Олег Тихомиров - Иван — холопский воевода Страница 20

— Прав ты, Истома Иваныч, гетман над войском один должон быть. Да только, вишь, людей-то у меня вдвое больше твоих. Море в реку не впадает. А стало быть, давай ты мне свои отряды, я же тебя первым помощником сделаю.

Вспыхнул Истома. Бросил осердясь:

— Отряды те по воле князя Шаховского мне даны. Не тебе их забирать.

— А ты, Истома Иваныч, будто не ведаешь, что сам государь назначил меня большим воеводой. Али ни во что царское слово не ставишь?

Скрипнул зубами Пашков, да пришлось подчиниться. И не имя царево Истому принудило, а рать холопов несчетная.

— Будь по-твоему. Согласен. И коли так, оставляю тебе коломенский лагерь. Свое войско уведу в Котлы. — Он повернулся, зашагал прочь.

Зол был Истома, а Ляпунов и вовсе разбушевался. Надобно порвать, шумел он, с Болотниковым, не для того собрал он рязанских дворян, чтобы холопу служить.

— Постой, Прокопий Петрович, не горячись, — говорил ему Пашков. — Приостынешь, решим, как быть, а покуда уйдем в Котлы своим войском.

Новый лагерь Истома разбил на том месте, где речка Котел впадала в Москву-реку: и до столицы рукой подать, и в случае чего оборону держать удобно — реки преградой станут.

В тот же день вечером привели к Болотникову человека. Себя он не назвал, сказал только, что дело его лишь воеводы касаемо.

— Кто ты и зачем пришел? — спросил Болотников.

— Не выдавай, батюшка, я те все расскажу, — человек упал в ноги.

— Встань. Подойди сюда… Говори.

— Я из холопов Ляпунова, Прокопия Петровича. И брат мой Сенька у него ж… — И замолк.

— Ну?

— Не выдай, Иван Исаич… — Незнакомец опять повалился на пол. — Дело наше холопье господину служить… Смею ли…

— Кому сказал, встань, — рассердился Болотников. «Эк забит. Будто лист осиновый трясется». Он приподнял холопа: — Не пужайся, коли пришел. Говори, я слушаю.

— Возьми нас к себе, Иван Исаич. Шибко крут хозяин-то наш. От батогов да кнута, чай, ни на ком живого места не осталось. Глянь-ка. — Он задрал на спине рубаху.

Помрачнел Болотников: рубцы, рубцы… Вспомнилась турецкая галера, свист кнута.

Вон как обернулось — идет он волю мужикам добывать, а в его же войске господа холопов секут. Да поди поговори с Ляпуновым! «Мои, — скажет, — холопья. Что хочу, то и ворочу». Призадумался Болотников. Холоп кашлянул:

— Стало быть, что? Не откажи, батюшка.

— Да как мне вас взять? Ежели он не отдаст — силой забрать?.. Он же союзник мой, воевода.

— Правдой-неправдой, а забери. Хошь, сбегем к тебе. Войско-то у тебя великое — затеряемся. Христом-богом прошу!

— Добро, — кивнул Болотников.

— А на тебя, Иван Исаич, — холоп перешел на шепот, — держит Ляпунов камень за пазухой. Ждет часа, когда вытащить. Лихо, вишь, помышляет.

— Пошто?..

— Ты о том Сеньку спроси. Ему ведомо: он-то при господине. Мы с ним завтра об эту пору воротимся.

Но ни Сенька, ни брат его на следующий день не появились. Поймали их люди Ляпунова, забили насмерть.

Близок локоть…

Вот уж две недели стоят отряды Болотникова под Москвой. Почти сбылась его мечта. Привел он народ к стенам столицы. Сам царь дрожит, спрятавшись за воротами коваными.

Иван Исаевич окинул взором свой лагерь. Шатры, кони, обозные телеги, огни костров. Людские голоса сливались в многотысячный гул. Слышались ржание, стук топоров, песни, звуки дудок и свистелок.

Море-океан людей. Но поди-ка возьми Москву. Близок локоть, а не укусишь. Укреплена столица на славу.

Болотников хорошо помнил мощную стену с бойницами, что охватывала Кремль и Китай-город. Мысленно он обвел взглядом и вторую белокаменную степу, выстроенную заботами Годунова при царе Федоре Иоанновиче и вобравшую Большой посад[17]. Был в Москве свой Пушечный двор, и лазутчики, посланные Болотниковым, донесли, что работал он с большой исправностью. А еще сказали они, что в Москве бессчетное множество осадных и других огнестрельных орудий на башнях, на стенах, при воротах и на земле. Догадывался об этом Болотников и без разведки: не напрасно жил в военных холопах у князя Телятевского.

«Как ты там сейчас живешь-ладишь, Андрей Андреевич? — вспомнил Болотников о бывшем господине. — Небось верой-правдой полуцарю служишь. Погляди, князь, со стены на мое войско, погляди. А может, на вылазку отважишься — норов у тебя горячий, вот и встретимся, узнаешь ли?» Но мысль эту несерьезную отогнал Иван Исаевич, а стал думать совсем о другом: как бы поднять народ в Москве? Посылал он туда с лазутчиками «листы» — звал холопов за оружие взяться, дабы господ своих побить, а дома их и добро себе забрать.

Пойманных лазутчиков подвергали страшным пыткам.

Переметчик

Царю доложили добрую весть: из войска Болотникова переметнулся Ляпунов с дворянским отрядом.

«Вот оно!.. Началось. Внял господь моим молитвам».

— Слыхал ли ты, брат, — царь довольно взглянул на Ивана Шуйского, — мореходцы сказывают, когда корабль течь дает, с него крысы бегут первыми? Стало быть, потек, а? Что скажешь?

— Воистину. Почитай, скоро до самого Ивашки доберемся.

Василий Шуйский уже не раз пытался переманить дворян щедрыми посулами, предупреждая: коли холопы возьмут верх и столицей овладеют, ни боярам, ни дворянам, никому из лучших людей блага не будет. Опомнитесь, призывал он, с кем пошли? Вор Ивашка в «листах» своих велит холопам московским побить всех господ.

И вот свершилось! Уразумели.

Царь пожелал увидеть переметчика Ляпунова.

— Что, блудный сын, — царь улыбнулся, заглядываясь на стать Ляпунова, — воротился?

— Виноват, государь.

— Ну, ну. Кто старое помянет, тому глаз вон. Служи мне честно — по заслугам воздам.

— Благодарствую, государь, за твою милость.

— Ты вот что, Прокопий Петрович, скажи — слыхал ли, что волей покойного царя Федора Иоанновича ездил я в Углич и сам видел убиенного царевича Димитрия?

— Как не слыхать, государь, — ответил Ляпунов, но взглянул на Шуйского с удивлением.

— Да, да, убиенного, — повторил царь. — А то, что по нашему сыску было объявлено, будто царевич сам закололся в падучей болезни, то неправда. Годунов так велел. На него, злодея, управы не было. — Помолчав, Шуйский продолжил: — А скажи мне, Прокопий Петрович, пришел ли с войском Болотникова новый самозванец?.. Ты его видел?

— Нет, государь, не видел. Но слыхал, что в Литве он.

— Добро. Иди покамест. Тебе и людям твоим велю из казны денег дать.

Откланявшись, Ляпунов пошел к двери.

— Стой, — окликнул его вдруг Шуйский. — Написал бы ты письмо Пашкову. Так и так, мол, царь ко мне милостив и тебя на службу зовет. Приходи скорей с повинной, а царь наш Василий Иванович по чести тебя примет, щедротами не обойдет.

— Напишу, государь.

Едва ушел Ляпунов, как царю доложили, что схвачен лазутчик Болотникова — атаман Аничкин. В другой раз Шуйский потребовал, чтобы при нем учинили атаману допрос, но сейчас подумал, чего там у мужика выпытывать. Ляпунов небось поболе знает.

— Как схватили его?

— На Арбате посадских баламутил: будто жив царь Димитрий. Что прикажешь, государь?

— На кол посадить, — процедил Шуйский. — При народе!

Опять Димитрий!.. Когда же тень его перестанет тревожить царей? Как сотворить, чтоб не вред приносило им имя царевича, а пользу?..

Долго сидел Шуйский, раздумывал. Потом вскочил, зашагал по хоромам.

Грамота Пашкова! Та грамота с красной печатью. Боярам и «лучшим людям» якобы от царя Димитрия Иоанновича, который уже здесь находится, под московскими стенами.

«Ну, Истома, — рассуждал Шуйский, — сослужил ты мне службу той грамотой. Вот что надобно сделать — созвать народ и показать ее всем. Гляньте, мол, люди московские, как дурачат вас от имени убиенного. Гляньте, аж царская печать приставлена красная. И все — обман! Ежели сия грамота и впрямь Димитрием Иоанновичем послана, я сам отворю ему ворота и на трон усажу. Соберите ходоков да пошлите к Болотникову — пусть покажет царя. А как воротитесь — скажете, кого видели…»

Бессонная ночь

…Долго стоял на холме Болотников, уже стало смеркаться. Вначале скрылась в густеющем сумраке Москва, затем исчезли купола Новодевичьего монастыря. Симонова, Донского, а там уж не различить и Данилов монастырь, что был совсем рядом.

От реки тянуло стужей. Но уходить с холма Болотников не хотел, словно кто-то приворожил его, заказав двигаться с места.

«Как же войти в Москву? — размышлял Иван Исаевич. — Приступом ее не возьмешь. Надобно кольцом ее охватить. Замкнуть словно на замок. Чтоб ни одна подвода, ни одна живая душа не вошла, не вышла».

Медленно направился Болотников к себе в шатер. Но уснуть не мог. Сон не шел. Беспокойные думы сменяли одна другую…