Сергей Плеханов - Святослав — первый русский император Страница 21

Последовав за святым мужем, ромеи вступили в бой с врагами. Завязалась горячая битва, и скифы не выдержали натиска конной фаланги. Окруженные магистром Вардой, по прозванию Склир, который со множеством воинов обошел их с тыла, они обратились в бегство. Ромеи преследовали их до самой стены, и они бесславно погибали. Сам Свендослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи. Говорят, что в этой битве полегло пятнадцать тысяч пятьсот скифов, на поле сражения подобрали двадцать тысяч щитов и очень много мечей. Среди ромеев убитых было триста пятьдесят, но раненых было немало. Вот какую победу одержали ромеи в этом сражении.

Всю ночь провел Свендослав в гневе и печали, сожалея о гибели своего войска. Но видя, что ничего уже нельзя предпринять против несокрушимого всеоружия ромеев, он счел долгом разумного полководца не падать духом под тяжестью неблагоприятных обстоятельств и приложить все усилия для спасения своих воинов. Поэтому он отрядил на рассвете послов к императору Иоанну и стал просить мира на следующих условиях. Тавроскифы уступят ромеям Доростол, освободят пленных, уйдут из Мисии и возвратятся на родину, а ромеи дадут им возможность отплыть, не нападут на них по дороге с огненосными кораблями (они очень боялись «мидийского огня», который мог даже и камни обращать в пепел), а кроме того, снабдят их продовольствием и будут считать своими друзьями тех, которые будут посылаемы по торговым делам в Византий, как было установлено прежде.

Император почитал мир гораздо больше войны, потому что знал, что мир сохраняет народы, а война, напротив, губит их. Поэтому он с радостью принял эти условия росов, заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба – по два медимна на каждого. Говорят, что из шестидесятитысячного войска росов хлеб получили только двадцать две тысячи человек, избежавшие смерти, а остальные тридцать восемь тысяч погибли от оружия ромеев. После утверждения мирного договора Свендослав попросил у императора позволения встретиться с ним для беседы. Государь не уклонился и, покрытый вызолоченными доспехами, подъехал верхом к берегу Истра, ведя за собою многочисленный отряд сверкавших золотом вооруженных всадников. Показался и Свендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал. Так закончилась война ромеев со скифами».

Святослав Игоревич и Иоанн Цимисхий. Встреча под Доростолом

Отложив свиток, Цимисхий устремил задумчивый взгляд на пролив, пестревший парусами. Небольшая рукопись вызвала у него потребность осмыслить свое место в длинной череде властителей. Как запомнится потомству он, пятьдесят первый василевс державы ромеев – великим воителем, щедрым и милостивым властелином, либо узурпатором трона и тираном? Ведь даже удачливые императоры, правившие десятилетиями, сподобились оскорбительных кличек. Константина V иначе как Копронимом не называют. Подумать только, имя самодержца, перед которым дрожала вселенная, любой оборванец соединяет с грязным эпитетом Дерьмоименный! А храбреца и философа Юлиана пригвождают прозвищем Апостат – Отступник. И ведь дело не столько в истинных или мнимых прегрешениях этих императоров – Иоанн достаточно цинично смотрел на все их отступления от догматов христианства; ради власти, ради достижения своих целей иной раз приходится совершать такое, что простому смертному вменяется в великий грех. Он, благодарение родителю, получил хорошее образование и знал, как многое в памяти потомства зависело от умения властителя окружить себя талантливыми поэтами и летописцами. Именно они создавали образы своих повелителей, которые остались жить для будущего. Кто может сказать, насколько истинны страницы жизнеописаний, кто может по прошествии столетий судить, каков на деле был нрав давно почившего самодержца? Иное дерзкое, но умное перо может разрушить память о самом выдающемся человеке и самые великие деяния представить как смешную тщету.

Мысли его вновь вернулись к злополучному Свендославу. Говорят, в земле русов тоже существуют свои историки – их жрецы также создают какие-то летописи. Есть там и поэты, что славят своих государей на дружинных пирах. Сложенные ими гимны переходят в народ и живут среди простолюдинов в виде песнопений слепцов и преданий. То же самое было в Элладе, когда вдохновенный старец собрал многовековые легенды о великой Троянской войне. Как знать, может быть, и в грядущих поколениях русов родится свой Гомер и восславит нынешние кровавые пиршества на полях Болгарии?

Что касается его самого, то Иоанн знает, кому поручить летопись своего правления. Этот юный дьякон не будет больше обретаться в патриаршей свите. Позвонив в колокольчик, император отдал евнуху распоряжение позвать паракимомена Василия.

Когда грузный желтолицый вельможа неслышно вплыл в библиотеку, Иоанн отрывисто сказал, стараясь не встречаться взглядом с могущественным и оттого ненавистным ему царедворцем:

– Вчера ты представил мне Льва, юного годами, но не разумом мужа. Я бы хотел видеть его среди придворных дьяконов.

Белобережье

Ветер с моря гнетет к земле камыши и черный кустарник, гонит над заснеженной равниной, над мрачными полями лимана белый горький дым. Среди плоских унылых равнин там и сям темнеют сваленные кучами лошадиные трупы и перевернутые ладьи. Изредка поднимается над мятущейся сухой растительностью голова в суконном колпаке и, быстро оглядев окрестности, снова ныряет в камыши. Еще реже появляются из-под земли согбенные фигуры в измызганных плащах, с мечами на поясе. Вынув оружие из ножен, они рубят кусты и, соорудив вязанку, тащат топливо к тому месту, откуда выбрались на свет Божий, и снова скрываются под землей.

В сырых землянках лежат и сидят на корточках десятки исхудавших людей. Сквозь слезы смотрят на обложенный камнями очаг, из которого валит белый дым, подсвеченный красными бликами. Как ни ест он глаза, как ни дурманит головы, сидеть в тепле все же лучше, чем дрожать в дозоре среди камышей…

Светлое пятно входа затмевает тень – в землянку входит Святослав с факелом в руке. Пламя выхватывает из полутьмы обросшее бородой лицо князя. Тревожный взгляд ощупывает воинов. Огонь движется в дальние углы, освещает лежащих на охапках камыша. Склонившись над ними, князь спрашивает:

– Живы?

Так он обходит землянки по нескольку раз в день. И каждый раз обнаруживает умерших. Много их унесли и сложили в обледеневшем кустарнике в ожидании тех времен, когда сплавят сверху лес и можно будет предать трупы погребальному костру. Но это будет тогда, когда вскроется лед и лежащие теперь вверх дном ладьи смогут уйти в Киев.

Возвращаясь к себе, Святослав подолгу сидит без света, слушая пение слепого певца, слагающего бесконечную песнь о походе в Болгарию. Старик прибился к дружине в одном из селений на устье Дуная, разоренном ромейским флотом. Расспрашивая воинов, он каждый день добавляет в словесное полотно несколько новых стежков. Гудят струны под руками, звучит надтреснутый застуженный голос, то и дело раздается кашель из темноты – кто-то опять захлебнулся дымом от камелька.

Скоро полгода, как войско стоит на плоском острове в днепровском лимане, ожидая вскрытия реки. С каждым днем тают силы людей, обреченных питаться лишь печеной на углях кониной. Да и павших лошадей скоро обглодают до костей. Многим ли удастся дождаться ледохода?

Первый раз дружина останавливалась на Белобережье еще прошлым летом, когда возвращалась из Болгарии. Святослав был уверен, что через неделю-другую увидит бревенчатые стены киевской крепости на высоко вознесшемся берегу. Ведь император поклялся, что уговорит печенегов не чинить препятствий войску, когда оно будет проходить пороги. Для этого он при Святославе поручил своему приближенному Феофилу Евхаитскому немедленно выехать с дарами в стан хана Кури, располагавшийся как раз за порогами. Получив свиток с договором, подписанным Цимисхием, Святослав рассчитывал, что ромеи станут соблюдать его условия хотя бы на первых порах. Поэтому, прибыв в устье Днепра, большую часть войска он отправил в Киев посуху на купленных у низовых кочевников лошадях, а сам с малой дружиной решил плыть по реке. Как ни доверял он договору с императором, не забывал все же и о предсказании волхва, сделанном в Тмуторокани – бойся, князь, степи. Он помнил, как пренебрег пророчеством жреца Олег, принявший смерть от собственного коня: избегая его при жизни, не удержался от того, чтобы почтить его останки, и умер от укуса гадюки, свившей себе гнездо в черепе олегова любимца…