Луис Ривера - Легионер. Книга 1 Страница 20

— Верни Сердце Леса.

Лишь три слова. На все лады. То умоляюще, то грозно, то холодно, то яростно… Снова и снова. Пока голова у меня не начала разламываться от боли. Не знаю, действительно закричал я тогда или мне только так показалось, а на самом деле и это происходило в моей голове.

— Перестань! — завопил я. — Ради всех богов, прекрати!

— Верни Сердце Леса, — бубнил старик, прожигая меня насквозь взглядом пустых глазниц.

— Какое сердце? — Я был близок к тому, чтобы потерять сознание.

— Верни Сердце Леса.

Наверное, он так и повторял бы эти слова до самого утра. Но внезапно налетел ветер, разрывая туман в клочья. Вместе с туманом начал таять и сам старик. Его голос все еще звучал в моей голове, но все слабее и слабее, пока не превратился в едва различимый шепот:

— Верни Сердце Леса…

По-моему, на какое-то время я все же лишился чувств. Но к счастью, успел прийти в себя до появления смены. Туман уже полностью рассеялся, небо на востоке едва заметно посветлело. Теперь лагерь выглядел как обычно. Вернулись звуки и запахи… Но пережитый ужас все еще держал меня железной рукой за горло. Лишь когда до меня донеслись позвякивание доспехов, покашливание и вялая брань сержанта, я смог вздохнуть свободно. Вернувшись в палатку, я решил, что при первой же возможности навещу гаруспиков.[32] Может, они смогут растолковать, что означало это видение.

Так закончилась последняя ночь в лагере. Последняя ночь мирной жизни.

Спустя три часа взревели трубы, выдергивая нас из палаток. А уже к полудню наши когорты выбивали пыль из дорог Италии.

Глава 9

Марш, марш, марш… Мы «мулы Мария». Выносливые, жилистые, безропотные. У нас приказ уменьшить обоз до минимума. Поэтому каждый тащит на себе: доспехи, шлем, зачехленный щит, тяжелый пилум, меч, кирку-«долобру», лопату или топор, или пару деревянных кольев, или нож для резки дерна, котелок или сковороду, запас пищи на три дня, одеяло, плащ, баклагу с водой и уксусом. Все вместе сто тридцать — сто пятьдесят фунтов.[33] Плюс личные пожитки вроде бритвы, доски для игры в кости, неуставных ножей, сменной одежды, фигурок предков или каких-нибудь безделушек, напоминающих о доме, кремня, точильного камня, мешочков с лечебными травами и прочей необходимой в походе мелочи. Это еще пять—десять фунтов. Сто шестьдесят фунтов на собственном горбу. За день мы должны протащить весь этот груз на расстояние в двадцать миль.[34] Кто выдержит такое? Только мулы. Ну, или «мулы Мария»…

Мы встаем на рассвете, разбираем лагерь, навьючиваем себя, помогая друг другу, и до полудня глотаем пыль, стараясь пройти как можно больше, чтобы выгадать себе лишние полчаса отдыха на привале. Шлемы болтаются на груди и тянут вниз, лица наполовину закрыты шейными платками, которые становятся почти черными уже через две мили, фурки[35] с навешанным на них скарбом пригибают к земле, жесткие ремешки калиг натирают ноги, а грязь и пот превращают потертости в подолгу не заживающие язвы.

Главное — не смотреть вперед или по сторонам, когда идешь. Смотреть нужно под ноги, на дорогу. Можно на спину впереди идущего. Так, по крайней мере, ты не видишь ленты дороги, убегающей за горизонт. Стоит глянуть туда, как ноги сами собой сбиваются с шага и начинают слабеть. Если смотришь вперед, понимаешь, что этот путь бесконечен. А если под ноги — ничего, ты просто делаешь один шаг… Потом еще один и еще. И когда сил совсем не остается, говоришь себе, что нужно лишь сделать еще только один шаг, последний. А за ним еще один. Так и обманываешь себя. До тех пор, пока не прозвучит команда «поставить боевые значки».[36]

Вечером мы разбиваем лагерь. Еще три-четыре часа каторжной работы, прежде чем можно будет, наконец, поесть и привести в порядок себя и снаряжение. Если повезет и не попадешь в караул, часов пять удастся поспать. А едва посереет горизонт, трубы и барабаны сыграют подъем, и все начнется сначала. И так день за днем. Дождь, зной, ветер — неважно. Щит за спину, фурку на плечо и — марш, марш, марш!

Через десять дней мы подошли к Анконе. Оттуда на кораблях нам предстояло дойти до Салоны, которую удерживали наши войска. Вспоминать про переход по морю даже не хочется. После него я надолго проникся уважением к морякам и морским пехотинцам. Постоянная качка, от которой все внутренности так и норовили вылезти через горло наружу, уходящая из-под ног палуба, морская соль, разъедающая все, куда бы ни попала, днем слепящее солнце, ночью непроглядная тьма и утробные вздохи моря… Мы шутили, что нет смысла доставать из мешков припасы — все равно все тут же достанется Нептуну и рыбам, а ты даже не успеешь почувствовать себя сытым. Никогда я так не радовался тому, что стою на твердой земле, как в день высадки. Уж лучше топать на своих двоих, чем чувствовать себя игральной костью в стакане, который встряхивает суетливый игрок.

Близился ноябрь, и нас вели на зимние квартиры. Как сказал всезнающий Бык, четыре наши когорты должны были влиться в новый, еще окончательно не сформированный легион.

— До марта будете жиром заплывать, — сказал он. — Ну а по весне начнется дело. Посмотрим, кто из вас солдат, а кто дерьмо овечье.

Под Салоной к нам присоединились три отряда вспомогательных войск с осадной артиллерией и две кавалерийские турмы. Обоз увеличился вдвое. Зато идти стало легче — самое тяжелое снаряжение теперь тащили на стоящие мулы. Несмотря на то что военные действия в этом году практически завершились, разведка сообщала, что отдельные отряды восставших все еще продолжают беспокоить наши части. Потому-то нам и освободили руки. Мы постоянно ждали нападения и каждую минуту были готовы развернуться в боевой порядок.

Но уже после трех дней пути все расслабились. Повстанцев не было ни видно, ни слышно. Не верилось, что вообще идет война. Мы чувствовали себя в безопасности, как во время учебного марша. Так всегда и бывает — никогда не поверишь в то, что дело плохо, пока не окажешься в дерьме по самые уши. По-настоящему почувствуешь опасность только тогда, когда столкнешься с нею нос к носу. И ни минутой раньше.

Мы оказались в дерьме на пятый день перехода, едва успели сняться с привала и пройти пару миль. Дорога вилась между поросшими редколесьем холмами. Передовой отряд ушел далеко вперед и уже успел перевалить через гряду холмов. Мы отставали от него не меньше чем на полмили. Помню, было жутко холодно, мы кутались в отсыревшие плащи и мечтали только о том, чтобы быстрее наступил вечер и можно было бы снова развести огонь.

Сначала мы увидели свой передовой отряд. Он вдруг снова появился на вершине холма, за которым скрылся совсем недавно. От него отделились несколько всадников и галопом поскакали в нашу сторону. Наша когорта шла впереди колонны, так что мы сразу сообразили, что что-то случилось.

Странное дело. Едва мы увидели этих всадников, стремглав несущихся к группе офицеров, наши лица неуловимо изменились. Не знаю, как это описать. Вот вроде шел рядом со мной парень. Несколько месяцев мы с ним жили бок о бок, ели из одного котелка, спали в одной палатке. И тут я смотрю на него и не узнаю. Вроде он, а вроде и нет. Будто какой-нибудь колдун попытался его облик принять, но получилось не очень похоже.

Гонцы еще о чем-то говорили с офицерами, а трубачи уже заиграли тревогу.

Сотни раз мы отрабатывали развертывание из колонны в боевой порядок. Сотни раз занимали свои места в строю по сигналу тревоги. Сотни раз слышали яростный рев Быка: «Собрать значки, бараны!»

Сотни раз… Но даже представить себе не могли, как нам будет страшно, когда все это придется выполнять перед лицом настоящего противника. Правда, выучка все равно делала свое дело. Никто не налетел на другого, никто не перепутал свои места в строю. И только сейчас я смог понять, почему любое построение перед атакой сопровождается надрывными завываниями труб и криками командиров. Весь этот шум не дает тебе возможности остаться наедине со своим страхом. Бояться приходится центуриона, размахивающего у тебя перед носом палкой и орущего, что спустит с тебя шкуру, а не врага, который еще далеко.

— Становись, становись, становись! Пошевеливайтесь, мулы! — надрывались командиры.

И мы пошевеливались, твердо зная одно — медлить нельзя, иначе не миновать расправы, центурионы шутить не будут. Будь у нас время подумать о предстоящем сражении, кто знает, может быть, мы просто разбежались бы. Как ни крути, а мы были зелеными новобранцами, ни разу не видевшими настоящего противника. Но центурионы знали свое дело. Мы ни на мгновение не остались наедине с собой.

Перед строем выехал на гнедом жеребце военный трибун, командовавший нашим отрядом.

— Солдаты! Времени у нас мало, так что буду краток. Разведчики сообщили, что нам наперерез движется противник. Их больше нас, но не намного. Похоже, отбившийся от основных сил отряд. Как повстанцы появились здесь — одни боги ведают. Отступить мы не можем… Просто некуда. Придется принять бой здесь. Встретим их на том холме, — он повернулся в седле, указывая на холм, где уже развернулся наш передовой отряд. — Я рассчитываю на вас. Помощи нам ждать неоткуда, так что наше спасение в мужестве. Схватим их за горло и будем держать, пока не подохнут! Они хуже вооружены и недисциплинированны. Выдержите первый натиск, а потом опрокиньте и преследуйте. Это будет просто, только держите покрепче мечи и прикрывайте друг друга. Все. Центурионы, выводите людей на позиции!