Стефан Цвейг - Мария Антуанетта Страница 20

Ибо даже те немногие художественные портреты, которые наиболее верно передают её образ, всё же утаивают от нас самое существенное в её облике невыразимое обаяние её личности. Портреты, как правило, в состоянии зафиксировать лишь застывшую позу человека, подлинная же притягательная сила Марии Антуанетты, с этим согласны все, – в неподражаемом очаровании её движений. Именно в манере держаться одухотворённо раскрывает Мария Антуанетта прирождённую музыкальность своего тела; когда она, высокая и стройная, проходит вдоль рядов придворных, выстроившихся в Зеркальном зале, когда она беседует, откинувшись в креслах, кокетливая и доброжелательная, когда она, словно окрылённая, стремительно несётся по лестнице, перескакивая через ступеньки, когда она естественным, грациозным жестом подаёт для поцелуя ослепительно белую руку или нежно обнимает свою подругу за талию, всегда её манера держаться без какого–либо напряжения определяется одной лишь женской интуицией. Обычно очень сдержанный, англичанин Гораций Уолпол пишет в совершенном упоении: "С гордо поднятой головой она являет собой олицетворение красоты, в движении же это воплощённая грация". И действительно, подобно амазонке, она прекрасно играет в мяч, в совершенстве владеет искусством верховой езды; где бы ни появилась стройная, гибкая Мария Антуанетта, красивейшие женщины двора пасуют перед ней, они не в состоянии соревноваться с королевой не только в прирождённом изяществе движений и поведения, но и в чувственной привлекательности. Восхищённый Уолпол энергически отклоняет упрёки в её адрес относительно того, что она будто бы в танце не всегда следует ритму. "Это музыка фальшивит", – остроумно возражает он. Именно поэтому – ведь каждая женщина отлично знает секрет своего обаяния – Мария Антуанетта бессознательно любит движение. Беспокойство – присущий ей элемент, и, напротив, быть статичной, сидеть без дела, слушать, читать, размышлять и, в известном смысле, даже спать – всё это – невыносимое испытание для её терпения. Постоянно двигаться, что–то начинать, всегда новое, и не доводить до конца, всегда быть занятой и при этом не утомлять себя серьёзно, но постоянно чувствовать, что время не стоит на месте, что нужно спешить за ним вслед, обогнать его, опередить! Не сидеть долго за едой, лишь на скорую руку полакомиться кусочком торта или печеньем, не спать долго, не раздумывать. Быстрее, быстрее в переменчивую праздность! И вот все эти двадцать лет со дня восшествия на престол становятся для неё бесконечным кружением вокруг самой себя, кружением, не имеющим ни внутренней, ни внешней цели, пустой тратой времени, по существу холостым ходом – с политической и человеческой точек зрения.

Именно эта неосновательность, эта неспособность дисциплинировать, сдержать самое себя, непрерывное расточительство своих духовных сил, значительных, но неверно используемых, – именно это так глубоко огорчает в Марии Антуанетте её мать. Глубокий психолог, императрица прекрасно понимает, что одарённая природой, одухотворённая девушка способна на большее, на неизмеримо большее. Следует лишь Марии Антуанетте захотеть стать той, кем она в сущности является, и она будет обладать королевской властью; но таков рок – по инертности, по лености натуры, из стремления к комфорту она постоянно выбирает себе уровень жизни ниже своих собственных возможностей. Как истинная австрийка, она несомненно обладает многими талантами, но, к сожалению, у неё нет ни малейшей воли, чтобы серьёзно использовать эти свои дарования или хотя бы развить их. Легкомысленно относится она к ним, легкомысленно разбрасывается. "Первое её побуждение, – говорит о ней Иосиф II, – всегда правильно; прояви она при этом немного настойчивости, задумайся немного глубже, и всё было бы прекрасно". Но как раз именно эта необходимость чуть–чуть подумать обременительна при её переменчивом темпераменте. Ей в тягость думать хоть сколько–нибудь больше, чем это необходимо для внезапного решения, а её своенравная, свободная натура ненавидит духовную нагрузку любого рода. Лишь развлечений хочет она, лишь лёгкости во всём, никаких усилий, никакой настоящей работы. При разговорах только язык Марии Антуанетты занят, ум её бездействует. Когда к ней обращаются, она слушает рассеянно; подкупая чарующей любезностью и блистательной лёгкостью в беседе, она тотчас же даёт мысли угаснуть, едва та возникнет. Мария Антуанетта ни о чём не думает, ничего не прочитывает до конца, ничего не удерживает в памяти, чтобы извлечь какую–то пользу из накапливаемого опыта. Поэтому она не любит книг, не желает иметь дела с документами, избегает всего сколько–нибудь серьёзного, требующего настойчивости, упорства, внимания, с большим нежеланием, нетерпеливым, неразборчивым почерком разделывается она с теми письмами, отложить ответ на которые уж более невозможно; даже в письмах к матери часто отчётливо прослеживается это желание иметь всё готовым. Только не осложнять себе жизнь, подальше гнать от себя всё, что навевает меланхолию, делает голову тяжёлой и тупой! Того, кто лучше других приспосабливается к этой лености её ума, она считает умным человеком, того же, кто требует от неё напряжения ума, – докучливым педантом. Как от огня бежит она от всех советчиков с житейским опытом в свой кружок кавалеров и дам, близких ей по образу мыслей. Только наслаждаться, не дать утомить себя размышлениями, расчётами, мелочными вычислениями – так думает она, так думают все из её окружения. Жить лишь чувствами и ни о чём не раздумывать – мораль целого поколения, мораль всего Dix–huitieme – восемнадцатого века, которому судьба символически определила её королевой, чтобы она жила с ним и с ним умерла.

***

Трудно представить себе двух других молодых людей, которые по характеру так сильно отличались бы друг от друга, как эти двое. Нервами, пульсом крови, малейшими проявлениями темперамента, всеми своими свойствами, всеми особенностями Мария Антуанетта и Людовик XVI представляют собой хрестоматийный образец антитезы. Он тяжёл – она легка, он неуклюж – она подвижна и гибка, он неразговорчив – она общительна, он флегматичен – она нервозна. И далее в духовном плане: он нерешителен – она слишком скора на решение, он долго размышляет – она быстра и категорична в суждениях, он ортодоксально верующий – она радостно жизнелюбива, он скромен и смирен – она кокетлива и самоуверенна, он педантичен – она несобранна, он бережлив – она мотовка, он сверхсерьёзен – она безмерно легкомысленна, он тяжёлый поток с медленным течением – она пена и пляска волн. Он лучше всего чувствует себя наедине с самим собой, она – в шумном обществе; он с тупым чувственным удовольствием любит хорошо, не торопясь поесть и выпить крепкого вина – она никогда не пьёт вина, ест мало, между делом. Его стихия – сон, её – танец, его мир – день, её – ночь; и стрелки часов их жизни постоянно следуют друг за другом с большим сдвигом, словно солнце и луна на небосводе. В одиннадцать ночи, когда Людовик ложится спать, Мария Антуанетта только начинает по–настоящему жить, нынче – за ломберным столом, завтра – на балу, каждый раз в новом месте; он давным–давно верхом гоняется по охотничьим угодьям, она лишь встаёт с постели. Ни в чём, ни в одной точке не соприкасаются их привычки, влечения, их времяпрепровождение. Собственно, Мария Антуанетта и Людовик XVI большую часть своей жизни проводят vie a part[43], и (к большому огорчению Марии Терезии) почти всегда у них – lit a part[43].

Итак, следовательно, неудачный брак, брак, приведший к непрерывным ссорам, брак не переносящих друг друга людей, наводящих друг на друга тоску своим присутствием? Отнюдь нет! Наоборот, вполне удачный брак, а если бы не первоначальная временная мужская несостоятельность супруга, приведшая к известным болезненным результатам, даже совершенно счастливый брак. Ибо для того, чтобы во взаимоотношениях возникла напряжённость, с обеих сторон необходимы определённые усилия, нужно волю противопоставить воле, нужна твёрдость против твёрдости. Эти же двое, и Мария Антуанетта, и Людовик XVI, уклоняются от любых трений, уходят от любой напряжённости в отношениях, он из–за физической вялости, она – из–за духовной. "Мои вкусы отличны от вкусов короля, – легкомысленно проговаривается Мария Антуанетта в одном письме, его ничто не интересует, кроме охоты и слесарных работ… Согласитесь, что в кузнице я выглядела бы не очень грациозно, на Вулкана я не похожа, а возьми я на себя роль Венеры, то моему супругу, вероятно, это понравилось бы ещё меньше, чем иные мои наклонности". Людовику XVI совсем не по вкусу порывистый, шумный характер её удовольствий и развлечений, однако этот апатичный человек не имеет ни воли, ни сил энергично вмешиваться. Добродушно усмехается он по поводу её необузданности и по существу горд тем, что имеет такую удивительную, такую обаятельную жену. В той степени, в какой его вялые чувства вообще способны проявить какие–то движения, этот славный малый неуклюже и основательно, в полном соответствии со своим характером, предан прелестной своей жене, превосходящей его по живости ума. Чувствуя свою неполноценность, он старается стушеваться, не затенять её. Она, напротив, посмеивается над своим супругом–увальнем, но беззлобно, снисходительно, ибо и она по–своему расположена к нему, как, например, к большому, лохматому сенбернару, которого можно почесывать, щекотать и гладить, потому что он никогда не огрызнется, не укусит, останется ласковым и послушным малейшему знаку хозяйки. Подолгу сердиться на своего толстокожего супруга она не может, хотя бы из одного чувства благодарности. Ведь он позволяет ей вести себя как ей вздумается, следовать своим капризам, тактично отходит на задний план, когда чувствует себя лишним, никогда без приглашения не переступает порога её комнаты – идеальный супруг, который, несмотря на свою бережливость, всегда оплачивает её долги и разрешает ей всё, а в последние годы их супружеской жизни – даже иметь любовника. Чем дольше Мария Антуанетта живёт с Людовиком XVI, тем больше она проникается уважением к этому характеру – в высшей степени достойному, несмотря на отдельные слабости. Из брака, построенного на политических расчётах, на дипломатических соображениях, постепенно возникают настоящие добросердечные отношения, во всяком случае более близкие и душевные, чем в большинстве браков царствующих особ того времени.