Альберт-Эмиль Брахфогель - Людовик XIV, или Комедия жизни Страница 21

Лицо Мольера пылало, он с жадностью слушал принцессу.

— О, это невозможно… Это такая высота, о которой я не смею мечтать! Превзойти тех актеров, которым покровительствует сам король! Это невероятно!

— Напротив, очень возможно! Вы не знаете, Мольер, что, кроме Сида и других немногих героев древности, мы видели на сцене только арлекино, которые угощают нас такими пошлыми шутками, что, право, даже римская чернь постыдилась бы слушать их. Людей живых, настоящих людей мы так же мало видели на сцене, как мало похожи Мениже, Эвремон и другие академисты на настоящих слуг науки. Поверьте, Мольер, ваше торжество в Париже несомненно! А мы уж позаботимся, чтобы вы добрались туда.

Мольер схватил руку принцессы и с жаром поцеловал ее.

— Вы поразили и осчастливили меня вашей похвалой, вы разбудили во мне те горделивые мечты, которые заставили меня некогда променять адвокатскую мантию на лоскутки комедианта, но, право, мне что-то не верится в возможность подобного счастья.

Между тем началась иллюминация на реке. Принц с принцессой должны были присутствовать на празднестве, даваемом в их честь собранием купцов. Мольер оставил замок и быстро направился в парк. Он был сильно взволнован. Голова его горела.

— Мне быть в Париже! Мне превзойти Корнеля! О, мечты моей юности! Неужели вам суждено сбыться… — шептал он в каком-то забытье.

Долго ходил он по аллеям парка и очнулся, только когда солнце уже высоко стояло на небе.

Последствия этого дня были чрезвычайно благоприятны для Мольера. Несомненно, что сам принц Конти чувствовал к нему глубокую симпатию и дозволял с ним такую фамильярность, которая, по тогдашним аристократическим понятиям, могла быть только следствием каприза человека, не знающего, как убить свое время. Но все же он относился к нему не как к гениальному человеку, заслуживающему удивления, а как к верному товарищу, в котором он не видел ненавистного для него лакейства и льстивости. Совсем другое дело принцесса. Она видела в Мольере необыкновенный талант и обращалась с ним, как с равным себе. Похвала Мольеру была всегда на ее устах, и она даже ввела его в интимный кружок, который избрала для себя. Разумеется, такая милость не могла не возбудить ненависти, и, конечно, новому любимцу плохо бы пришлось от закулисных интриг, если бы не опасались раздражить его высоких покровителей. Паж Лорен и герцог де Гиш дорого поплатились за попытку оскорбить Мольера. Молодой герцог подзадорил Лорена, который и без того ненавидел Мольера, чтобы тот сыграл с ним какую-нибудь оскорбительную шутку на вечере у принца. На первом же балу Лорен отказался угощать Мольера вином, и когда Конти строго приказал ему исполнить свою обязанность, то Лорен с намерением облил все платье Мольера. Паж был немедленно удален из салона, а Мольера принцесса пригласила на танец: высокая честь, которой немногие могли добиться. Лорена отправили в Монпелье корнетом в кавалерийский полк, а когда стало известно, что и герцог де Гиш замешан в этой шутке, то ему был закрыт вход на все интимные собрания и его стали принимать только как официальное лицо. Взбешенный герцог немедленно подал просьбу об отставке и поскакал в Париж.

Два счастливых года до весны 1656 года провел Мольер в Безьере и потом в Монпелье, куда переехал принц Конти.

Эти два года были самым радостным, самым отрадным временем всей его жизни.

Мадлена Бежар, которая в прежнее время так мучила его ссорами и капризами, передала теперь в его руки все управление труппой. Гордая Дюпарк, увидев, что Мольер осыпан милостями, подарками и похвалами, сочла не лишним обратить на него свой благосклонный взор, и нежное сердце актера не могло устоять против ее очаровательных глаз. Большая часть жалованья Мольера пошла на прихоти красавицы, которая полунежно, полупрезрительно принимала его ухаживания и подсмеивалась над его вздохами. Между тем любимица Мольера, Арманда, также стала расцветать, и проницательная Мадлена сочла нужным сменить метод ее воспитаний. Она принялась просвещать молодую девушку по части хитростей женского кокетства, и Арманда сделала удивительные успехи в этой науке. Что касается Кальвимон, то союз ее с Лагранжем оказался, против ожидания, чрезвычайно счастливым. Прекрасная Флоранс ревниво оберегала как талант, так и верность своего супруга, который должен был сказать «прости» всем своим любовным похождениям. Но в сердце ее все-таки гнездилась глубокая ненависть к Мольеру, которого она считала главным виновником своего падения.

Аббат Даниель давно уже отправился в свое епископство. Перед отъездом он дал обещание Мольеру, что употребит все свое влияние на Мазарини, чтобы труппе Бежар были открыты врата столицы. Но, разумеется, Мольер не обманулся в искренности этих уверений.

Но весной 1656 года два важных обстоятельства изменили весь ход событий. Срок заседаний земских чинов кончился. Все дворяне спешили разъехаться по своим поместьям. Пезенас совсем опустел. Празднества и спектакли прекратились. Вслед за тем приехали маршал де Брезе с герцогом д’Эперноном и передали принцу желание как Мазарини, так и его величества короля, чтобы Конти с супругой возвратился в Париж, где его присутствие было необходимо. Герцог д’Эпернон должен был принять на себя управление провинцией.

Это предложение, чрезвычайно лестное для самолюбия принца, было вызвано серьезными политическими комбинациями. Борьба с Испанией в Нидерландах продолжалась с обоюдным ожесточением. Счастье было то на стороне французов, находившихся под начальством Тюренна, то на стороне противников, предводительствуемых Конде, братом Конти, и Карлом Лотарингским. Мазарини решился заключить союз с Кромвелем против мадридского двора, пообещав последнему изгнать из Франции Стюартов, чего, впрочем, не исполнил.

Но даже и это средство, как ни сильно оно ослабило Испанию, не могло придать этой войне благоприятный для Людовика XIV оборот. Оставалось одно только средство — хитрость. Было известно, что Конти завидовал брату, который, будучи гораздо менее способным полководцем, достиг такого блестящего, почти королевского положения. С другой же стороны, все знали, что Конти горячо желал примирения со старшим братом и его возвращения из изгнания. На этих данных Мазарини построил целый план и решился привести его в исполнение. Конти должен был занять место в совете короля и, соединившись с де Брезе, сестра которого была замужем за Конде, перетянуть на сторону правительства Конде и Карла Лотарингского. Кардинал понимал очень хорошо, что, лишившись этих двух главных полководцев, Испания будет поставлена в такое безвыходное положение, что согласится на мир, какой бы ценой он ни был куплен, хотя бы даже потерей Нидерландов. Все эти соображения и заставили Мазарини вызвать принца в Париж. Между тем в Безьере шли деятельные приготовления в дорогу. Мольер был как громом поражен, когда принц сообщил ему о своем отъезде. Опять приходилось приниматься за прежний бродячий образ жизни, исполненный лишений и всяких невзгод.

Вечером, накануне своего отъезда, принц послал за Мольером. Их высочества были одни. Всюду царствовал беспорядок, неразлучный с дорожными сборами. Как-то холодно и чуждо показалось Мольеру в этих комнатах, в которых он провел за два года столько счастливых минут.

— Приходится расстаться с вами, любезный Мольер, — начал Конти, — поверьте, что эта разлука нам не менее тягостна, чем вам.

— Но я надеюсь, что наша разлука продлится весьма недолго, — прибавила Марианна. — Я рассчитываю встретиться с вами в Париже.

— Ах, ваше высочество, человеку только раз в жизни удается подняться на волнах счастья, и потом он снова и навсегда погружается на мрачное дно. События следуют одно за другим помимо нашей воли, и беспощадное время все предает забвению!

— Ну можно ли предаваться такой глупейшей меланхолии, — воскликнул Конти почти с неудовольствием. — Ведь это наконец обидно, что самые искренние наши убеждения ничего не стоят в ваших глазах!

— Неужели вы в самом деле имеете так мало доверия к нам, — сказала Марианна, ласково протягивая руку Мольеру. — И вы также разделяете общее мнение, что будто бы высокопоставленные лица недоступны чувству благодарности и дружбы? Нет, Мольер, вы для нас незабвенный человек, которому мы обязаны счастливейшими днями жизни!

— О, ваше высочество, вы совсем не так поняли мои слова. Я ни минуты не сомневался, что поговорка «с глаз долой — из сердца вон» не может быть применима к таким людям, как вы. Я уверен, что вы употребите все меры, чтобы перетянуть меня в Париж. Но между вашим желанием и исполнением будут стоять тысячи препятствий. Вы, конечно, можете расположить его эминенцию в мою пользу, но вы не властны отнять монополию Бурзольта на театры Бургонне и Марэ, дарованную покойным королем и кардиналом Ришелье. Да и было бы несправедливо пожертвовать любимцами двора и публики ради какой-то неизвестной провинциальной труппы!