Марк Алданов - Могила воина Страница 21

Уборщица принесла еду на бумажках: тарелки уже все спрятаны. За едой он думал о том, что нужно сделать еще. На бриге в первый вечер было скучновато: больше двух часов любоваться морем нет возможности. Книги были заколочены в ящиках, с собой взял лишь две-три. Следовало бы докупить. Только что вышел «Mémorial de Sainte-Нélène» Лас-Каза, но его в Генуе книгопродавцы еще не получили. «Главное, развлечь всех освободителей, чтобы приставали возможно меньше. «Шахматы есть, шпаги и гири есть».

Подумал также, что пока, быть может, еще не поздно отказаться от поездки. Гамба сошлется на предзнаменование: из-за дурной приметы великий поэт отказался от Греции. «Но зачем отказываться? Все равно дальше жить нельзя. Это лучший выход… А вдруг, можно?» Быстро просмотрел тысячу раз передуманные доводы, личные, политические, всякие: нет, нельзя. «К Терезе, что ли, вернуться, на роль cavaliere servante? Или поехать в Англию, к сестре? Или стишки писать? Или играть в карбонарии, как Гамба играет в морскую войну?…» Он вздохнул, вышел из дому, окинул его взглядом, – на этот раз уж в самом деле последним, – и поехал в город. Принял горячую ванну, оставался в бане очень долго, взглянул на часы. «Да, пожалуй, пора ехать на бриг».

Там уже все было готово. Буря давно улеглась. На «Геркулесе» была снова тревожная суета, но чуть менее торжественная, чем накануне. Он сел на скамейку у пушки, «Лайон» улегся у его ног. «Хоть картину пиши»… Подошел взятый в Грецию пассажир, Шилицци, родственник Маврокордато, человек весьма неприятный. Байрон не сомневался, что это шпион, – вопрос только в том, какой: турецкий английский, русский? Но это большого значения не имело. С брига никому никаких сигналов не подашь. Напротив, даже лучше, на случай столкновения с турецким фрегатом: своего человека турки топить не будут. Они любезно поговорили. – «Вы откуда сейчас едете?» – «Из Петербурга». – «Из Петербурга? (верно русский шпион?). Что же там? Как император Александр? Правда ли, что он совершенно отошел от дел и занят только спасением души?» – «Доля правды есть. Он впал в мистицизм», ответил с улыбкой Шилицци.

Граф Гамба озабоченно выразил сомнение, достаточно ли взято снарядов для двух пушек брига. – «Я думаю, достаточно», – со столь же серьезным видом сказал Байрон, – «хотя у Нельсона под Трафальгаром было, вероятно, еще больше»… Капитан что-то закричал с мостика. Стали разматывать канат. – «Я проведу ночь под фок-мачтой», – восторженно сообщил Гамба, – «там для меня поставили походную постель». Бриг покачнулся. «Теперь поздно», – подумал Байрон. Он взглянул на Геную, твердо – или почти твердо – зная, что больше никогда этого не увидит, не увидит Италии, не увидит культурной жизни. Встал с веселой улыбкой и поднял высоко над головой дорожную шапочку, – все немедленно сделали то же самое. Лакей появился, держа в руках поднос, уставленный бокалами с шампанским. – «За новую жизнь! За наше великое дело! За освобождение Греции!» – сказал Байрон. В эту минуту он с досадой подумал, что снова забыл в ящике прядь волос Терезы Гвиччиоли.

В Ливорно «Геркулес» остановился. Грузились съестные припасы. Надо было принять еще пассажира, которому тоже почему-то предоставили место на бриге. Этот второй пассажир поднялся на борт в сопровождении англичанина Скотта и низко поклонился, знакомясь. – «Я надеюсь, вам будет у нас не слишком неудобно. Но торопитесь с вещами, мы скоро отходим» («вероятно, тоже шпион. Этот чей?»)[14] Скотт передал почту, свежие газеты, книги, присланные из Англии. – «Есть еще письмо для вас, милорд, от вашего друга Стерлинга»… – «Вот как? Я очень рад», – сказал Байрон, распечатывая пакет. Выпал золотообрезный листок со странно, посредине, начертанными строчками. – «Стихи»! Верно, какой-нибудь влюбленный студент?» – «Кажется, не влюбленный студент, милорд», – ответил с улыбкой англичанин, – «мне Стерлинг сообщил, что это такое». Байрон пробежал препроводительное письмо и изменился в лице. Престарелый Гете, узнав об его поездке для освобождения Греции, просил передать ему свое напутствие.

– Этого я не ждал! – сказал Байрон с волнением. Он бережно взял в руки листок. – Этого я не ждал! Какая награда!

– Ваша светлость с ним знакомы?

– Я никогда не имел счастья его видеть… Но кто же мне прочтет и переведет?

Шилицци предложил свои услуги. – «Ах, ради Бога!» – попросил он с неприятным чувством. Грек пробежал листок, прочел вслух по-немецки, затем кое-как перевел. Байрон слушал, бледный, опустив голову.

Was soll ich dem, den ich so lang begleitet,Nun etwas Traulich's in die Ferne sagen?Ihm der sich selbst im Innersten bestreitet,Stark angewohnt das tiefste Weh zu tragen.Wohl sey ihm doch wenn er sich selbst empfindet,Er wage selbst sich hoch beglückt zu nennen,Wenn Musenkraft die Schmerzen überwindetUnd wie ich ihn erkannt mög er sich nennen.

Он торопливо спустился в свою каюту, откинул доску складного стола, взял лист бумаги и стал писать ответ. «Но как надо обращаться к Гете? Не писать же «дорогой собрат»? «Господин барон»? Еще глупее». Написал «Ilustrious Sir». Пометил: «Ливорно, 24-го июня», – от волнения ошибся в дате.

– «Не могу поблагодарить вас так, как следовало бы», – быстро писал он, – «…не смею обмениваться стихами с тем, кто в течение полустолетия признается бесспорным королем европейской литературы… Если я вернусь, то приеду в Веймар… Как один из многих миллионов ваших поклонников»…

Адрес решил писать по всем правилам. «Его превосходительству барону фон-Гете, Веймар». Надо бы добавить другие звания: у немцев так полагается. «Но какие звания у Гете?…» Подумал и, после слов «барону фон-Гете», приписал: «etc, etc., etc.» И еще подумал, что «etc, etc., etc.» можно бы приписать не только на адресе.

XVII

Мастер-месяц ходил по грязным залам сераля и вздыхал: не арсенал, а конюшня! При виде греческих часовых он испытывал настоящее душевное страдание: разве так стоят на часах? Делать ему тут пока было нечего: следить за уборкой и грозно покрикивать на чернорабочих: – «Погодите, погодите! Приедут англичане!…» В Миссолонги ожидалась большая артиллерийская миссия, которая должна была привезти все необходимое для ракет Конгрева.[15]

На британской службе он снова находился уже довольно давно. Через некоторое время после окончания веронского конгресса мастер-месяц в самом деле предъявил ультиматум своему австрийскому начальству. Его условия были отвергнуты. Он с достоинством заявил, что в таком случае не останется в ведомстве ни минуты. Мастер-месяц утешал себя мыслью, что начальник в душе расстроился, не ожидав подобного удара. Однако уверенности относительно души начальника не было. Тот просто ответил: «Не желаете служить, – не надо, мы никого насильно не держим. Смотрите, как бы потом не пожалели». – «Не пожалею, даже если придется просить милостыню на улицах!»

Впрочем, он знал, что милостыню просить на улицах не придется: переговоры с англичанами были начаты давно. Мастер-месяц навестил рыжего подполковника, у которого служил прежде, поговорил о том, о сем, хоть и не рассчитывал убедить, что зашел в сущности случайно: к рыжему подполковнику случайно не заходят. Поболтав сколько надо для приличия, он вскользь заметил, что не худо бы иметь подходящего человека при императоре Александре. Подполковник не расслышал его замечания, однако в конце беседы, тоже вскользь, спросил: – «Разве вы знаете русский язык?» – «Нет, не знаю», – сознался мастер-месяц, – «но если нужно, могу выучиться быстро. У меня к языкам большие способности: я говорю, как вы помните, господин подполковник, по-французски, по-немецки, по-гречески. Пошлите меня в Петербурга, я пригожусь вам». – «Нет, в Петербурге нам ничего не нужно», – ответил подполковник, и по его тону мастер-месяц понял, что равнодушие не для торга об окладе: «значит, у них там людей, достаточно». – «Вы хорошо говорите по-гречески?» – «Это почти что мой родной язык. Моя молодость прошла в Константинополе, там, в Галате, в Стамбуле, все говорят на всех языках а уж по-гречески»… – «Вы недурной работник» холодно сказал рыжий подполковник, – «но у вас два недостатка. Вы слишком много говорите: мне не интересно, где прошла ваша молодость и почему вы знаете по-гречески. Кроме того, вы энтузиаст. В нашем деле можно быть хамом, хотя это необязательно. А энтузиастом быть нельзя. И всего хуже помесь хама с энтузиастом. Если же вы действительно хорошо владеете греческим языком, то работа для вас через несколько месяцев найдется. Советую вам однако больше от нас ни к кому не переходить».

Мастер-месяц удалился смущенный: все-таки, к кому и к чему относились слова о хаме? Подумав, он решил, что рыжий говорил в общей форме, никак его не имея в виду. Но слово «энтузиаст» было обращено прямо к нему. Он не являлся к подполковнику довольно долго, – тот впрочем и сказал: «через несколько месяцев». При их второй беседе подполковник уточнил предложение: работа есть, надо поехать в Миссолонги. – «Надолго, господин полковник?» – «Может быть и надолго. Дальнейшее будет зависеть от вашего усердия. Жалование прежнее. Проезд и суточные». – «Какие суточные?» Подполковник назвал цифру. – «Этого вам более, чем достаточно: жизнь там дешевая. Кроме того вы в Миссолонги должны будете найти работу. Значить у вас будет подсобный заработок. Ехать через две недели».