Всеволод Соловьев - Наваждение Страница 21

— Зина, я вѣрю твоей искренности, — тихо проговорила мама:- но умоляю тебя, подумай хорошенько; ты знаешь, что теперь слишкомъ многое рѣшается, увѣрена-ли ты въ себѣ?

— Нѣтъ, видно вы мнѣ не вѣрите! — отчаяннымъ голосомъ почти крикнула Зина, хватаясь за голову. — Да вы и имѣете право не вѣрить.

Она замолчала. Лицо ея оставалось неподвижно, глаза закрыты, она какъ будто вся уходила въ свой внутренній міръ. Но вотъ она открыла глаза, прямо взглянула на меня и на маму и какимъ-то торжественнымъ, страннымъ голосомъ сказала:

— Вѣрьте мнѣ, я не обманываю ни себя, ни васъ; теперь я въ себѣ увѣрена.

Страшная тяжесть спала съ насъ.

Какое это было утро! Какъ вдругъ просвѣтлѣла моя маленькая квартирка, какъ онѣ обѣ, и мама и Зина у меня хозяйничали и все осматривали, пересчитывали всѣ принадлежности моего хозяйства и дѣлали свои милыя замѣчанія, и обѣ громко смѣялись. Зина превратилась въ шаловливаго, милаго ребенка, а мама вдругъ помолодѣла лѣтъ на десять, даже какъ-то разгладились и совсѣмъ исчезли эти мучительныя тѣни вокругъ ея рта, которыя придавали ея лицу такое невыносимое для меня выраженіе.

Зина объявила, что она весь день останется у насъ; что она не можетъ теперь отъ насъ оторваться, и мы весь день провели втроемъ. Это были самыя праздничныя минуты во всей моей жизни.

Прошло три дня. Зина являлась къ намъ съ утра, и мы не разставались до ночи… Погода все стояла прекрасная. По вечерамъ мы ѣздили за городъ. Ни одною миной, ни однимъ знакомъ Зина не нарушала очарованія, въ которомъ мы находились. Я видѣлъ и чувствовалъ, что мама совершенно успокоилась.

Но вотъ послѣ трехъ безмятежныхъ дней Зина исчезла: два дня о ней не было ни слуху, ни духу. Наконецъ, даже мама сказала мнѣ:

— Поѣзжай, узнай, что съ ней такое? Можетъ быть, заболѣла…

Я поѣхалъ.

Это было вечеромъ. Еще съ улицы я замѣтилъ, что у генерала гости, потому что всѣ окна были ярко освѣщены. Я не ошибся: въ гостиной я засталъ всю компанію, только Рамзаева не было. Вообще всѣ эти дни онъ куда-то исчезъ, иначе непремѣнно-бы явился ко мнѣ, узнавъ что мама пріѣхала.

Генералъ съ Александрой Александровной и ея мужемъ играли въ карты. Онъ пожаловался мнѣ на нездоровье и я пошелъ дальше, искать Зину.

Я засталъ ее въ будуарѣ. Она лежала на chaise longue; Коко сидѣлъ, согнувшись въ три погибели, на низенькой скамеечкѣ у ногъ ея, а толстый Мими стоялъ у ея изголовья и махалъ ей въ лицо вѣеромъ.

— А! André, это ты! — лѣнивымъ голосомъ проговорила Зина и даже не поднялась съ мѣста. — Видишь, я больна и мои придворные меня забавляютъ… Мими, дайте André стулъ.

Мими вмѣсто стула подалъ мнѣ руку, но Зина настойчиво повторила:

— Слушайте, дайте сейчасъ André стулъ, поставьте его сюда!

Мими что-то промычалъ, но поспѣшно исполнилъ ея приказаніе.

— Садись, André.

Я сѣлъ, потому что у меня все равно подкашивались ноги.

Зина обернула ко мнѣ свое лицо съ полузакрытыми глазами. Какое это было лицо! Въ немъ не было ровно ничего общаго съ тѣмъ, которое я и мама видѣли въ эти послѣдніе дни.

— Если ты больна, отчего-же ты не написала? Мама такъ о тебѣ безпокоится! — проговорилъ я.

Тутъ вмѣсто отвѣта Зина сдѣлала какую-то странную гримасу.

— Я сама сегодня собиралась къ вамъ, только не удалось; къ тому-же, конечно, я надѣялась, что ты посѣтишь меня сегодня… Ахъ, какая скука! — медленно продолжала она, потягиваясь и зѣвая. — Коко, отчего вы умѣете говорить только однѣ глупости? Я желала-бы знать, неужели никогда въ жизни вамъ не пришлось сказать ни одной умной вещи, хоть нечаянно?

— Я увѣренъ, что всегда говорю самыя умныя вещи, — очень серьезно отвѣчалъ Коко. — Вы знаете, что самыя умныя вещи всегда кажутся глупостями людямъ…

— Ого! — вдругъ засмѣялась Зина. — Такъ вы въ самомъ дѣлѣ иной разъ умѣете умно говорить! Или, можетъ быть, это сейчасъ была самая умная вещь, которую вы сказали… Во всякомъ случаѣ поздравляю васъ и позволяю за это поцѣловать мою руку…

Она протянула ему руку, и онъ впился въ нее губами.

— Да отпустите-же, отстаньте! — какъ-то ужасно хохоча, повторяла Зина и вдругъ, повернувшись, оттолкнула отъ себя Коко ногою.

Я чувствовалъ какъ у меня пересохло въ горлѣ и закружилась голова.

«Что это такое было? Гдѣ я? Что это — будуаръ кокотки?..»

Я совсѣмъ задыхался въ этой атмосферѣ и приподнялся съ кресла, порываясь уйти.

Зина быстрымъ движеніемъ меня остановила.

— Ты ужъ исчезаешь, André? Теперь, такъ какъ мама здѣсь, ия не смѣю тебя удерживать, но постой минутку, я напишу ей маленькую записочку.

Я машинально снова опустился въ кресло. Она подошла къ письменному столику, что-то быстро написала, запечатала въ конвертъ и подала мнѣ.

— Пожалуйста, передай мамѣ.

Я взялъ записку, положилъ ее въ карманъ; кажется, пожалъ руки Коко и Мими… Вотъ и Зина протянула мнѣ свою руку. Я ужъ уходилъ, но она пошла за мною. Я не смотрѣлъ на нее и ничего не сказалъ ей.

Мы проходили черезъ столовую, блѣдно освѣщенную висящею лампой. Никого не было. Коко и Мими не вышли за нами.

— André, остановись! — вдругъ сказала Зина.

Я обернулся къ ней и схватилъ ее за руки.

— Зина, — задыхаясь прошепталъ я:- поѣдемъ со мною, можетъ быть, еще возможно… Скорѣй, сейчасъ, рѣшайся… иначе будетъ поздно!

— Поздно, André,- тихо отвѣтила она: — поздно, прощай, мой милый!..

Я замѣтилъ какъ она хотѣла обнять меня, какъ ужъ поднялись было ея руки, но тотчасъ-же и опустились и вмѣстѣ съ ними низко опустились ея рѣсницы. Страшно блѣдною показалась она мнѣ въ полусвѣтѣ комнаты.

— Прощай, — едва шевеля губами повторила она и тихо повернулась, и тихо пошла отъ меня.

Я хотѣлъ броситься за нею, хотѣлъ силой увлечь ее съ собою, но остановился. Ужасъ охватилъ меня, и я бросился скорѣй домой, къ мамѣ.

Мама испуганно взглянула на лицо мое и дрожащими руками распечатала записку Зины. Она медленно прочла ее, уронила на полъ и нѣсколько мгновеній сидѣла неподвижно, блѣдная, съ такимъ страдающимъ лицомъ, что за одно это лицо я долженъ былъ навсегда возненавидѣть ту, которая написала эту упавшую на полъ записку.

Мама все сидѣла неподвижно, а я нашелъ, наконецъ, въ себѣ силу поднять и прочесть записку.

И я прочелъ:

«Вы напрасно мнѣ повѣрили, я опять обманула и себя и васъ: я ничего не могу сдѣлать съ собою. Сегодня все рѣшилось: я выхожу замужъ за этого старика, онъ меня покупаетъ. Я не въ силахъ была сказать это André, вы скажете лучше и спасете его, вѣдь, затѣмъ вы и пріѣхали».

Записка мнѣ не сказала ничего новаго. Уже простившись съ Зиной, я все зналъ навѣрное.

Во весь конецъ этого вечера мы почти не сказали другъ другу ни одного слова.

Я напрягалъ всѣ усилія, чтобы казаться твердымъ. Мама тоже не выражала ни горя своего, ни негодованія. Потомъ я понялъ, что ея присутствіе тогда спасло меня.

На другой день мы вмѣстѣ уѣхали въ деревню.

XI

Какіе чудные дни наступили теперь здѣсь, на берегахъ Женевскаго озера!.. Какъ все блещетъ теплыми, ласкающими взглядъ красками, какъ все дышетъ молодою весеннею жизнью!.. И эта жизнь съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ требуетъ себѣ больше и больше простора поднимается выше и выше на бѣлыя горы…

И горы темнѣютъ; таютъ и разливаются сотнями ручьевъ ихъ снѣга и льдины… И бѣгутъ ручьи, перегоняя другъ друга со звономъ и плескомъ, бѣгутъ въ кипучія воды Роны и Арвы… Только вѣчно мертвы и угрюмы далекіе великаны, предводимые Монбланомъ, до нихъ не добраться веснѣ и жизни, и холодно обливаетъ солнце ихъ блѣдныя вершины…

Я послушался madame Brochet и пошелъ подышать воздухомъ. Долго бродилъ я по знакомымъ мѣстамъ, гдѣ такъ часто бывалъ вмѣстѣ съ Зиной. Но странное дѣло, теперь она мнѣ не вспоминалась, даже какъ-то призатихла тоска моя. Весенній запахъ, весеннія краски стали навѣвать на меня другія воспоминанія.

Какимъ далекимъ мнѣ кажется то лѣто, когда я пріѣхалъ съ мамой въ деревню! Намъ пришлось тогда больше двухъ дней ѣхать по желѣзнымъ дорогамъ. Ахъ, какая это была каторга! Но я рѣшился, во что-бы то ни стало, не поддаваться своимъ мученіямъ и выдержать! у меня хватило силы подумать и о мамѣ.

Мы ѣхали и бодрились другъ предъ другомъ; то сознавали этотъ обманъ, то, минутами, надѣялись, что онъ удастся. Мама только объ одномъ заботилась, какъ-бы настолько сильно выразить мнѣ свою любовь, чтобъ я почувствовалъ, что эта любовь чего-нибудь стоитъ, и нашелъ въ ней утѣшеніе и поддержку. Ея присутствіе, необходимость всячески сдерживать себя, отгонять свои мысли отъ ужаснаго предмета, заботиться о томъ, какъ-бы обмануть ее, подъ конецъ оказались благотворными: я пріѣхалъ въ деревню несравненно болѣе бодрымъ, чѣмъ можно было ожидать. Прошли первые страшные дни. Мама неустанно слѣдила за мною, она рѣшилась во что-бы то ни стало залѣчить тоску мою. Она употребляла всѣ тѣ средства, которыми обладала и которыхъ у нея всегда было много…