Антонин Ладинский - В дни Каракаллы Страница 20

После пира, уже на рассвете другого дня, гости толпою отправились провожать Вергилиана, — поэт собирался плыть в Селевкию по Оронту, и на реке его поджидала украшенная коврами барка. От выпитого вина он был еще бледнее, чем обыкновенно, рассеянно улыбался и не замечал меня, хотя я и старался попадаться ему на глаза в надежде, что он вспомнит о своем обещании. Но когда мы все направлялись к Оронту, с обеих сторон к поэту прижимались смешливые красотки, и ему было не до меня. На головах у них красовались венки из увядших фиалок, так как наступила весна, в садах Дафны цвели розовые миндальные деревья и в соседних селениях радостно пели деревенские петухи.

Барка отплыла, некоторые уехали с Вергилианом, другие махали ему разноцветными платками с берега, и бедному писцу ничего не оставалось, как отправиться в Селевкию пешком. Я сделал это на другой же день и покидал дом Маммеи не без тайного сожаления, хотя был уверен, что госпожа даже не потрудится спросить, куда исчез этот юноша, смотревший на нее восторженными глазами, писец из библиотеки. Домоуправитель подсчитал на пальцах, сколько причитается скрибе за выполненную работу, и сказал со вздохом, точно вынимал деньги из собственного кошелька:

— Тебе полагается сорок денариев. Но для чего юноше такая огромная сумма? Ты можешь легкомысленно истратить деньги в первой же попавшейся на дороге таверне. Всюду путников подстерегают воры. Наконец, на тебя могут напасть разбойники. Лучше я выдам тебе только половину, а остальное сохраню у себя: когда ты возвратишься в Антиохию, у тебя будет кое-что на черный день. Распишись, любезный друг, в получении…

Меня так волновал отъезд, что я не стал препираться с ним и по молодости подписал клочок папируса, не глядя на обозначенную на нем цифру, хотя потом узнал, что это была круглая сумма в двести динариев. Но я все-таки сказал Александру, что никогда уже не увижу Антиохию.

— Кто знает, — вздохнул домоуправитель, — говорят, что всякий испивший воды из Оронта вновь посетит наш город.

Я торопился. Мне предстояло проделать пешком немалый путь, и нельзя было опаздывать к отплытию корабля, назначенному на третий день недели, поэтому я пустился в дорогу очень рано, когда еще не погасли звезды на небе. Сонный привратник спросил меня, куда я направляюсь, и, не дослушав ответа, отворил ворота. Город уже начинал просыпаться. Я бодро зашагал по улице, постукивая дорожным посохом о каменные плиты гулких портиков. Со стороны Дафны приятно веял свежий ночной ветерок, насыщенный благоуханием весны.

Спутников у меня не оказалось, и на досуге я мог спокойно размышлять о том, что произошло в моей жизни за такое короткое время. Конечно, мне было ясно, что я только песчинка на дне морском и вокруг кипела на земле жизнь миллионов других людей, но кто же стал бы отрицать, что моя судьба оказалась не такой, как у всех, и я с волнением спрашивал себя: что еще ждет меня впереди?

В пути мне пришлось остановиться на ночлег в придорожной харчевне. При ближайшем осмотре она оказалась довольно неприглядным убежищем, с маленькими окнами, которые в дурную погоду затыкали мешками с соломой; все здесь было грубо и грязно — убогие столы, скамьи, кувшины для вина с отбитыми ручками. Когда я вошел в помещение, черноглазая служанка уже бросила в угол охапку соломы, чтобы путники могли растянуться на покой. Но многие посетители еще сидели за столами и, громко чавкая, пожирали вареные яйца и пшеничные лепешки, какие пекут в этой стране, или наслаждались вином. Это были по большей части бедно одетые люди, отправившиеся в путь в поисках заработка и в той ненасытной жажде перемены мест, какой отличаются бедняки. В таверне стоял гул голосов, каждый хотел перекричать другого, а спорили здесь по всякому пустому поводу — то о какой-то не уплаченной вовремя драхме, то из-за некоей девчонки. Она где-то жила там, напевала глупую песенку, смотрелась в крошечное зеркальце или в воду городского бассейна, а вот ее юные прелести волновали серьезных, бородатых торговцев.

Я прилег на соломе и уже готовился отойти ко сну, как вдруг мое внимание привлек разговор путников, сидевших в углу за кривым круглым столом. Они с напряженным вниманием слушали чернобородого человека в дорожном сером плаще с куколем. Незнакомец с опасением озирался по сторонам и говорил тихим голосом, но я отлично все мог слышать, разлегшись на куче соломы поблизости от стола. Запомнилось, что у чернобородого человека брови были высоко подняты, как бы в вечном изумлении, а сообщал он такие вещи, какие совсем не походили на разговоры бродяг, щипавших служанку, которая охотно садилась к мужчинам на колени, и непрестанно требовавших вина и побольше чесноку.

Устремив глаза к небесам, чернобородый говорил:

— События уже при дверях. Мир создан в шесть дней и в шесть дней погибнет. И се приближается конец шестого дня, ибо тысяча лет для бога — один день. Не сказано ли в писании: «Тысяча лет в моих глазах как вчера»! Слушайте! Рим есть одно из царств апокалипсиса, четвертое царство в книге Даниила. Настанет час, и римское государство распадется на десять демократий. Тогда в мире родится антихрист, будет великое волнение в городах и селениях, и во время бедствий погибнут все нечестивые, и только праведники спасутся…

Один из слушателей, судя по его жалкому одеянию и нечесаной бороде погонщик ослов, вздохнул, как дитя. Прочие оглянулись со страхом. Но в помещении стоял такой шум, что никто из посторонних их не слышал. Подошел хозяин, толстый человек в засаленной тунике и кожаном переднике, поставил на стол кувшин вина и глиняные плоские чаши, бросил несколько головок чеснока, которые он достал откуда-то из-за пазухи, и удалился, очистив тут же нос при помощи двух пальцев и получив причитающуюся ему плату.

— Мы живем в страшное время! Все погибнет, и спасутся только те, кто поклоняется змее как образу, — доносился до меня гнусавый голос. — Благодарите бога, что для вас открыта тайна! Царство божие внутри нас, как неоценимое сокровище, как закваска в мере пшеничной муки… Вы стоите на верном пути. Это вас звал голос после потопа, и лестница на небеса, что видел Иаков по дороге в страну Ур, тоже была воздвигнута для вас…

Я с удивлением слушал непонятные для меня слова. Страна Ур! Я не знал, где она расположена, и никогда не подозревал, что бывают лестницы, ведущие на небо. Но незнакомец продолжал свою вдохновенную речь:

— Запаситесь терпением, друзья мои! Еще не настал час поднять оружие против римлян, но время работает на нас, и скоро на земле настанет царствие небесное, в котором не будет ни богатых, ни бедных…

Увы, мои глаза слипались от усталости после целого дня пути, но сквозь сон я слышал голос, обещавший людям осуществление всех чаяний. Видно было, что этим доверчивым беднякам тяжко жилось на свете. Но я не мог толком разобрать, в чем тут дело, и решил, что при случае расспрошу знающих людей.

Вскоре я уснул, а когда проснулся, в таверне уже никого не было, и я тоже поспешил выйти на дорогу. У ворот стояли тот же чернобородый, окруженный своими прежними слушателями, и погонщик.

— Ненадолго ли покидаешь нас, отче?

— Не знаю, Серапион, — ответил человек с высокими бровями, — во всяком случае я еще вернусь к вам.

— Куда же ты направляешь стопы?

— Из Лаодикеи я отплыву в Фиатиду, а оттуда в Памфилию. Там меня тоже ожидают верные.

— Все может случиться в пути, — сокрушался Серапион, — и корабли часто тонут в пучинах.

— Не опасайся за меня, — высокомерно улыбнулся проповедник, — я буду жить тысячу лет…

Слушатели с удивлением посмотрели на него.

— Говорю вам, что не умру до скончания века, пока не увижу поражения римского тирана…

В это мгновение чернобородый заметил меня, а вслед за ним и остальные стали с подозрением смотреть на незнакомого юнца, явно подслушивавшего их разговор. Я поспешил отойти, прочитав в глазах Серапиона немую угрозу. Но мне было жаль, что я не услышал дальнейшего. Впрочем, мне показалось, что человек, возвещавший подобные несуразности, обманщик, и, думая уже о другом, я бодро направился по Селевкийской дороге.

В те дни Каракалла совершал длительное путешествие по западным и восточным провинциям, всюду с увлечением предавался излюбленным конским ристаниям, за Дунаем воздвигнул новый защитный вал, в Македонии положил много трудов на возрождение древней фаланги, считая, что лишь сомкнутый, ощетинившийся оружием строй мог выдержать натиск варварской конницы. Август одерживал сомнительные победы, но сенат делал вид, что верит его велеречивым сообщениям, и подносил императору триумфальные титулы. Только насмешливые александрийцы не желали принимать всерьез подвиги нового Александра и Гетийским называли его не столько в связи с походами на гетов, сколько за убийство родного брата.

Затем Каракалла очутился на востоке и посетил священные холмы Илиона. Перепуганные жители римской колонии, прозябавшей на пепелище бревенчатого города Приама, окрестные поселяне и овчары с изумлением и страхом взирали на невиданное зрелище. На месте гомеровских битв воцарилось запустение, все вокруг заросло дикими смоковницами и колючим кустарником, но ослепительные панцири и гребнистые шлемы преторианцев и звуки воинских труб напоминали о подвигах Ахилла.