Амур Бакиев - Легионы идут за Дунай Страница 21

Поравнявшись со свитой царя, полководцы приветствовали его. Телохранители Децебала выпустили в небо тучу свистящих стрел. Затем обе группы поворотили коней и направились по восточной дороге за город, в Священную округу. На стене появился глашатай. Зычным голосом он известил о том, что вечером повелитель Дакии устраивает для жителей пир на площади и улицах Сармизагетузы и приказывает явиться на празднество в лучшей одежде.

Сразу за башнями ворот восточной дороги столицы находились храмы дакийских божеств. В тенистой роще размещались святилища Великого бога Замолксиса – владыки неба и подземного царства. Капище бога грома и молнии Тебелейзиса, хозяина и повелителя несметного числа волкоголовых драконов. Там же находился большой храм Солнца и Утренней зари. Служители этого культа обожествлялись после смерти и почитались в образе небесных всадников. По верованиям даков «боги-всадники» гарантировали своим почитателям бессмертие. Они назывались по-разному. Кабиры у гетов. Диоскуры у фракийцев. И считались небесными сыновьями Замолксиса. Кроме перечисленных, в дубраве стоял дом Высочайшего Безымянного Бога, чьи лик и форма были покрыты мраком.

Молчаливые бесстрастные жрецы встретили приехавших возле высокой колючей изгороди. Царь, его военачальники спешились. Сошли с коней и все воины военных отрядов. Пятьдесят человек вошли следом за предводителями в Священный лес. Обложенная гранитными камнями тропинка вела к храмам. Возле орешника, дерева, наделенного мудростью, гостей встретил верховный жрец Замолксиса. Золотой обруч охватывал седую голову Мукапиуса. Пектораль[131] закрывала ворот белоснежного одеяния. Зрачки служителя богов сверлили человека насквозь. По знаку Диега конники положили у подножия ствола приношения. Двадцать полных сарматских доспехов посвятили они Замолксису. Кожаную конскую торбу с серебряными и золотыми украшениями. Цветные войлочные ковры. И усадили спиной к спине четырех мальчиков и девочек. Одна серебряная цепь сковывала надетые на невольников ошейники.

И последнее. Дюжие воины развязали мешки, и на сочную траву покатились сморщенные, иссушенные человеческие головы. Всего триста.

Жрец также равнодушно посмотрел на них и медленным исполненным достоинства шагом удалился в храм. Жертва была принята.

Костры ярко освещали столы, уставленные жареным и вареным мясом, амфоры и корчаги с вином. Насвистывали флейты, постукивали трещотки и барабаны. Сармизагетуза веселилась вовсю. Ряженые, в овчинных куртках мехом наружу, со страшными масками из дерева, кожи и материи носились по проулкам. Танцевали и пили. Некоторые, скинув обувь, по-фракийски бросались босыми ногами на пламенеющие угли и лихо отплясывали, потрясая деревянными пастушескими посохами и обнаженными ножами. Музыка неслась и из дворца царя.

Гости сидели по обе стороны зала. У дальнего конца, на возвышении восседал Децебал, по правую руку от него – верховный жрец, по левую – сын и наследник Котизон. Знатные даки теснились отдельно, своим кругом. Старейшины и вожди племен северной и центральной Дакии с непокрытыми головами, охваченными серебряными и золотыми повязками, неприязненно косились на спесивых южан в длиннорукавых галльских туниках, обшитых бахромой, и плотных войлочных колпаках.

Первые цари – создатели дакийского государства опирались в своей деятельности на богатые аристократические племена альбокензиев и сальдензиев, чьи земли по Голубому Дунаю граничили с владениями Рима. Так поступали и Буребиста, и Котизон Великий, родства с которым добивался сам император Август, предлагавший царю единственную дочь. Этим же путем шел и Диурпаней. Кичливые главы родов трансильванских племен втравили его в войну с Домицианом. Их не интересовала судьба Дакии. Им нужны были новые рабы и золото. Они презирали своих соплеменников, которых не коснулись блага греческой и римской торговли, чуждых иноземной культуры и обычаев. И тогда пришла беда. Дважды императорские легионы переходили Дунай и вторгались на территорию молодого царства. Ненависть народа вылилась не только на захватчиков римлян, но и на самого Диурпанея и продажную клику его альбокензийских покровителей. Поддержанный жрецами и вождями горных племен Децебал из рода Дадеса сверг Диурпанея и взял бразды правления страной. Железную длань нового правителя вскоре почувствовали все. Для альбокензиев Децебал был ненавистнее, чем десять римских императоров. В решающей битве под Тапэ с войсками римского наместника Теттия Юлиана знать трансильванов предала царя. Но и потери римлян были так велики, что уставший от войны Домициан согласился на мир.

Перед военной доблестью и мудростью нового царя склонилась вся Дакия. Дабы скрепить разрыв, образовавшийся между знатью юга и севера, Децебал взял в жены Тзинту – дочь влиятельного рода сальдензиев, и приблизил к себе ее брата Регебала.

Капли смолы падали с горящих факелов. Рабы вносили кушанья и выносили кости и пустые амфоры. Золотые гривны, браслеты и перстни украсили грудь и запястья победоносных командиров. Регебал получил в управление земли потулатензиев до берегов Пирета, стал начальником конницы царя. Почестей удостоились и остальные присутствующие. Без подарков и знаков царского внимания не остался никто.

– Он думает, что купит нас за десяток сарматских лошадей, – злобно шептал своему сотрапезнику Дакиск, старейшина рода альбокензиев, живущих по течению Тимишула.

– Молчи, Дакиск, не то тебя услышат прихвостни! Нет! Нас ему ни купить, ни запугать. А вот Регебала он, кажется, приручил.

За соседним столом слышалось:

– Не скажи! Их было трое, и я убил двух из них! Ты был тогда совсем в другом месте, Дазий!

Дазий, вождь сензиев, таращил выпуклые, налитые кровью глаза. Его плащ, скрепленный чеканной фибулой в виде лебедя, совсем съехал на живот.

– Если бы не я, ты валялся бы сейчас в степи за Тизией, брехливый сказочный герой План!

– Да если хочешь знать, ты вообще не участвовал в битве, пьяный сензийский пастух! Когда сарматы запороли твою лошадь, ты прятался за ее раздувшимся брюхом и икал от радости!

– Довольно, План! Я прощаю тебя только из уважения к любимому царю и еще потому, что ты пьян! А пьян потому, что совсем не умеешь пить. Да и когда сопливые кепакизы умели пить?! Знаешь анекдот про кепакиза, который на празднествах Диониса понюхал пробку от кувшина и так осоловел, что во время ночных оргий не смог покрыть пятнадцатилетнюю девчонку.

– Сейчас посмотрим, кто не умеет пить! – План, наставник и дядька царского сына, порывался залезть на столешницу. Сидящие рядом дружно удерживали вояку. – Эй! Кто там, несите сюда вина! Две амфоры! И не белого, а красного! Ты будешь валяться сегодня на полу, Дазий! И жалкие рабы будут спотыкаться о твою пьяную тушу!

Децебал ел жареных куропаток и беседовал с сыном и жрецом. Мукапиус время от времени бросал взгляд на пирующих. Сусаг – лучший полководец царя, в затканной золотом, замшевой одежде мрачно смотрел на веселье и не принимал участия ни в обжорстве, ни в разговоре Котизона с отцом. Он внимательно следил за поведением трансильванских подданных своего покровителя. Оценивал выправку и вооружение гвардейцев, стоящих у входа и вдоль стен, и думал о том, как много еще надо сделать, чтобы превратить разрозненные дружины своенравных властителей дакийских земель вот в такие дисциплинированные, обученные подразделения. Тогда не страшны ни римляне с их легионами, ни альбокензии с их богатством и коварством.

Рано утром Скориб поднял от подушки гудящую голову и, погладив плечо спящей жены, начал собираться. Оделся. Бросил в лицо несколько горстей холодной воды из деревянной лохани. Засунул за пояс блистающий плотницкий топор. Вскинул на плечо котомку с харчами. Не оглядываясь, вышел во двор. Лошади, основная и подсменная, хрустели овсом. Он накинул на спину одной покрывало из козьей шкуры и, ведя второго коня в поводу, выехал со двора.

На повороте, за городом, начальника артели поджидали Сасса и Гета. Юноши пробормотали слова приветствия хриплыми со сна голосами и зарысили следом. Они ехали в Тибуск, где три года строили метательные машины для обожаемого ими царя. Децебала Дадесида.

4

Миапарона осторожно, крадучись приближалась к берегу. Загорелые мускулистые зихи мерно взмахивали веслами. Сиесиперис и Мамутцис, стоя у борта, напряженно вглядывались в плавни. Обидно было бы, пройдя, проехав и проплыв десятки тысяч стадий, попасться боспорянам или римлянам в нескольких десятках шагов от родной земли. Беспокойство росло с каждым гребком. Казалось, вот сейчас раздвинутся тростники, вынырнут оттуда черные иллирийские лембы, взовьются кованые крючья кошек, и после, когда закончится неизбежная в таких случаях схватка, гладко выбритый римский центурион будет задавать им, избитым и связанным, вопросы. Но заросли были безмолвны. Ветер шелестел веночками метелок, где-то крякали и хлопали крыльями утки. Немилосердно палило солнце, Предводитель пиратов Белял, обритый, с длинным чубом, не обращал никакого внимания на землю. Его больше занимала глубина Понта под килем корабля. Свинцовый слиток с подвязанной бечевой то и дело булькал о воду.