Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси Страница 21

Иван Васильевич чуть усмехнулся и молвил:

– Благодарю Господа Бога, что мир сотворил Он среди нас. – Обратясь к дьяку, он спросил: – Как с грамотой? Все ли в ней по обычаю?

– Грамота сия, государь, та, которую писали мы, – ответил Бородатый, – а под ней вечевой есть приговор и привешены все восемь печатей вислых: пять кончанских, одна архиепископа, одна посадника и одна тысяцкого. Все, как надобно, наряжено, по правилу.

Иван Васильевич сделал знак, и полковой его священник, уже в облачении, выдвинул аналой с крестом пред государем.

Иван Васильевич встал, и все встали вслед за ним.

– Сей часец и яз по всей старине крест целовать буду Новугороду Великому на сем докончании.

Мрачные до сего и неуверенные послы новгородские после крестоцелования с веселием и смелостью приблизились к государю и стали дарить ему дары многие и ценные.

Великий князь благодарил их и беседовал с ними ласково, как с гостями своими. Внесены были столы в государев шатер для почетного пира посольству, а для всех сопровождавших послов пиршество было наряжено в другом шатре, у дьяков.

За столом послы пили здравицы за великого князя московского, государь же выпил кубок за Новгород Великий и за весь народ новгородский. Пир шел до самого ужина, а на другой день с рассветом войско великого князя снялось со стана и повернуло коней на восток, к преславному граду Москве.

Послы же новгородские, сидя на ладьях своих и сняв шапки, истово крестились вслед за владыкой Феофилом и радовались концу грозной рати, невиданной и неслыханной в земле Новгородской…

Глава 7

Во граде стольном Москве

Вот и конец августа – Иван Предтеча гонит за море птицу далече, и журавли снова курлыкают в небе. Лето с русской землей прощается. Солнце же хотя и похолодало, а сияет ярко и в полдень ласково греет плечи и спину. Дни – словно медовые, тишина крутом такая особая. Никаких пташек не слышно, только где-то стрекочет сорока.

Леса будто задумались: ни веткой, ни былинкой не дрогнут. Изредка лишь сорвется где-нибудь сам собой желтый березовый лист и, падая, затрепещет в неподвижном воздухе. В синеве же небесной, высоко над опустевшими полями, высматривая добычу, подолгу кружат ястребы и коршуны.

Восемнадцатый день идут полки государевы и ныне вот к Москве уж подходят. Видят воины места родные, с детства знакомые, и радостно им среди тишины этой мирной и ласковой.

Иван Васильевич едет верхом поодаль, в сопровождении только Саввушки, молчаливый и задумчивый. Чует, будто сам растворился он в тишине этой осенней. Слышен шаг коней и людей, слышен малейший скрип тележный, и хотя порой звонко раздается человеческий выкрик или заливчатое ржанье коня, все едино – тишина остается кругом нерушимой…

Думает государь о победе своей, столь великой, об успехе своем после мук и трудов тяжких на пользу отечеству; знает он, что и вся Русь, весь народ православный этому порадуется. Смотрит он на воинов своих, и видится ясно ему, как встречать их радостно будут отцы, матери, жены и дети.

– Токмо мне полно не радоваться, – беззвучно прошептал он одними губами.

Вспомнилась ему светлая радость Марьюшки, княгинюшки юной, когда они вместе с отцом вернулись на рассвете из Коломны, разбудили всех, напугали, а после-то сколько счастья было.

– Царство тобе Небесное, – опять с горечью прошептал он и судорожно вздохнул: – А другая-то живой в могилу сокрылась…

Застыла душа Ивана Васильевича, и мысли все и чувства его замерли.

Свечерело совсем, и заря уже погасла, когда войска великого князя подошли к селу Мячкову, что в двадцати верстах от Москвы. Здесь ночевать полкам было назначено, дабы завтра, сентября первого, вступить торжественно в стольный град Москву.

Но и в сумерках Иван Васильевич сразу узнал село Мячково, которое по наследству во владении ныне Федора Ивановича Мячкова, казначея и конюшенного княгини Марьи Ярославны. Вспомнилось Ивану Васильевичу, как сюда приезжали они с Юрием подростками зайцев травить с охотой хозяина. Послышался вдруг конский топот, и воспоминания рассеялись. Четверо всадников вскачь гонят навстречу государю, и видит Иван Васильевич: сын его, великий князь Иван Иванович, и брат Андрей Васильевич меньшой в сопровождении дьяка Курицына и конюшенного Мячкова подъезжают к нему, спешились вот, бегут. Соскочил с коня и сам государь, обнимает, целует Ванюшеньку своего, целует и брата Андрея. Спешились тут следовавшие за государем и Андрей большой и Борис и приветствуют брата и племянника.

Из села же гонят на конях встречать государя: князи его подручные и среди них царевич Муртоза, сын Мустафы, бояре, дети боярские, купцы и прочие люди московские…

– Многие лета государю! – гремит крутом.

Государь, сын его и братья снова садятся на коней и, окруженные встречающими, среди радостного шума и криков медленно подвигаются по длинной улице села к хоромам боярина Мячкова, где государю лучший покой приготовлен.

Здесь, пока Иван Васильевич и братья его умывались с дороги, Андрей меньшой рассказывал великому князю новости московские.

– Третьеводни, – говорил он, – на Ивана Предтечу, гром был страшен и поразил церкву каменную Рожества Пресвятой Богородицы.

– Много ли рушено и сожжено? – спросил государь, утираясь полотенцем.

– Ништо не рушено, один крест, яко воск, расстаял, а огонь небесный по стене в землю сошел.

А дьяк Курицын рассмеялся и продолжал шутливо:

– Еще объявилась на Москве, государь, женка вельми плодовитая – мужу враз четверню принесла…

– Чья женка-то? – отдавая утиральник Саввушке, молвил с усмешкой Иван Васильевич.

– Гогулина Юрья, боярского сына…

Вошел боярин Мячков, Федор Иванович, и, поклонясь в пояс, пригласил:

– Пожалуй, государь, в трапезную. Там давно ужин уж собран. Изопьем кубки за тобя и победы твои.

– С великой охотой, – весело ответил Иван Васильевич, – очень с дороги-то есть хочу.

Когда шли по сенцам, дьяк Курицын обратился к великому князю:

– Разреши, государь, довести тобе о вятчанах, которые в Большую Орду походом ходили.

– Сказывай, Федор Василич, – с живостью отозвался государь, – когда и как сие было?

– Вести о том пришли вборзе, как ты от Новагорода на Москву отъехал. Баили люди, что вятчане Волгой на судах вниз пошли, а придя, напали на Сарай нечаянно. Сам же Ахмат в то время со всеми татарами кочевал в степи на един день пути от столицы своей. Много, бают, вятчане-то товару всякого взяли и полон большой поимали. Татары же ордынские, услыхав о сем, погнали отовсюду к Волге-реке и, поимавши ладьи и насады, заступили судами своими путь по воде, токмо вятчане пробились сквозь ордынцев и со всей добычей ушли. Казанские татары также хотели перенять вятчан под Казанью, а те, исхитрясь, ночью прошли со всем добром в землю свою.

Эта весть поразила Ивана Васильевича и, обратясь к брату Юрию, он молвил:

– Запомни поход сей, Юрий. Сие и нам пригодится на случай. Ежели на Русь Орда придет, то и мы также принудить их сможем назад оглянуться. Подумай о сем как воевода, а ты, Федор Василич, как дьяк.

Сегодня с раннего утра сияет солнышко и так же тепло, как и вчера. Со стану в Мячкове полки московские снялись еще на самом рассвете: не терпелось им, хотелось скорей Москву повидать; воины, бояре, воеводы, князья да и сам государь, почитай, вовсе не спали. Сразу зашумел весь стан, лишь солнце из-за края земли огнем и золотом брызнуло. Разом потянулось все войско государево к стольному городу. Только тишины вечерней уже не было – от сплошного человеческого крика и говора все гудело кругом непрерывно, как на огромном пчельнике. Иногда сквозь гул и говор прорывались радостные крики и возгласы в честь государя – это встречные конные и пешие приветствовали великого князя. Так повторялось на каждой версте, и встречные тут же поворачивали обратно, радостно окружая войско и сопровождая его к Москве.

Иван Васильевич ехал впереди своего полка рядом с сыном и братьями, с ним же ехали воеводы его знаменитые: брат князь Юрий Васильевич, Михаил Андреевич, князь верейский с сыном Василием, молодой Патрикеев, князь Стрига-Оболенский, Холмский, Пестрый, царевич Даниар и прочие. Государь радостно оглядывался по сторонам, но из-за шума и гула говорил мало.

Но вот на пятой версте от Москвы все кругом как-то изменилось. Волнение охватило Ивана Васильевича и все войско его.

Увидели все, как темной сплошной тучей двигается от самой столицы огромная толпа людей московских и посадских, а также сирот из подмосковных деревень с женами и даже детьми.

– Вся Москва двинулась, весь народ правос… – воскликнул было Иван Васильевич, но голос его сорвался от волнения.

И говор и крики кругом тоже смолкать начали: воины простые почуяли близких, дорогих своих в этой туче народной, на них наползавшей, а в тишине осенней чуть слышно плывет уж из Москвы гул колокольный.