Олег Михайлов - Александр III: Забытый император Страница 21

– Па! Но Кузьминский предвидел нашу войну с турками. Он оказал неоценимую помощь князю Милану. А кроме того, вспомни о его трех Георгиях. Они-то получены в русской армии!..

Александр II пытливо глядел на сына.

– Хогошо! – наконец сказал он. – Позовите Милютина… Вот что, Дмитгий Алексеевич, голубчик, – обратился он к военному министру. – Соблаговолите-ка послать на имя Каталея телеггамму: «Соизволяю повелеть Кузьминского пгостить и в кгепость не сажать…»

Цесаревич не хотел при свидетелях говорить правду. Но едва Милютин удалился, Александр Александрович, складывая салфетку, выдавил из себя:

– Поздно, па!..

– Что поздно? – не понял император.

– Штаб-ротмистра Кузьминского уже нет…

Кишинев. Главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич, худой, высоченный, с длинным немецким лицом, свита – золотые каски с белыми волосяными султанами, золотые и серебряные перевязи ладунок наискось серых плащей, тяжелые палаши, синие и алые вальтрапы,[80] расшитые золотом и серебром, кивера и уланские шапки, гнедые, каурые, белые кони.

…Сразу же после торжественного обеда Николай Николаевич улучил момент, чтобы переговорить с императором:

– Прости, Саша, но я прошу тебя подготовиться к очень откровенному разговору. Возможно, он будет тебе неприятен. Но еще раз прошу, прости меня за то, что я должен сказать, не могу не сказать тебе…

– Я всегда ожидал от тебя только полной откговенности, – отвечал император, но по лицу его, дотоле ясному, пробежало облачко недовольства. – Итак, я весь внимание…

– Ради Бога, потерпи, если я буду говорить слишком долго. – Николай Николаевич в волнении зашагал по комнате, меряя ее длинными ногами.

– Готов слушать тебя, Низи, – сощурив свои большие голубые глаза, процедил Александр II. – Итак?..

– Итак, я хотел бы сказать о присутствии государя в действующей армии и о службе в ней великих князей…

Император подавил в себе нарастающее раздражение, как всегда в таких случаях вспомнив о ней – о самом любимом существе, Катюше Долгорукой. Он представил себе ее лицо, ее молодое тело, ее нежный голос. Это всегда успокаивало и отвлекало его.

– Говоги же, – сказал он, совершенно владея собой.

– Ты удостоил меня, Саша, высокой чести – быть главнокомандующим русской армии. И я надеюсь, вместе с этой ответственной должностью ты предоставил мне полную самостоятельность в исполнении высочайше утвержденного плана ведения кампании. Я убежден, в верхах армии не должно быть лиц, которые бы не имели определенных обязанностей и ответственной работы. Их присутствие будет только мешать делу…

– Яснее, яснее… – перебил его августейший брат.

– Что ж, расставим все точки над i. Присутствие монарха в армии без вступления в командование ею пагубно и для армии, и для самого монарха. Вспомни нашего дядю Александра Павловича. К чему привело его пребывание в войсках в 1805 году? К поражению под Аустерлицем. А начало кампании 1812 года? Аракчееву[81] с Шишковым[82] и Балашевым[83] пришлось обратиться к императору с откровенным письмом, после чего он и уехал из армии. То же самое было и во время заграничных походов тринадцатого и четырнадцатого годов. А как стесняло главнокомандующего князя Витгенштейна присутствие нашего отца в Турции в 1828 году![84] Когда обсуждался вопрос о продолжении похода, папа со свойственным ему благородством сам признал это, сказав: «Я более в армию не поеду. При мне все идет худо…»

У Александра Николаевича задергалось веко.

– Это все? – бросил он.

– Нет, Саша. Я хотел бы, чтобы никто из великих князей не получил назначений в армию. Признайся, ведь все они люди безответственные и не привыкшие всей обстановкой их жизни к строгой дисциплине. Что получилось, когда наш дедушка послал Константина Павловича в итальянскую армию Суворова?[85] Он нарушал военные порядки, а затем едва не оказался в плену. Да и наша с Михаилом поездка в Севастополь[86] по воле папá не была удачной…

– Это уж точно, – криво усмехнулся император. – Как это пели наши солдатики?

Из сражения большогоВышло только два гегоя,Их высочества.Им повесили Егогья,Повезли назад со взмогья,В Питег на показ…

Щадя брата и собственный вкус, Александр Николаевич не стал цитировать предыдущие строки, где неизвестный поэт упоминал с солдатской прямотой про, так сказать, нижнюю часть спины великого князя…

Впрочем, песенка эта привела государя, у которого так легко менялось настроение, в юмористическое расположение духа. Он помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил ровным, спокойным голосом:

– Что ж, я вполне согласен с тобой, Низи. Но позволь и мне изложить свою точку згения. Присутствие монагха, безусловно, стесняет действия главнокомандующего. И поэтому я не буду постоянно находиться пги агмии. Но я не могу уехать в Петегбугк, потому что пгедстоящий поход имеет гелигиозно-национальный хагактег. Я останусь в тылу агмии, в Гумынии. И только вгемя от вгемени буду пгиезжать в Болгагию. Поблагодагить войска за боевые подвиги и посетить в госпиталях ганеных и больных. И каждый газ я буду пгиезжать не иначе как с твоего согласия, Низи…

– Пожалуй, ты прав, Саша… – также после паузы отвечал Николай Николаевич.

– Что же касается великих князей… Видишь ли, Низи, в пгинципе я согласен с твоим мнением. Но ввиду особого хагактега похода их отсутствие в агмии может быть понято общественным мнением как уклонение от исполнения патриотического и военного долга. Во всяком случае, Саша как будущий импегатог не может не участвовать в походе…

Александр Николаевич еще раз вспомнил о Долгорукой и недоброжелательном отношении к ней наследника и цесаревны и со вздохом сказал:

– Я хоть этим путем надеюсь сделать из него человека…

Глава четвертая

На войне как на войне

Цесаревич со своим штабом расположился в селе Павло, на шоссейной дороге из Систова в Трембеж.

Зажиточный болгарский крестьянин предложил великому князю весьма порядочную избу, но тот предпочел разбить возле нее свою кибитку и спать в ней: жара была невыносимая.

Накануне Александр Александрович выступил из Зимины вместе с главнокомандующим дядей Низи, а потом с братом Владимиром проделал верхом, без привала, под палящим солнцем утомительный путь в двадцать пять верст. В Павло он прибыл в сопровождении конвоя лейб-гвардии атаманского дивизиона.

Все болгарское население высыпало навстречу; турки бежали, бросив, по обыкновению, скарб и даже скотину. Женщины и девицы осыпали русских освободителей цветами, а духовенство отслужило в местной церквушке торжественный молебен.

Наследник едва дождался окончания церемонии. От сорокаградусной жары он чувствовал себя так, словно только что вышел из парной, а на спине под кителем ощущал некую огромную мокрую перину. Войдя в кибитку, Александр Александрович с огромным трудом стащил с себя прилипшее белье и кулем повалился в костюме Адама на походную постель.

– Какое еще счастье, – бормотал он, – что всем нам разрешили носить бороды и не бриться! Орудовать лезвием – и каждый Божий день – было бы сущей мукой!..

Он приказал денщику Карякину убрать подальше бритвы – до Петербурга! – и, завернувшись в простынку сел за очередное послание своей Минни, которой писал ежедневно:

«Обнимаю тебя, моя душка Минни, и благодарю Господа всею душою за то счастие, которое он послал в эти одиннадцать лет. Вспоминаю с радостию тот счастливый день 11 июня, в милом Фреденсборге, который решил нашу судьбу…»

Он бесконечно скучал по своей ненаглядной женушке – самому близкому и родному существу, делился с ней сомнениями и тревогами, рассказывал обо всем, что происходило на театре военных действий и что он должен был делать со своим Восточным отрядом. Предстояла непростая задача: всего с двумя корпусами – 12-м и 13-м, заняв позиции по речке Янтре, сковать семидесятипятитысячную группировку турок в четырехугольнике крепостей Рущук, Шумла, Варна, Силистрия, прикрыть действия передового отряда Гурко, а также воспрепятствовать возможному выходу противника на коммуникации всей Дунайской армии.

В эти первые дни после переправы через Дунай цесаревич полагал, что война закончится к осени и он очень скоро вернется к своей семье.

«Моя милая душка Минни, – продолжал Александр Александрович, – не грусти и не печалься и не забывай, что я не один в таком положении, а десятки тысяч нас, русских, покинувших свои семейства за честное, прямое и святое дело по воле Государя нашего и благословению Божьему. Господь да благословит нас всех, а ты молись за меня, и Господь, верно, не оставит нас, и молитвы твои и мои, если они будут от чистого сердца, помогут нам, я в том уверен, перенести спокойно нашу разлуку, и благословит наше свидание. Да поможет нам Бог.