Елена Хаецкая - Атаульф Страница 20

Отец мой Тарасмунд на это ответил, что не для того обращаются к Богу Единому, чтобы бездельничать, и дал мне затрещину.

Но я видел, что заронил в него семя мысли.

Годья в этот раз много говорил, так что я всего не запомнил. Похвалил нас за то, что в страду не побоялись оставить свои луга и прийти в храм Бога Единого. И нечего бояться нам, сказал годья, что останемся без сена. Ибо трудящийся достоин пропитания, так говорил добрый Сын Бога Единого, и это настоящие Его слова, их годья видел в книге.

Годья взял эту книгу и некоторое время пел по ней, а Одвульф ему подпевал. Одвульф читать по-писаному не умеет, но знает все слова на память.

Одвульф, как обычно, протолкался поближе к алтарю и годье. Так и ел его глазами.

Потом годья отложил книгу и заговорил о том, как благочестие даже посреди трудов не покидает мужей.

И поведал нам о великом епископе готском Ульфиле, том, что переложил на нашу речь боговдохновенные письмена.

Был тот Ульфила при сильном вожде готском, именем Фритарикс. И ходил он за Фритариксом и следил, чтобы не нарушал вождь заповедей мира и любви. Но не выдержало жестокое сердце Фритарикса и учинил он битву великую и кровопролитную, и многих убил; одержали тогда наши готы славную победу.

И пришел наутро после победы епископ Ульфила к вождю тому Фритариксу и плюнул ему в лицо. А после повернулся и ушел и оставил он Фритарикса. И никто не посмел епископа остановить.

И долго еще рассказывал о том дивном епископе Ульфиле наш годья Винитар. Видать, в чужедальних краях немало пива с этим Ульфилой он выпил.

Мы стояли в храме и уже переминались с ноги на ногу. Только отец мой Тарасмунд слушал очень внимательно, как всегда. Но хмур был.

Потом годья велел нам запомнить заповедь, оставленную Добрым Сыном Бога Единого. Он сказал, что эта заповедь должна вечно гореть в наших сердцах. И помолчав, возвысил голос и впечатал ее в наши сердца: «Armahairtitha wiljau jah ni hunsl», то есть: «Милости хочу, а не жертвы».

Я почувствовал, как отец мой Тарасмунд вздрогнул, потому что стоял рядом с ним.

По выходе из храма отец мой был очень задумчив.

Я положил себе непременно выспросить потом у годьи, почему этот Ульфила Фритариксу в лицо плюнул, если войско фритариксово победило.

А вечером, после ужина, отец мой Тарасмунд вышел во двор, кликнул Багмса и вместе с ним отправился к дому годьи.

Я догадался, что у отца на уме, и хотел идти с ними — послушать, как годья будет с гепидом разговаривать. Но отец велел мне оставаться дома.

Вернулись они поздно. Утром я не стал есть свой хлеб — сберег для Багмса. Я изнывал от любопытства, хотел узнать, что произошло вчера у годьи. Багмс сжевал мой хлеб, но ничего толком не рассказал. Отговорился работой и ушел.

Все-таки не зря дядя Агигульф гепидов не любит.

Вечером к нам неожиданно пришел Одвульф. Мы подумали было, что он к дяде Агигульфу пришел. Ан нет. Одвульф надел свой лучший пояс и новый плащ с ромейской золотой фалерой. Фалеру эту он в походе добыл, у гепидов. Вид такой, будто свататься решил.

Мои сестры, Сванхильда и Галесвинта, стали толкать друг друга локтями и хихикать.

Гизульф завопил во весь голос:

— Сванхильда, Сванхильда! Беги скорее, а то Одвульф к тебе свататься начнет!

Ибо не мог Одвульф к Галесвинте свататься. Неровен час возвратится Лиутпранд и убьет Одвульфа за невесту свою.

А Ахма-дурачок загукал, забубнил, руками стал махать — Одвульфа пугал.

Когда же Одвульф вместо сватовства, обратясь к Тарасмунду, попросил Багмса призвать, Галесвинта в голос захохотала, а Сванхильда покраснела и надулась.

Явился Багмс — сонный. Что-то жевал на ходу.

Тут дедушка Рагнарис спросил презрительно, какое дело у Бешеного Волка (ибо таков смысл имени «Одвульф») чистейших готских кровей к какому-то рабу-гепиду? И поинтересовался, ядовитый, как гриб мухомор: не захватил ли Тарасмунд часом знаменитого гепидского вождя в плен?

Тарасмунд невозмутимо ответствовал, что захватил он Багмса в битве и вопросов не задавал — недосуг было.

Одвульф же усы свои вислые встопорщив, проговорил заносчиво, что в бурге небесном у доброго Сына, мол, нет ни гота, ни гепида, ни кочевника, ни земледельца, а все сплошь рабы Божьи.

Дедушка Рагнарис сказал, что лучше удавиться, чем в такой бург попасть.

И дедушка Рагнарис, который до того на Багмса и глядеть не хотел, насмешливо спросил у гепида: неужто тот и впрямь хочет в такое место попасть, где его посадят за один стол с болтливым и хвастливым вандалом?

Багмс подумал и головой помотал.

Дедушка не отступался: может, Багмсу милее с высокомерным герулом рядом сидеть?

Тут Багмс совсем растерялся и уставился на Тарасмунда.

Я подумал о том, что Багмс, может быть, не очень хорошо понимает по-готски.

И сказал об этом.

Тут Одвульф закричал, что Багмс все понимает не хуже любого гота, хоть и гепид.

А дедушка напустился на меня за то, что встреваю в разговор, и прочь из дома выгнал. А заодно и сестер моих, Галесвинту и Сванхильду, чтоб над ухом не хихикали.

Я сел на колоду посреди двора. Из дома нашего доносились яростные крики. Медведем зычно ревел дедушка Рагнарис; матерым волком вторил ему Одвульф. А Тарасмунд и Багмс молчали.

Потом откинулась дверь, во двор выскочил Одвульф. Чуть не налетел на меня и скрылся в темноте. В спину ему полетел из раскрытой двери кувшин. Дедушка Рагнарис продолжал выкрикивать угрозы.

Я понял, что Одвульфу снова не удалось достичь святости.

А сестрам моим, Сванхильде и Галесвинте, все хиханьки да хаханьки.

Вскоре после покоса это было.

Я услышал, как Хродомер говорит дедушке Рагнарису:

— Нет ничего доброго в том, чтобы готы из-за какого-то гепида между собою ссорились.

Дедушка покраснел и набычился.

Я понял, что Хродомер это про нашу семью говорит. Потому что дядя Агигульф затаил злобу на Багмса-гепида и говорил Тарасмунду, что в доме полно молодых девок и нечего всяких скамаров в дом пускать.

Тарасмунд на это возражал, что взял Багмса как военную добычу и что от Багмса в хозяйстве польза. А вот он, Агигульф, только и горазд в походах, что бабам юбки задирать, а об умножении богатств родовых ему, Агигульфу, думать и некогда.

На что дядя Агигульф справедливо возражал, что не тащить же всех этих баб, которым он в походах юбки задирает, в родовое гнездо.

И добавил, что вот, в стойле конь стоит — а кем, интересно, конь добыт и упряжь богатая?

С другого бока Тарасмунда клевал дедушка Рагнарис. Хоть и не люб был дедушке Рагнарису гепид, но оценил он его хозяйственную хватку. Да и здоров был этот гепид, как бык. Так что цена ему была большая. Хватит, чтобы Ульфа с семейством выкупить. Потому что хотя дедушка Рагнарис об этом никогда и не говорил, его постоянно жгла мысль о том, что Ульф и его семья не дома, у Теодобада маются.

И Ильдихо тоже подливала масла в огонь. Девки совсем дурные стали, не уследишь за ними — и что тогда будет? Особенно Сванхильда шустрая. Сейчас смешки, а как гепидыша в подоле принесет, не снести ей, Ильдихо, головы — за недогляд. Тарасмунд первый ей голову и оторвет. Гизеле, небось, не оторвет, с нее, с Ильдихо, спросит. Ей, Ильдихо, смерть лютую за чужие непотребства принимать придется.

Как-то вечером дедушка Рагнарис крупно повздорил по этому поводу с Тарасмундом и ушел на курган к Арбру и Алариху — печалиться о делах своих семейных.

Отец же мой Тарасмунд, вместо того, чтобы дожидаться, пока дедушка избудет свою ярость на кургане, пошел за ним следом.

Я сказал моему брату Гизульфу:

— Пойди за ними следом и посмотри, что там произойдет. И если случится беда, приди на помощь нашему отцу Тарасмунду. Ибо ты старший.

Сам же я не пошел, потому что боялся, только не стал говорить об этом.

Гизульф тоже боялся, я видел это, но пошел. Я ждал его долго и незаметно уснул.

Брат мой Гизульф разбудил меня посреди ночи. Вывел меня во двор, чтобы не никого не перебудить.

Мы сели на колоду, что посреди двора была, и Гизульф сказал:

— Я их видел!

Я сперва не понял, о чем он говорит, и переспросил:

— Дедушку с отцом?

Но Гизульф покачал головой и сказал, сердясь на мою непонятливость:

— Да нет же, Арбра-вутью и Алариха.

И стал рассказывать, как подкрался незаметно к кургану и вдруг был оглушен звуком как от битвы сотен всадников. И земля вокруг кургана гудела. На вершине холма, где курган, горели призрачные огни, как если бы скрытно жгли там костры, прячась от врагов.

Когда он, Гизульф, высунулся из своего укрытия, трепеща, как бы его не обнаружили, то увидел Алариха. По левую руку от Алариха стоял Арбр, а по правую — дедушка Рагнарис. И за их спинами виднелось молчаливое воинство.