Георгий Федоров - Игнач крест Страница 20

Все, кто был в горнице, с напряженным вниманием следили за действиями молодой женщины. Вот она плавным неторопливым движением поднесла руку к стреле и вдруг неожиданно вместе с окровавленным обломком древка резко вырвала ее из спины. Фонтанчик крови хлынул было из открывшейся раны, но знахарка, произнося шепотом заклинания, приложила к ней листья какого-то растения, и фонтанчик унялся.

— Рыбьего клея, — отрывисто бросила женщина.

Александра торопливо подала ей небольшой открытый горшок. Набрав рукой из него клей, знахарка обмазала им спину вокруг раны и поверх листьев прилепила кусок толстой льняной ткани.

— Перевернем на спину, — так же коротко и отрывисто сказала она.

Трефилыч с Евлампием и Мишей, бережно приподняв Илью, перевернули его. Лицо Ильи было очень бледным, зеленовато-серым, нос заострился, глаза закрыты, на груди запеклась кровь.

— Воды, парной, — распорядилась женщина.

Александра тут же подала горшок, от которого шел пар, пахнущий настоем трав. Тогда знахарка намочила в этой воде чистую холщовую тряпицу, омыла рану, приложила к ней те же листья, что и к отверстию на спине, так же приклеила нашлепку из льняной ткани. Потом она распрямилась и, обратившись к Трефилычу, негромко сказала:

— Илья жив, да только будет ли жить — не знаю. Душа его не хочет возвращаться в тело. Так бывает от сильной боли. А что тут делать — мне неведомо…

Трефилыч скорбно поджал губы. А женщина так же негромко обратилась к Александре:

— Прости, боярышня, что приказывала тебе: подай то, подай это. Чтобы Илья кровью совсем не истек, нужно было торопиться.

— Ну что ты, мамуша, — ласково ответила Александра, обнимая ее. — Неужели ты ничего не можешь сделать, чтобы спасти Илью?

При свете масляных плошек и светцов стало отчетливо заметно, как вишневый румянец выступил на щеках молодой знахарки. И только тут Штауфенберг понял, что она хороша собой. Смуглое не по-зимнему, слегка скуластое лицо ее обрамляли тугие пряди золотистых волос, покрытых только повойником без платка. Длинная, вышитая на груди и рукавах широкая льняная рубаха, шерстяная панева в черную и красную клетку не могла скрыть ее ладной и стройной фигуры.

— Уважаемая Мамуша, — церемонно обратился к ней Иоганн.

Однако его слова рассмешили Александру, Евлампий прыснул, Миша не смог сдержать улыбку, женщина тоже улыбнулась, отчего зеленоватые ее глаза вспыхнули, а строгое лицо стало сразу милым и открытым. Только Трефилыч продолжал неотрывно смотреть на неподвижное тело сына.

Штауфенберг смущенно осекся.

— Дядя Иоганн, — все еще посмеиваясь, сказала Александра, — мамуша — это не имя. Она моя кормилица, вторая мать, вот я и зову ее ласково «мамуша», а кличут ее Дарья. — И, секунду поколебавшись, добавила: — Пантелеевна.

— Простите, Дариа Пантелеевна, мою ошибку, — учтиво сказал рыцарь, с трудом выговаривая ее имя. — Ты правильно, в чем суть болезни Ильи, определила: дух его истинно ныне от тела отошел, и по причине сильнейшей боли, как ты верно сказала. А вернуть дух в тело можно. Для этого нужно, как говорили древние латиняне, подобное подобным лечить. Большую боль надо малой болью исцелять.

С этими словами Иоганн достал из сумки, прикрепленной к поясу, небольшой кожаный футляр и раскрыл его. В одном отделении сверкнули золотые иглы, лежащие в ряд, в другом — мягко отсвечивали серебряные. Внимательно вглядевшись в зеленовато-серое лицо Ильи, он замурлыкал что-то под нос и, присев на лавку рядом с неподвижным и бездыханным богатырем, нарисовал у него на груди какие-то линии и начал вводить золотые иглы одну за другой довольно глубоко в только ему ведомые точки. Потом велел снять с Ильи сапоги и стал втыкать иглы в ступни, в пальцы ног, мочки ушей, пальцы рук и в шею.

Наконец по телу Ильи пробежала крупная дрожь.

Александра тихо вскрикнула. Рыцарь пробормотал:

— Lutta cavat lapidem — капля камень точит, — и посмотрел на обращенные к нему с надеждой лица.

На смуглых висках Дарьи выступили мелкие капельки пота, она глядела на Иоганна как зачарованная.

С трудом оторвав от нее взгляд, рыцарь негромко сказал:

— Haes hactemius — на этот раз достаточно. — И, вынув золотые иглы, на их место воткнул серебряные.

Дрожь прекратилась так же внезапно, как и началась. Лицо Ильи слегка порозовело, дыхание с каждой секундой углублялось и наконец стало совсем спокойным и ровным. Рыцарь вынул иглы, вымыл их в какой-то жидкости из небольшого флакона и уложил в футляр. Потом он провел сверху вниз по лицу на восточный лад и сказал:

— Ну вот, теперь он спит и вне опасности, а скоро и совсем поправится. А сейчас надо отсюда уйти. Для него главное — покой.

— Устинья! — крикнул сестру Трефилыч, и, оставив ее возле больного, все перешли в другую часть дома.

На некрашеном дощатом столе уже ждали их горшки с молоком, топленным в печи, медом и квасом, миски со сметаной, пареной репой, кашей и вяленой рыбой. Лежали на столе большие караваи еще теплого хлеба. Все уселись на лавки к столу и принялись за еду. Пришли князь Андрей, Митрофан и Афанасий. Не спрашивая разрешения, князь Андрей сел рядом с Александрой и стал ей что-то тихо рассказывать.

Только рыцарь не притрагивался к угощению: его снова одолевала смертельная усталость. Но тут Дарья Пантелеевна, от внимательного, неотрывного взгляда которой не укрылось это, обратилась к нему:

— Господин рыцарь, мы все благодарны тебе за спасение Ильи, моего племянника… Ты его воскресил… воистину…

— В моем лечении, как и в твоем, нет никакого чуда, нет и вмешательства нечистой силы, — усмехнулся Штауфенберг.

— А откуда же, боярин, ты все это уразумел? — тихо спросила Дарья.

— Все мои знания я в университетах, во время странствий, получил да еще от одного очень мудрого араба, моего незабвенного друга. Они все здесь. — И Штауфенберг хлопнул себя по узкому высокому лбу, который казался еще выше из-за небольших залысин.

— Я не все понимаю из того, что ты говоришь, боярин, но речи твои со смыслом и приятны, продолжай, — кротко сказала Дарья Пантелеевна.

Рыцарь с уважением посмотрел на собеседницу и очень серьезно произнес:

— Так вот, с незапамятных времен на Востоке лечение духа и тела уколами игл и прижиганиями известно было. Их с успехом сам Гиппократ применял. Он показал, что некоторые части тела человека имеют места, каналами, или, как он называл их, меридианами, с внутренними органами связанные. Если на эти участки иглами воздействовать, то можно и на заболевшие органы повлиять, лечить их. Золотые иглы возбуждают, вот я и применил их, чтобы дух Ильи в тело вернулся, серебряные — успокаивают. Покой ему сейчас и нужен. Человек среди океана жизни живет и со всем, что его окружает, связан: с солнцем и луной, со звездами небесными, с их движениями и колебаниями, с погодой и временами года, с ночью и днем…

— Это и я знаю, — закивала Дарья. — Важно не только, какие снадобья давать больному или раненому, но и когда давать — ночью или днем, зимой или летом… — Она глядела своими зеленоватыми глазами прямо в глаза рыцаря, словно надеясь проникнуть в его душу, в смысл его речей.

Вдруг она увидела, что веки у Иоганна дрогнули и стали опускаться, а сам он медленно оседает на лавке.

— Боярин, ты совсем притомился, — со спокойным участием сказала Дарья Пантелеевна. — Надо бы тебе в баню. Она истоплена, уже и князь Андрей, и Афанасий с Митрофаном, да и Бирюк со своими охотниками там побывали. Пойдем, я тебе помогу.

— Баня, русская баня, — пробормотал рыцарь, — я много о ней слышал, а ни разу не был… Привык, как дома, в большой кадке мыться.

— Ну вот и ладно, теперь попробуешь…

Рыцарь встал, тяжело опираясь на плечо Дарьи, и пошел с ней к двери. Даже сквозь камизу было видно, как Штауфенберг худ и костляв. Его качнуло, и Дарья подхватила его. Рыцарь сказал, пошатываясь:

— Прости, Дариа Пантелеевна, что тебе такой груз тащить приходится.

Дарья только усмехнулась:

— Не волнуйся, боярин, я столько мешков с житом перетаскала на своем веку, а в тебе и весу, как в таком мешке, — одна кожа да кости. — И она осторожно стала сводить Иоганна по лестнице вниз.

Штауфенберг почувствовал сквозь одежду упругую и мягкую силу ее тела, вдыхал запах волос, промытых ромашкой, и все это еще больше одурманивало его. Дарья повела рыцаря к невысокому бревенчатому строению. Крепкие руки знахарки настойчиво потащили рыцаря в теплую и влажную полутьму предбанника.

Дарья Пантелеевна родилась в усадьбе Степана Твердиславича Михалкова от закупа[69], служившего у него. Мать ее умерла родами. Девочку выкормила многодетная тетка — родная сестра матери. Отец тоже вскоре погиб в бою с Тевтонским орденом, и Дарья росла на дворе у Михалковых. К пятнадцати годам она стала выделяться своей статью и красотой, золотыми искорками тоненьких волосков на смуглых, небольших, но сильных руках, длинной светло-русой косой, яркими зелеными глазами. А мастерицей Даша была не только в домашней или дворовой работе, но и в златотканом деле, в плетении кружев и в вышивке да старинные новгородские песни пела так низким глубоким голосом, как бы сама задумчиво прислушиваясь к ним, что люди останавливались и замирали, боясь нарушить красоту.