Юрий Трусов - Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы) Страница 20

– Где Кондратка живет? — спросил ордынец.

– Я тебе покажу Кондратку, — прогудел Бурило, подымая пищаль.

   Но Кондрат, услышав свое имя, подскочил к двери и удержал старика. В ордынце он узнал Озен-башлы.

– Дед, да это кунак мой! Пусть в хату идет. — Он взял коня у Озен-башлы и отвел лошадь на конюшню. Когда Кондрат вернулся в понору, там уже сидели Бурило с татарином и вели разговор.

– Это, значит, ты Ураз-бея тогда от наших сабель спас? — спросил старик.

– А разве иначе можно? Позор мне был бы не помочь в бою, — ответил Озен-башлы.

– А где пленники?

– Всех пленных Ураз-бей паше очаковскому продал.

– Всех?

– Всех, — подтвердил ордынец.

– Я так и думал, — вздохнул Бурило. — А теперь скажи, чего ты от Ураз-бея бежал?

– Не могу у него служить. Я жизнь ему спас, а он снова обидел меня. Сильно обидел, — сказал ордынец и глаза его вспыхнули недобрым огнем. — Воевать с вами я не хочу!

– А зачем воевать? — спросил Кондрат.

– Как зачем? Разве не знаете — войну турки ведут с вами, русскими, уже какой месяц…

   Эта весть потрясла обоих казаков. Хотя войны ждали давно, все же не думали, что она разразится так быстро.

– Война? Тогда все ясно, — сказал Бурило. — Вот почему ордынцы на набег осмелились. А мы здесь живем и не ведаем, что на белом свете творится.

– Где же ордынцы ваши?

– Все под Очаков ушли, к туркам. Скоро, говорят, там бой большой будет, — ответил печально татарин.

– Послухай, кунак, а что ты делать будешь? Ведь ты джигит! Супротив своих воевать не пойдешь?

– Против своих не пойду, но и против русских не буду. Мой отец давно на земле осел. У него в Крыму сад, огород. Меня насильно Ураз-бей малым увез от отца.

– Так ты же сейчас в Крым не доберешься. Заневолят тебя наши, а то и свои убьют. Туда ехать после войны надо.

   Озен-башлы упрямо покачал головой.

– Все равно поеду в Крым.

– Это когда будет! — усмехнулся Бурило. — А пока что с нами поживи. До весны.

   Кондрат снял с очага поджаренного зайца, разрезал его на три части. Гость и хозяева молчаливо поужинали и легли спать. Дед уложил ордынца возле очага на мягкие бараньи шкуры. Гость, блаженно развалившись на теплой постели, сразу захрапел. Но хозяевам не спалось.

   Кондрата взволновали слова Озен-башлы о войне с турками. Не спал и Бурило. Старик долго ворочался с боку на бок и, наконец, чувствуя, что не заснет, встал с постели, набил трубку табаком, высек огонь и стал тормошить Кондрата.

– Слухай, крестник! Война с басурманами — дело серьезное. Надо нам добре подумать об этом.

– Я думаю, дед, ох, как думаю! — ответил Кондрат.

– Так вот. Надо тебе с казаками, как в силу войдешь, в Бериславль ехать. Перед набегом слышал я, что там сбор назначен для нас, сечевиков. Собирают там войско верных казаков.

– Дед, я ж неверный…

– А ты слухай, крестник, старого… Коли война, то с казака все грехи снимаются прежние. Езжай туда, и ничего тебе не будет от начальства. Понял?

– А как же с Маринкой? — спросил Кондрат старика. — Выручать ее надо — сердце болит.

– Коли турка побьем, то и Маринку вызволим. А не побьем, так все пропадем: и Маринка, и мы. А сердце болит — так ты уйми его, крестник. Не время теперь сердцу по девке болеть. Война. Мне тоже в молодости нелегко было, — раскурил трубку Бурило. — Но с пути верного я не сворачивал. В молодости мне пришлось хорошую дивчину бросить, когда с Орловщины, из России самой, от помещика лютого бежал я на Низ, на Сечь, значит. Там-то я казаком вольным стал. Ивашкой Авиловым я тогда звался. Это на Запорожье за горячий нрав нарекли меня Бурилой.

   И как ни болело сердце мое, но когда война была, всегда я за нее, за Россию, значит, воевал… Вот оно дело какое. Поэтому, как в силу войдешь, крестник, немедля езжай на казачий сбор да товарищей своих прихвати. А я с Лукой в Хаджибей пойду, буду искать след внучки.

   Далеко за полночь, позабыв о сне, беседовали они.

XXVI. ВСТРЕЧА

Перестали кружить по степи метели, начали таять снега. По склонам курганов потекли ручьи.

   К этому времени твердыми рубцами затянулись казачьи раны — дед Бурило оказался добрым лекарем. Лишь одной раны не мог он вылечить своими травами — тоски. Тоски по загубленным, угнанным в неволю родичам.

   В погожие весенние дни стало совсем невмоготу жить сечевикам одним в опустевшей слободе. Здесь каждая разоренная ордынцами понора, каждая могила напоминала о несчастье. Пришла пора снова отправляться на поиски полоненных слобожан, на новые битвы — рассчитаться с врагами за все обиды. И как только солнышко подсушило немного размокшую землю, начали казаки собираться в поход.

   Даже старый бобыль Максим Корж, который уже много лет жил один-одинешенек, и то не захотел оставаться в слободе.

– Куда вы, братчики, туда и я, — сказал он товарищам и стал седлать своего гнедого.

   Кондрат избрал путь на Бериславль, где собирались бывшие запорожцы.

– Негоже нам своих сторониться, когда пора пришла басурманов с родной земли гнать, — говорил он слобожанам.

   С его словами согласились остальные казаки и тоже решили ехать на сбор.

   Только Иван Бурило и Лука-сербиянин рассудили себе дорогу иную.

– Стар я, Кондратушка, немощен для ратных дел, а Лука и вовсе не привычен к ним. Лучше мы в Хаджибей проникнем да поможем турка выкуривать оттуда. Басурманы меня не тронут по старости лет, а Луку и подавно. Ловок он — не пропадет нигде… Может, и Маринку еще вызволим, — пояснил Хурделице дед. Бурило с Лукой склонили и Озен-башлы следовать за ними.

– До Крыма тебе сейчас не добраться… Война ведь идет. Айда с нами! Ты — татарин — нам в Хаджибее поможешь… А мы тебе, — сказал дед.

   Озен-башлы, который за время зимовки успел полюбить старика, не мог не согласиться с его доводами.

   Невесело выезжали казаки из слободы. Они чувствовали, что теперь не скоро придется возвращаться им в родные места. Да и вообще — приведет ли судьба когда-либо побывать здесь?

   На развилке степных дорог простились. Трое всадников — дед Бурило, Лука и Озен-башлы — поехали в хаджибейские края, а семерых конников Кондрат Хурделица повел к Днепру на казачий сбор.

   На долгие годы обезлюдела безымянная балка.

   Преодолевая вброд бурливые разливы степных речушек, мелководные лиманы, пробирался Кондрат с товарищами к берегам Днестровского Низа. На второй день к вечеру лошади вынесли сечевиков на широкий шлях. Здесь они остановились у полуразрушенной глинобитной ханы (трактир (татарск.)), которую давно покинули хозяева.

   Сечевики развели костер и уже начали было варить кашу, как их всполошил конный отряд. По красным кафтанам, русым бородам и длинным пикам всадников сечевики сразу признали в них донских казаков.

   Их начальник, сухощавый офицер, был в белом суконном кафтане, маленькой каске и широких ботфортах с раструбами выше колен. Трудно было определить его чин. Офицер ловко спрыгнул со своей буланой лошаденки, бросил поводья вестовому и стремительно подскочил к костру. Наклонился над котлом, в котором варилась каша, потянул носом воздух и сказал:

– Молодцы ребята! Только приехали, а уже каша варится! Угощайте!

   Большими голубыми глазами оглядел офицер встревоженных сечевиков. Запорожцы были удивлены этими словами. Они ожидали чего угодно: дотошных расспросов о том, кто они, да откуда, да зачем сюда попали, неизбежного начальственного окрика или недоброго презрительного молчания. Поэтому ответили не сразу, но радостно и удивленно:

– Та хиба ж нам каши жалко?

– Будьте ласкавы!..

– Зараз каша поспеет, так и ешьте на здоровье!

– Спасибо, братцы! Только, чур, уговор держать — есть кашу вместе будем, — улыбнулся сухощавый офицер и крикнул донцам: — Привал!

   Донцов не надо было просить. Они быстро расседлали коней, и скоро рядом с костром запорожцев запылало еще одно пламя.

   Но офицер подсел к запорожскому котлу. Теперь, когда он снял каску, Кондрат хорошо рассмотрел его продолговатое со впалыми щеками лицо, высокий лоб, который увенчивал задорный хохолок светлых волос. Быстрые голубые глаза делали морщинистое лицо офицера молодым. Ел он также по-молодому — быстро, по-солдатски. Это не мешало ему, однако, все время разговаривать с запорожцами, и скоро он уже знал всех своих сотрапезников по именам.

   Кондрат с недоверием относился ко всякому начальству, ко всяким панам — будь они свои, русские, или чужие — турецкие, татарские. Он хорошо помнил, как пан Тышевский за откровенные слова приказал гайдукам заковать его и цепи. Свежи были в памяти Хурделицы виденные и слышанные им страшные истории о зверских издевательствах панов-начальников над простым людом. Поэтому молодой казак все время был настороже: не прикидывается ли добряком этот начальник, чтобы потом, выбрав момент, отдать приказ своим донцам взять их под стражу как беглых злодеев? Всего можно ожидать от пана. И попадешь не на сбор казачий, а в острог!..