Богдан Сушинский - Киммерийский закат Страница 20

Услышав их спор, подошел доселе державшийся несколько в стороне Банников. Главком более других был недоволен исходом этой беседы. До ярости, до белого каления — недоволен. Поручили бы встречу с Президентом только ему, он бы захватил пару бульдогов-десантников и нашел способ заставить Русакова подписать даже то, чего от него и не требовалось бы подписывать.

— Какого хрена еще ждем? — мрачно поинтересовался он у «высокого собрания». — Пора к самолету — и в Москву. Жарища тут, как в аду.

— Сейчас уезжаем; как только подойдет Ротмистров, — объяснил Цеханов.

— Он что, все еще у него? — Банникову даже не хотелось употреблять слово «президент».

— Доктора обрабатывает. Поскольку этот козел подписывать указ отказался, придется как-то объяснить народу, почему «чрезвычайка» введена была без генсек-президента; где он сейчас и что с ним.

— Ну и?.. — напрягся Вальяжнин.

— Что «ну и»? — раздраженно парировал Цеханов. — Понадобится медицинское заключение. Президент, дескать, серьезно болен, и все такое…

— Вот именно: «серьезно болен»! — цинично улыбнулся Дробин. — Причем давно и безнадежно. До полной невменяемости.

— А поскольку Президент болен, то, согласно Конституции, обязанности его принимает на себя вице-президент, хотя на самом деле вся реальная полнота власти переходит к?.. — Цеханов замялся и посмотрел на Вежинова. — Кстати, к кому она в действительности переходит?

— Понятно, к кому, — поспешил угомонить кагэбешника претендент на престол, подразумевая, что генерал имеет в виду именно его персону. И был удивлен, когда тот подло промурлыкал:

— То есть к некоему коллективному органу новой власти. Скажем, к уже формируемому нами Государственному Комитету по чрезвычайному положению — так ведь? Надо только подумать о его председателе.

20

— Что вас в конце концов смущает? — наезжал тем временем на личного врача генсек-президента генерал Ротмистров. — Вам ведь все сказано: ответственность берем на себя.

— Но я не могу, не имею морального права составлять заведомо ложный документ, с заведомо ложными медицинскими показаниями.

— Можно подумать, что это первый в вашей жизни документ, «с заведомо ложными медицинскими показаниями», который вы составляете? — въедливо нависал генерал госбезопасности над поникшим доктором, беззащитно съежившимся за своим письменным столом. — Хотите убедить меня, что до сих пор не приходилось? Так, может, поднять старые «медицинские дела» и хорошенько проверить?

— Но тут, знаете ли, речь идет о Президенте, — нервно протирал большими пальцами стекла очков профессор Григорьев.

— Шла бы речь не о Президенте, кто бы стал обращаться к вам?! Обратились бы к нормальному врачу, — уже откровенно издевался кагэбист. — Но в том то и дело, что, по дикой случайности, личным доктором генсек-президента оказались именно вы, про-фес-сор.

— Все не так просто. Мое заключение должно быть опубликовано в прессе, — старался не проявлять излишней гордыни доктор. Он понимал, что люди, которых представлял этот пешечный генерал, зашли слишком далеко и терять им уже нечего. — Его перепечатают сотни изданий мира. Когда речь идет о здоровье, а тем более, о недееспособности Президента великой ядерной страны — то вы же понимаете… И потом, вы должны знать, что подобное заключение составляет не лечащий врач, а государственная медицинская комиссия, состоящая из видных светил.

— Но ведь он пока еще не умер. Если я не ошибаюсь.

Испуганно взглянув на него, профессор чуть не уронил на пол очки и суеверно постучал костяшками пальцев по столу.

— Что значит: «пока еще»?! — принялся он доставать из ящика стола какие-то таблетки.

— Мы ведь говорим только о том, что Президент всего лишь приболел, а не о том, что он смертельно болен.

— Но даже в таких случаях многие известные медики из-за рубежа, целые институты и клиники начинают предлагать свою помощь.

— И пусть предлагают. А лечить Президента будем мы с вами, все равно ведь лучшая в мире медицина — у нас в стране, а не где-то там…

— Ага, поскольку бесплатная, — позволил себе бородатую, еще студенческую, шутку профессор Григорьев.

— Зачем вы берете в голову то, чего лично вам брать непозволительно? — почти по слогам, внушающе, проговорил кагэбешник. — Я ведь русским языком объясняю: от вас требуется только заключение. Причем составить его следует как-то так, деликатно и в то же время — построже, чтобы все написанное вами выглядело, — повертел он растопыренными пальцами у виска профессора, — науко­образно.

— Да не могу я этого делать! — нервно парировал доктор, и Ротмистров заметил, как неуемно задрожали его руки. — Это ж надо так сформулировать: «как-то деликатно, и в то же время — построже»! И это — при составлении диагноза! Чепуха какая-то.

«Как нас “лечить”, так они все мастаки, — подумал генерал, с насмешкой концентрируя взгляд именно на руках профессора. — Себя бы полечили, бездари. Вся нервная система вразнос пошла — а он тут светило из себя строит…»

— Еще как можете, доктор! Уж поверьте на слово старому служаке госбезопасности.

— И все же… Не могу и не имею права, — сумел сладить со своей физической дрожью доктор, не дрогнув при этом нравственно. — У меня нет оснований. И потом, здесь семья Президента. Десятки людей, которые общаются с ним.

— Да что вас так волнует, доктор?! Что Президент окажется не в таком состоянии, в каком вы его опишете в медзаключении? Так мы его мигом превратим в такого, каким вы представите его миру. И потом, для вас уже не секрет, что очень скоро Русаков будет арестован, так что, кто знает… Возможно, этим своим заключением о недееспособности, невменяемости… еще и спасете его.

Григорьев поднялся и несколько мгновений смотрел прямо в глаза генералу. Невысокого роста, худощавый очкарик этот мог бы служить эталоном советского «интеллигентика», из тех, что в свое время тысячами проходили через кабинеты следователей НКВД. Сейчас он был похож на одного из таких обреченных, который только что выслушал смертный приговор «тройки».

— И все же вы не заставите меня сделать это. Я — врач, и никогда…

— Сказал бы я тебе, кто ты… — с презрением процедил Ротмистров, окатывая его взглядом, преисполеннным презрения и ненависти. Попадись ему этот докторишко лет несколько назад, когда он, тогда еще будучи полковником, руководил следственным управлением КГБ… Этот вшивый интеллигентик не продержался бы у него на допросе и десяти минут. — Но, думаю, случай еще представится, — мстительно процедил он. — Распустились тут, понимаешь ли, совсем страх потеряли!

Уже у двери доктор неожиданно остановил генерала. Оказывается, дурацкие вопросы его на этом не исчерпались.

— Видите ли, насколько я понял, вся резиденция Президента окружена и лишена связи.

— Ну и что из этого? — с вызовом спросил генерал.

— Может случиться так, что мне понадобятся лекарства. Из тех, которыми я здесь не обладаю. Могу ли я в таком случае съездить в Севастополь, или каким-то образом связаться с коллегами по телефону?

— Если каких-то лекарств нет у вас, в Севастополе их тем более нет. Забыли, в какой стране живете?! Отсюда, с дачи, без особого разрешения никто не выйдет. И боюсь, что разрешения давать будет некому.

21

Обед проходил «в тесной и дружественной…». Слегка подвыпив, Елагин все время пытался демонстрировать рус­ско-казахскую «нерушимую», в лучших традициях советских времен, и при этом конечно же обнимать Кузгумбаева. Эти объятия очень напоминали ритуально компартийные поцелуи Брежнева, от которых лидеров всех уровней воротило до тошноты и рвоты, но, как и его предшественники — в ситуации с Леонидом Ильичем, лидер казахов стоически терпел это.

Ну а после обеда, как водится, прощальный концерт. Лучшие коллективы в национальных костюмах. Несколько танцев, несколько песен. В пределах получаса. В очень узком кругу. За необъятной пиалой чая.

На сцене уже появился «заключительный» ансамбль народных инструментов, когда, ощутив легкое прикосновение чьей-то руки, Кузгумбаев оглянулся. Это был первый помощник президента Отарбек. Только он имел право в такие минуты прикасаться к руке Отца Казахов, отвлекать его, привлекать свое внимание.

Не произнеся ни слова, Отарбек выразительно повел подбородком в сторону стоявшего в трех шагах от них начальника республиканского Управления госбезопасности Воротова. Он был единственным из ведущих республиканских руководителей, русских по национальности, которых Кузгумбаеву, в его яростном движении за национализацию кадров, так и не удалось заменить казахом.

— Пусть приблизится, — сквозь полустиснутые зубы процедил Казах-Ата.