Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы Страница 21

Неимеющий Огня добрался до чума, упал на шкуры и закрыл глаза. Он ждал забытья, но забытье не приходило. Он подумал, что надо бы позвать смерть, перебирал в уме, как это сделать, и, перебирая, неожиданно уснул, как засыпает всякий человек, уставший после тяжелого дела.

Жены Тусяды рядом не было — брат Хэно даже не вспомнил о ней. Это была маленькая подвижная женщина, с лицом красивым, будто точеным из белой кости. Она носила имя Маяна или Мучение, и считала его единственно верным, ибо родилась на свет тяжело (мать едва не умерла в родах) и жила, не надеясь на счастье.

Маяна ушла в лес и молилась об участи сына в нижнем мире — по обычаю в дорогу его собирали другие люди. Маяна не думала о том, что будет завтра. Она никогда об этом не думала…

А утром огонь умер во всем стойбище.

Люди истирали ладони о трут, поливали слезами огнива, но даже малого дыма они не добыли.

Позвали шамана.

— Камлай, — говорят, — спроси Мать Огня, чем плоха жертва.

Не притронувшись к бубну, шаман сказал:

— Мать захотела сына Тусяды. Выходит, Сэрхасава — не сын. Мы обманули Мать.

Тусяда затрясся всем телом.

— Как же я мог обмануть духа, когда сделал, как сказал ты, — своими руками своего родного сына убил, кровью его накормил огонь?

— Нет в нем твоей крови, иначе дух принял бы жертву.

— Как же не родной?! — кричал Тусяда. — Жена моя его рожала, сам видел.

Но люди были так злы, что не поверили Неимеющему Огня. Сами нашли Маяну и держали ее, будто вора.

— Говори, с кем старшего сына прижила?

Маяна плакала, от страха не могла ничего сказать, и люди вокруг начали уже за пальмы хвататься.

— Мой он, мой! — крикнула жена Тусяды.

Хэно поманил ее к себе и сказал тихо и почти ласково:

— Не плачь, Маяна. На вот тебе ремешок, пойди в чум, посиди до вечерних сумерек и сколько раз была с другими мужчинами, кроме мужа, столько узелков завяжи. Мне отдашь.

Пошла Маяна в чум, плакала весь день, а вечером вышла и отдала Хэно ремень — был там всего один узелок.

Так вскрылся обман. Люди бросились к чуму Тусяды, чтобы привести парня, который считался его младшим сыном, но чум был пуст. Хэно велел бежать в лес и искать, но люди вернулись ни с чем.

Парня того звали Нохо, или Песец.

Нохо

Ему шел восемнадцатый год.

Когда пролилась кровь Белоголового, он убежал в лес, чтобы никто не видел его позора и горя. Вернувшись утром, он узнал, что злоключения его непутевого отца не закончились. Нохо проник в свое жилище, взял оружие и скрылся в лесу. Когда Маяна показала старику Хэно ремешок с единственным узелком, ее младший сын был далеко в тайге.

Предвидя погоню, он укрылся в пещере на вершине лесистой сопки — об укрытии знали только он и брат Сэрхасава. В детстве они уходили сюда и устраивали игры, не похожие на игры других детей. Потом, когда пришло время самостоятельной охоты, братья прятались здесь от метелей и гроз.

Там Нохо переждал первую опасность. Он имел бодрый ум и понимал, что семья будет гнать его, как волки гонят лося, пока тот не обессилет и не даст себя убить. Проклятие Матери Огня легло на каждого из людей Хэно, их очаги будут мертвы, равно как и очаги всех других людей, к которым они приблизятся. Когда разойдется весть о проклятии, для всех родов и племен тайги они станут такими же, как Нохо, — жиром, выброшенным со скребка.

Может быть, по милости кого-то из бесплотных несчастье пришло в семью с началом лета, когда солнце может готовить пищу не хуже огня. Но время тепла коротко, и если семья не найдет Нохо, не окропит его кровью очаг, с приходом холодов придет и гибель. Старик будет спешить и сделает все, чтобы весть о проклятье не уходила за пределы семьи. Нохо знал, что сможет выжить, если продержится до зимы, до великого холода, который не пощадит никого из родичей и тем избавит Песца от заячьей жизни.

Сын Тусяды спал вполглаза, никогда не задерживался на одном месте больше половины дня, и постоянно менял засады, из которых не раз видел вооруженных мужчин. Он уходил далеко от родных угодий, потом возвращался едва ли не к самому стойбищу и так путал следы, предугадывая мысли своих родичей. Худшей опасностью могли стать собаки, а не люди, но, видно, дух-хранитель отводил ветер с запахом Песца от чутких собачьих носов.

И тайга была добра к беглецу и посылала хоть не великую, но верную добычу. Нохо бил лесную птицу, и, осмелев за месяц скитаний, ставил пасти и ловил рыбу. Но удивительнее всего, что проклятие Матери Огня не коснулось сына Тусяды, — костер у его ног всегда горел весело.

Так он скитался до осени, до того самого дня, когда вышел к берегу реки, где когда-то ставил свою снасть, и там увидел привязанного к дереву голого человека и двух одетых людей, что-то кричащих и размахивающих руками.

Пригибаясь к земле, Нохо перебежал в заросли тальника, откуда берег был виден, как собственная ладонь, достал из колчана три стрелы и положил их перед собой, чтобы время от выстрела до выстрела было меньше, чем треск сучка.

Песец выстрелил дважды, третья стрела, оставленная на случай промаха, не понадобилась…

Когда Нохо разрезал аркан, (о чем впоследствии пожалел — аркан пригодился бы) голый человек рухнул на землю, будто из него вынули кости. Вдоль тела, вспухшего разом, от верхушки лба до пальцев ног, будто облитого водой из кипящего котла, змеились темные полоски засохшей крови. Грудь, живот и ноги пересекали синие вмятины от ремней. Но глаза были живы — они и сказали Нохо, что этого парня стоит спасать от смерти. Глаза не обманули — заморыш нашел в себе силы приподняться и сесть по-собачьи.

Так мы встретились с Нохо.

Он принес летнюю парку, штаны и бокари, которые лежали в траве неподалеку от сосны.

— Одевайся, — сказал он мне. — Можешь?

Я потянулся к одежде, но встать не смог.

— Третий ушел… скоро вернется, — сказал я своему спасителю.

— Пусть возвращается, — спокойно сказал Нохо. Легкая победа заглушила в нем предчувствие опасности.

— Убьет тебя как слепня. Это их отец, Ябто… Я не смогу одеться. Уходи сам.

Услышав имя широкого человека, Нохо замер на мгновение, будто стараясь отыскать что-то нужное в памяти.

— Падальщик Ябто? — спросил он и, не дожидаясь ответа, побежал к берегу, где лежали Гусиная Нога и Блестящий.

Нохо оттащил тела на середину русла, зайдя в воду по пояс, и пустил их по течению. Потом приказал мне лечь, надел на меня штаны и бокари, а парку велел одеть самому, пока он собирает оружие, оставшееся от сыновей широкого человека.

— Почему ты назвал Ябто падальщиком? — спросил я.

— Так говорят, — не задумываясь и не прерывая работы, ответил Нохо.

Два лука и колчан он поместил на моей спине, взвалил меня на плечи и побежал в лес. Нохо был не по годам силен, а я — не по годам мелок, потому и бежал Песец, не останавливаясь…

Свою нежданную добычу Нохо принес в пещеру.

Не зная заговоров, не имея снадобий, он натирал мое тело прохладной золой, делал это с уверенностью камня, и вышло по его вере — жар, охвативший тело, сбавил злость.

Так прошло несколько дней. Нохо приносил добычу, и по ночам мы ели, рассказывая друг другу свою жизнь.

— Зачем ты спас меня?

— Мне скучно одному. Теперь нас двое.

— Трое.

— Ты видишь третьего?

— Это Лар, мой брат, с которым мы делили одну утробу. Нужно освободить его. Он в рабах у вашего старика.

— Лар, — произнес Нохо.

Он замолчал, вспоминая что-то.

— Тощий, длинный парень, который приехал с Ябто?

— Да.

— Он не раб.

Я вздрогнул.

— Ябто сказал, что продал его за нож белого железа и роговой лук…

— Хэно не держит рабов.

— Значит, Ябто мне врал. Зачем?

— Затем же, зачем привязывал к дереву, — хотел лишить тебя силы. Лук и нож подарил Хэно. Старик всегда одаривает гостей, особенно тех, кто ему понравится.

Слова его были, как теплый ветер.

— Лар жив? Я слышал, как говорил другой человек, кто-то из ваших, что Лар живет сытно, ест жир и скоро старик его женит. Это правда? Не молчи. Если я не найду Лара, так и останусь с половиной души.

Нохо поднялся и пошел в дальний угол пещеры, где лежали сухие сучья, запасенные очень давно, еще при жизни Белоголового. Он положил охапку возле костра и, ломая дерево, начал кормить пламя. Все это он делал молча.

— Правда, — наконец произнес он. — Хочешь его увидеть?

— Он рядом?

— Близко. Если чувствуешь силы — пошли.

— Ночью?

— Для нас — самое время.

Нохо бежал впереди, безошибочно выбирая дорогу в густой осенней тьме, а я едва поспевал за ним. Я задыхался, но Песец, немного времени назад спокойный и даже радостный, гнал, будто преследовал врага, и от безудержного бега на мою посветлевшую душу опускалась муть, которую я считал усталостью.