Василий Веденеев - Дикое поле Страница 22

А вокруг залегла бескрайняя, черная, как дело измены, степь. И нет в ней ни огонька. Медленно катил свои воды Дон, похожий на гигантскую, чуть поблескивающую ленту смолы, протянувшуюся через степи к беспокойному морю. Низко висящие лохматые тучи украли свет луны и звезд, усилили ночной мрак. Парило. Воздух так сгустился, словно крепость все туже и туже заворачивали в рыхлый ком душной черной овечьей шерсти, уже много дней стояла иссушающая жара, и даже ночь не приносила облегчения. Но, может быть, наконец-то прольется с небес живительная влага?

Федор Паршин завесил окно куском плотной ткани и вернулся к столу. Поправил обгоревшие фитили свечей, взял в руки перо и начал выводить на тонкой и длинной ленте желтоватого пергамента непонятные цифирки и закорючки. Надо торопиться: дел так много, что ночь покажется короткой, а утром подоспеют новые заботы. И нет им конца у есаула Всевеликого Войска Донского.

Прискакавший из Москвы гонец привез дурные вести. Бухвостов в тайной грамотке пишет, что скоро может начаться новая, страшная война, одновременно и на юге, и на западе. Латиняне плетут заговоры против Державы, да и в Турции возможны серьезные перемены. Хочет Никита Авдеевич точно знать, что замышляют в Константинополе и Польше, каковы намерения Крымского хана Гирея и не собирается ли орда подняться в кровавый набег на Русь.

Федор закончил писать, отбросил перо и с хрустом потянулся, распрямляя уставшую спину. Откинулся назад, уставился на ровное пламя свечей. Он и сам дорого бы дал, чтобы узнать то, о чем спрашивает Бухвостов. И еще неизвестно, какой ценой придется платить за сведения из Польши и Турции. Хорошо, если золотом, а если жизнями?

Конечно, Никита Авдеевич в Москве тоже не на печи лежит — иначе, откуда бы он столько знал? — но и его люди не все могут. Наверняка он уже подергал за тайные нити, которые протянуты из его больших рук в далекие страны, и получил ответы на многие вопросы. Но Бухвостов хитер и недоверчив, он никогда и ничего не принимает на веру, а по несколько раз перепроверяет, до тех пор, пока не убедится, что добрался до истины. Впрочем, в их деле иначе нельзя. Вот и теперь, судя по тому, что дьяк пишет в грамотке, он хочет перепроверить полученные сведения и заплести тонкое кружево ответной интриги, противопоставить хитрости врага свою хитрость, найти союзников для сохранения мира. И помочь ему в этом должен есаул Федор Паршин.

Есаул встал, прошелся по комнате. Неслышно ступая по расстеленным на полу коврам, он мысленно вновь и вновь преодолевал пути в Константинополь и Варшаву, пытаясь отыскать скрытые изъяны своего замысла. Хорошо бы сейчас, не торопясь, разобрать все, как говорится, по косточкам, но время неумолимо поджимает, а ночь коротка. Условный стук заставил его обернуться. Федор подошел к двери и шепотом спросил:

— Кто?

— Это я, отвори, — глухо донеслось с той стороны.

Узнав голос Фрола Окулова, Паршин отодвинул тяжелый засов и впустил среднего роста, поджарого казака с длинными черными усами на узком загорелом лице. Запер за гостем дверь, провел его к столу и знаком предложил сесть на лавку. Острым кинжалом Федор разрезал испещренную письменами полосу пергамента на две половины и протянул одну Фролу:

— Ты ляшский язык не забыл?

— Как можно? — Фрол бережно принял тайное послание.

— Спрячь получше. Путь тебе выпал долгий, казаче: поскачешь в Речь Посполитую. В доме по правую руку от церкви Николы ждут тебя два запорожца. Старшего зовут Игнат Чайка, а большего тебе о них знать не надо.

— Понял, — кивнул Фрол.

— Они проводят тебя до Киева и передадут с рук на руки надежным людям. Ляшская одежда и прочие пожитки для тебя в тороках у запорожцев. С ними выедешь из Азова, и гоните коней на запад. Зря не рискуй, береги грамотку. Отдашь ее в руки только самому Любомиру. В лицо ты его знаешь, а где встретитесь? — Паршин наклонился и зашептал Окулову в ухо, настороженно кося глазом на дверь в смежную комнату, завешанную тонким ковром. — Все. — Отстранив Фрола, есаул выпрямился. — Отправляйся. Да гляди, пронюхают паны, вам на кольях сидеть!

— А вот им, вражьим детям! — Казак выставил кукиш.

— Ладно, — устало усмехнулся Федор. — Гонор спрячь до поры и на рожон не лезь. Смерть одного только рака красит.

Он обнял на прощание Фрола, выпустил его из дома и постоял на крыльце, пока тот не скрылся в темноте. Вернувшись в комнату, Федор оставил дверь незапертой, взял свечу, приподнял закрывавшую окно ткань и несколько раз мигнул огнем. Потом завесил окно, поставил свечу на стол и принялся ждать. Вскоре дверь тихонько приоткрылась, и вошел кряжистый, до глаз заросший бородой, пожилой казак.

— Дождь будет, — низким голосом прогудел он.

— Давно пора, — откликнулся есаул. — Все готово?

— А то! — Новый гость уселся на лавку и положил на колени кривую турецкую саблю. — Твоего слова ждем.

— Дам тебе десяток надежных людей и грамотку для Бажена. — Паршин подал ему вторую половину полоски пергамента. — Пойдете в Крым. Там эти люди должны свое совершить, а ты отправишься дальше, к туркам.

Федор подошел к двери в смежную комнату и громко стукнул в нее. Колыхнулась занавесь, и появился рослый молодой человек в темном кафтане, с пистолетами за поясом и саблей на боку.

— Вот, — подвел его к гостю есаул, — это Тимофей Головин — старший десятка. А это, — Паршин показал на гостя, — Куприян Волосатый. Но для всех он просто Сгиб [8]. Пойдете с ним в Крым и исполните, что он велит. Если вдруг случится неладное, ты, Тимофей, должен любой ценой доставить Куприяна в Царьград. Все брось, жизни не щади, но он должен быть там. Знаете об этом только вы двое, а другим и намека не давать!

— Ладно стращать, — по-свойски прервал его Волосатый — Небось не впервой, справимся.

Он с интересом разглядывая Тимофея: хорош молодец, крепок в плечах и лицом красив, да только уж больно русское оно у него. Сойдет ли за басурмана?

— По-татарски разумеешь? — пробасил Волосатый.

— Говорю на татарском и на турецком, — ответил Тимофей, — могу читать и писать, знаю Коран и обычай мусульманский.

— Угу, — гмыкнул в бороду Куприян. — Стало быть, птица ты не простая. Что же, спасибо, есаул, за подарочек. Остальные где?

— За городом, в степи ждут, — объяснил Паршин. — Нечего здесь глаза мозолить.

— И то, — согласился Волосатый. — И они по-татарски могут?

— Могут, — улыбнулся Головин.

Ему сразу понравился этот похожий на каменную глыбу человек, говоривший густым, чуть осипшим на ветрах голосом. От него пахло степью, соленым морем, пылью дальних, опасных дорог и терпким конским потом. Большие руки казака уверенно и спокойно лежали на ножнах сабли, наверняка смахнувшей не одну вражью голову. Хитро прищуренные небольшие глаза Волосатого смотрели испытующе, но доброжелательно.

— В море бывал?

— Не приходилось, — честно ответил Тимофей.

— Кто в море не бывал, тот горя не видал. — Куприян поднялся. — Пошли, хватит лясы точить. Дорогой все обговорим.

— Коней возьмешь у Сысоя Мозыря, — напомнил Паршин. Волосатый кивнул и тяжелой рукой подтолкнул Головина к выходу, торопя поскорее покинуть дом, словно ему было душно в убранных дорогими коврами комнатах, где раньше жил богатый работорговец Сеид. На крыльце ветер бросил им в лица мелкую водяную пыль. И тут же первые крупные капли долгожданного дождя упали на исстрадавшуюся от зноя землю и прокаленные камни крепости.

— Хорошая примета, — тихо обронил Федор.

— Угу, — сердито буркнул Куприян и потащил Тимофея в темень узких азовских улочек.

Многие не спали в ту ночь в Азове. В небольшом домишке, прилепившемся неподалеку от городской стены, возился у печи одетый во все темное сухощавый мужчина. Тихо ругаясь сквозь зубы, он переставлял горшки, стараясь не загреметь, чтобы не всполошить спящую хозяйку и других постояльцев. Наконец ему удалось освободить устье печи, и он глубоко запустил в него руку, словно хотел что-то нашарить внутри. Через мгновение он вытащил руку и довольно усмехнулся, когда увидел на ладони толстый слой жирной сажи.

Осторожно ступая, мужчина вышел на улицу, прижался к стене домика и прислушался. Тихо. Только постукивал по крышам неугомонный дождик, да отдаленно перекликались на стенах сторожевые казаки. Нигде не брякал плохо прикрытый ставень, не скрипела дверь, не звякала цепь у колодца, не фыркал конь запоздалого всадника. И темень, хоть глаз выколи. Низкие тучи нависли над городом. Ни луны, ни звезд, и даже в окнах домов ни огонька.

Мужчина старательно вымазал лицо сажей и крадучись двинулся к крепостной стене. При каждом подозрительном шорохе он замирал, чуть дыша, — то ему вдруг чудились рядом тихие шаги, то казалось, что впереди маячит неясная тень. Тогда он судорожно сжимал рукоять засунутого за пояс большого, кинжала и, только убедившись, что вокруг по-прежнему тихо и пустынно, продолжал свой путь.