Андрей Геласимов - Степные боги Страница 20

– Чиво? – подозрительным голосом спросила она. – Чиво расшипелся?

Очевидно, она решила, что Петька в своей зловредности изобрел новую, еще не известную ей, звуковую форму сглаза. Это ее сильно обеспокоило, но Петька тут же прижмурился, закрывая себе к тому же обеими руками рот, и она, немного подумав, сменила гнев на милость:

– Давай-ка, чем балбесом там просто так сидеть, тараканов мне налови. Да не убивай пока, а придави чуть-чуть. Вот сюды в коробок. Тока с-под стола, гляди, не вылазий.

И Петька начал охоту.

Тараканов было немного, потому что тараканы водятся там, где остается хоть что-нибудь пожрать, а после Валерки и Валеркиной мамки жрать в доме ничего не оставалось. Просто не могло остаться. Самим хватало впритык. Крошки сметались в ладонь и на глазах у расстроенных тараканов аккуратно загружались в рот. Как уголь на шахте. Раз – и в вагонетку.

Поэтому Петька добычу увидел не сразу. Тем более что он все еще продолжал немного прищуриваться. В сглаз он верил так же твердо, как в маршала Жукова. Где-то глубоко в сердце у него даже теплилось подозрение, что немцы проиграли войну из-за того, что это он, Петька, сглазил ихнего Гитлера. То есть, конечно, наши сражались отчаянно, и вообще они самые лучшие войска в мире, но все-таки Петька тоже старался изо всех сил.

Где-то примерно год назад он начал выцарапывать на бабки-Дарьином сеновале матерные слова про Гитлера. Сначала просто так – для себя, а потом вдруг с удивлением и замиранием сердца обнаружил, что на каждое нацарапанное им слово наши брали крупные города.

Однажды он решил рискнуть и проверить эту волнующую закономерность, бросив на время писать смешные слова, но после этого страшно корил себя за бездействие. В газетах и в сводках «От Советского Информбюро», как на плохой патефонной пластинке, стали бесконечно повторяться одни и те же слова: «Ожесточенное сопротивление противника… Большие потери в личном составе…»

Петька в ужасе тогда забрался на сеновал и провел там лихорадочную бессонную ночь. Перепуганный и полный раскаяния, он царапал и царапал гвоздем по бревенчатым стенам матерщину про Гитлера, и уже наутро дяденька Левитан сообщил по радио в сельсовете, что войска 2-го и 3-го Украинских фронтов под командованием маршалов Малиновского и Толбухина после упорных боев полностью уничтожили окруженную 190-тысячную группировку из состава немецко-фашистской группы армий «Юг» и освободили город Будапешт.

Примчавшись обратно из сельсовета, Петька с любовью оглядел плоды своего ночного труда, а потом рухнул на сено и проспал до середины следующего дня. Счастливее его не было, наверное, тогда человека во всем Советском Союзе. Разве что маршалы Толбухин и Малиновский. Но с ними Петьке не жалко было поделиться своим счастьем.

Сто девяносто тысяч фрицев за ночь работы – неплохо для одного пацана с гвоздем на сеновале?

Так что в сглаз Петька верил.

Именно поэтому теперь он даже руку побоялся высунуть из-под стола, когда выслеженный им наконец таракан метнулся от него на середину комнаты. Вот так Петьке было жалко Валерку.

Он терпеливо сидел со спичечным коробком, который дала ему бабка Потапиха, и тихо шуршал им, открывая и закрывая его, чтобы привлечь внимание сбежавшего таракана и заманить его к себе обратно под стол. Петька не был уверен – идут ли тараканы на шелест спичечных коробков, но другого варианта у него не имелось.

– Иди сюда, Ганс, – шептал он. – Сюда ползи, Адольфик несчастный.

Таракан уловил Петькин шепот, на секунду задумался, засомневался, но потом все-таки понял, чем этот шепот может для него обернуться, и бодро припустил через всю комнату к Валеркиной кровати.

Петька чертыхнулся и припал к полу.

Снизу, от половиц, ему была видна вся кровать, скомканное одеяло и свесившаяся Валеркина рука. Безжизненная, как доставшееся врагу полковое знамя. Ненужная.

Петька посмотрел на эту Валеркину руку и вдруг почему-то подумал, что никогда не видел умерших птиц. Убитых видел сколько угодно, а вот чтобы они умирали как люди – от старости там, или от болезни, – такого он не встречал. Потому что если бы они померли сами, то должны были где-нибудь валяться. С неба, кроме как на землю, никуда ведь не упадешь. Но ни в самой Разгуляевке, ни вокруг нее Петька мертвых птиц на земле никогда не видел. Только убитых кошками или пацанвой. И выходило, что умирать они летят куда-то в другое место. Или не умирают совсем.

А еще выходило, что людям с их кладбищами, гробами, вытьем и поминками смерть была как будто нужна, и они отмечали ее с такой же готовностью, как обычный праздник – Первое мая или Седьмое ноября, – и напивались при этом совершенно так же, и били друг друга, и целовались, и плакали, а птицы у себя в небе легко обходились без смерти. Летали, летали над головой, а потом если и помирали, то этого почему-то никто не видел.

* * *

– Ведерко ему поставь, – сказала бабка Потапиха. – Не видишь ли, чо ли, заволновался малой. Щас вывернет наизнанку.

Ноги Валеркиной мамки протопали в сени и тут же вернулись обратно. Рядом с кроватью стукнулось об пол деревянное ведро.

– Ты глянь, – сказала Потапиха. – У меня дома точно такое. Артем небось делал?

– Я не знаю, – ответила Валеркина мамка и снова села на табурет.

Она в самом деле не знала. И не могла знать. Ведро это притащил Петька, когда они с Валеркой серьезно собрались дать деру на фронт. Но не успели, потому что слишком долго ждали тепла. Не рассчитали, что в Разгуляевку оно придет намного позже, чем в Германию.

Петька потом сильно ругал Валерку за то, что тот его не предупредил: «Ну ты же знал про эту ихнюю географию! Я, что ли, на уроках лучший ученик?»

Валерка виновато вздыхал, чесался и шмыгал носом. Впрочем, Петька его быстро простил. Когда он представил себе всю эту громаду наших войск, тысячи танков и раскаленных орудий, собранных в одном месте, ему сразу стало понятно, что от всего этого жара, от этого огня, грохота и атаки весна просто не могла не наступить раньше, а вместе с ней – и победа.

Ведро же Петька хотел взять с собой, потому что больше ему брать было нечего. А в дороге надо было иметь хоть что-нибудь. Планировал поменять на жратву. Мало ли кому пригодится. Матросам вчера на станции вон как было надо. Позарез. Поэтому он и притащил его сюда еще зимой, чтобы бабка Дарья не нашла на сеновале.

– Мне Артем делал, – сказала Потапиха. – Мы с Дарьей его от пьянки лечили.

Петька хорошо помнил, как они уговаривали деда Артема выпить по случаю Первомая настойку бабки Потапихи на слизи налима.

«Да ну вас, бабы, – отмахивался от них дед Артем. – Мне бы чистенькой лучше. А вы туда, вона, соплей напускали. Испортили, гады, продукт».

Но Потапиха с бабкой Дарьей не унимались. Петька знал, что, по их расчетам, после стакана такой выпивки деда Артема должно было долго тошнить, а потом одна даже мысль о водке приводила бы его в содрогание и конвульсии. Дело оставалось за малым. Необходимо было заставить деда выпить этот стакан.

Петька, который из любопытства крутился рядом с бабками, пока они готовили свою зажигательную смесь, успел нюхнуть ее пару раз и заранее сильно сочувствовал деду Артему. Но тот отнекивался недолго. Когда Потапиха, притворно хихикая, намекнула ему, что состав полезен для поддержания мужской силы, он на секунду задумался, что-то вспомнил, чуть-чуть загрустил и наконец махнул рукой:

«Наливай, ети ее! Однова живем!»

Выпив крупными глотками стакан, он слегка задохнулся, снова о чем-то подумал и тут же попросил еще. За вечер дед Артем засадил весь запас бабки-Потапихиного зелья, исполнил набор самых похабных частушек, какие знал, а на прощание в благодарность подарил ей недавно изготовленное на продажу ведро. Бабка Дарья, поглядывая на него, хмурилась, становилась все беспокойнее, а под конец, на всякий случай, попросилась к Потапихе ночевать. Разочарованный дед Артем немного покричал в огороде, и потом быстро убежал в степь догоняться уже своим собственным спиртом.

Пить меньше, разумеется, он после этой истории не стал.

– Давай крепче держи, – сказала Потапиха. – Не видишь, он весь у меня ходуном ходит!

Петька высунулся из-под стола, чтобы посмотреть, чего они там делают с Валеркой, но ему все загораживала напряженно склонившаяся над кроватью широкая спина бабки Потапихи.

Над головой у нее раскачивалась вскинутая кверху Валеркина рука. Он как будто тонул, и эта рука, выброшенная к потолку уже откуда-то из-под воды, изо всех сил цеплялась за воздух.

– Тише, тише, – полумертвыми губами повторяла Валеркина мамка, наваливаясь на него все сильнее и стараясь удержать его руки.

– Крепче держи! – зашипела на нее Потапиха. – Ишшо крепче!

«Задушат», – подумал Петька и почти целиком вылез из-под стола.

У него всегда было подозрение, что бабки втихую душат маленьких ребят. Иначе почему бы их столько померло за последние два года? А в том, что у разгуляевских бабок в глазах было что-то нехорошее, Петька мог поклясться даже именем товарища Сталина.