И пленных, и донесение, все как есть: отважный политрук отважным личным примером возглавил атаку на фашистский танк и отважно его уничтожил.

— Во-первых, возглавил все-таки Шумов, — начал горячиться Николай. — Во-вторых, по нему еще Виткасин стрелял!

Политрук коротко рассказал командиру, как был уничтожен танк. Волков слушал, не перебивая, затем молча вынул из ниши в стене окопа «сидор» и, покопавшись в нем, достал флягу.

— Кружку доставай, — приказал лейтенант.

— Нету, — честно признался Николай. — Это водка, что ли?

— Спирт, — гордо ответил Волков. — По крышечке за твой героический подвиг, а?

Трифонов вздохнул. По крышечке — это, конечно, хорошо, особенно в такой холод, но…

— Не надо, — покачал головой политрук. — Я сейчас к Медведеву пойду. Как мне с людьми говорить, если от меня спиртом нести будет? Кстати, откуда он у тебя?

Волков взвесил флягу в руке и, пожав плечами, убрал ее обратно.

— От Медведева. Откуда у него — не знаю, — он посмотрел Трифонову в глаза. — Как тебе Берестов?

— Отличный командир, — спокойно ответил Николай.

— Угу. — Волков, казалось, хотел сказать что-то еще, но потом передумал.

— Я говорил с Гольдбергом, — прервал неловкое молчание политрук. — Да, я считаю, что Берестов — отличный командир. Был бы он еще чуть попроще…

— Товарищ лейтенант, — из бокового хода высунулась голова наблюдателя, — а к нам комбат приехал.

Капитан Ковалев предусмотрительно подъехал к высоте со стороны обратного ската. Спешившись, чтобы не маячить на вершине гордой конной статуей, комбат передал повод подбежавшему бойцу и, пригнувшись, поднялся на КП. Махнув рукой, чтобы не приветствовали, Ковалев снял фуражку и вытер лоб.

— Знобит что-то, — неловко улыбнулся капитан, осматривая с высоты позиции роты. — Это кого там так перепахало? — спросил он, указывая на позиции Медведева.

— Второй взвод, — ответил Волков. — Восемь убитых, шестеро раненых, один остался в строю.

Ковалев поднес к глазам бинокль и с минуту осматривал изрытые снарядами окопы.

— Значит, второй броневик все-таки уехал? — снова спросил комбат.

— Да, — ответил комроты, — но попадание в башню было, я сам видел. Аж пушку выбило.

— Знаешь что… — Ковалев убрал бинокль в футляр. — А переведи-ка ты их на опушку, на старую линию…

— Я собирался вообще сменить второй взвод третьим, — заметил Волков, которому, похоже, не нравилось, что комбат начинает двигать взводы через голову командира роты.

— Правильно, — кивнул капитан, не заметивший, что его подчиненный чем-то недоволен. — И передвинь их назад, обязательно. Когда в следующий раз пойдут — пусть по брошенным окопам палят.

— Есть, — ответил Волков.

— Я пройду по окопам, — сказал комбат. — Дайте мне кого-нибудь в провожатые.

— Я сам туда собирался, — заметил Трифонов.

— Вот и отлично.

— Товарищ капитан, а у второй роты как? — спросил Волков.

Ковалев снова вытер лоб.

— Очень плохо, — сказал он наконец. — Танки подошли близко к окопам и расстреляли первый взвод. Метрах в ста остановились и стреляли — по снаряду на ячейку. Двенадцать человек убито, взвода нет фактически.

— Так что они, гранатами не могли? — Голос лейтенанта был злой.

— Значит, не смогли, — коротко ответил капитан.

Ковалев не хотел говорить командиру первой роты, что расчет одного из противотанковых рубежей оставил свой окоп и бежал в тыл. Что после того, как первого бойца, выползшего из стрелковой ячейки с гранатами навстречу танку, срезала пулеметная очередь, остальные так и сидели в своих ямках, прижимаясь к земле, пока немцы расстреливали их из пушек. Что командир взвода, младший лейтенант, которому едва исполнилось девятнадцать лет, вылез из окопа и бросился к стальной коробке с бутылкой КС в руке. Три пули попали ему в грудь, но бешеное напряжение удержало командира на ногах, он швырнул бутылку в лоб танку и упал на спину с холодными злыми слезами на мертвом уже лице. Горючая смесь, разлившаяся по броневой плите, не причинила вреда боевой машине, но нервы у танкистов не выдержали, и гитлеровцы отошли от окопов. Мотопехоту прижали к земле минометчики, выпустившие по приказу комбата по десять из двадцати своих драгоценных мин на ствол. Немцы отступили, видно, после того, как их товарищи потерпели неудачу в бою с первой ротой, но вторая рота потеряла треть бойцов. Ее командир был убит снарядом на своем командном пункте, его сменил заместитель Ковалева по строевой подготовке, тоже лейтенант, на год старше своего предшественника.