Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин Страница 22

Снова и снова обходил он дворцовую площадь Копенгагена с готическими взмывающими вверх острыми зубцами Христиансборга и мрачным, унылым зданием нового дворца Амалиенборга, помещения Ост-Индской торговой компании, и ровная гладь улиц и мостовых Дании уже вселяла в него тоску по грязи и распутице России. Никита Иванович начал скучать…

Но пришла эстафетная почта, пришли его верительные грамоты, подоспели два секретаря в посольство, расщедрился Бестужев на жалованье и представительские нужды, и Панин повеселел. Хоть и интересно ему было узнавать другую страну, читать сочинения Людвига Гольберга, однако он хотел работы, службы отечеству и императрице.

Глава седьмая

Подмосковное Софьино, бывшая резиденция цесаревны Софьи, сестры Великого Петра, летом 1750 года напоминало столицу. Сенат и Синод, чиновники и порученцы, придворные дамы и кавалеры, камергеры и камер-юнкеры стояли здесь на постое, и знакомые больше сближались в этой поездке, нежели во время веселого и достаточно спокойного времяпрепровождения в Петербурге. Сновали по замшелым и зеленым аллеям старого парка слуги, ржали лошади в неказистых конюшнях. Запахи кушаний разносились по всему довольно скромному и низкому дворцу с темными помещениями. Сводчатые потолки низких покоев оглашались смехом, звоном шпор, гомоном придворных разговоров.

Накануне большой охоты поднялась небывалая суматоха. Все готовились к пышному выезду, возможности побыть на свежем воздухе, тщательно выбирали наряды и драгоценности.

Вместе со всеми готовились к охоте и богородицыны дети — Аннушка и Машенька. Они уже немного подросли, привыкли к придворному этикету, хотя он и не соблюдался Елизаветой. Она приходила, когда хотела, никто не вставал, когда она появлялась у кого-нибудь в гостях, никто не замечал, как она исчезала. Страх и одиночество заставляли девочек все время держаться вместе и настороже. Они уже знали, как за самые мелкие и глупые провинности можно было угодить в Тайную канцелярию, в руки страшного Александра Ивановича Шувалова, на дыбу и под раскаленное железо. Аннушка боялась его и с самых первых дней пребывания во дворце строго следила за Машенькой, все время опасаясь подвохов и подводных камней. Более живая Машенька не стеснялась громко смеяться и шалить, за что ей и влетало от старшей сестры и достаточно больно.

Они тоже собирались на завтрашнюю охоту. Им показали двух маленьких калмыцких лошадок, мохнатых и смирных, на которых девочки должны были сопровождать императрицу, принесли новые амазонки — длинные юбочки, сборчатые и такие широкие, что целиком покрывали спину лошади. Шапочки с пером, расшитые серебряными галунами камзольчики довершали их наряды, и Машенька заранее радовалась, представляя, как будет красиво выглядеть на своей маленькой лошадке.

Анюта сама строго застегнула камзольчик сестры, поправила шапочку, которую Машенька лихо сдвинула набок, и нашла, что наряд сестры, несмотря на крылышки, пришитые на спине, скромен и не бросается в глаза. Аннушка знала уже, как не любит Елизавета разнаряженных фрейлин, и правило это — быть незаметной и строго одетой, давно усвоила.

Кавалькада пышно разнаряженных придворных поскакала в лес.

Впереди всех ехала на крупном гнедом жеребце сама Елизавета. Ее платье, расшитое золотом и серебром, затмевало своим блеском сияние недавно взошедшего солнца, а пышный плюмаж покачивался в такт ловким движениям прекрасной наездницы. Императрица с детства любила охоту, хорошо скакала и действительно выделялась среди придворных и красотою наряда, и высотою роста, и румянцем, проступавшим даже сквозь толстый слой пудры.

Среди охотников выделялась и еще одна пара — великий князь в расшитом золотом камзоле и великая княгиня в лиловом платье, с проблескивающими серебряными цветами по всей ткани. Пышные волосы великая княгиня распустила по плечам, и они, словно накидка из блестящего шелка, укрывали ее спину.

Аннушка внимательно следила за императрицей. Она видела, какие подозрительные и суровые взгляды бросала та на великую княгиню, и тихонько радовалась в душе. Это она, великая княгиня, была виновата в том, что Захара Чернышова сослали, удалили от двора. Это она так кокетливо болтала с ним на пороге своей опочивальни, приоткрыв дверь и не решаясь захлопнуть ее перед носом незадачливого ухажера.

И смутно чувствовала Анюта, что назревает какое-то событие и что ее мстительное чувство получит удовлетворение. Хорошо усвоила она уже манеры и взгляды двора и все время учила и одергивала младшую сестру — эти дети ходили по краю пропасти и старались не сорваться в опалу и немилость, угодить императрице. Их хорошо защищал титул богородицыных детей, к ним ласкались приближенные, но Анна скоро поняла, что ласки и приветы не были искренними.

Своры собак, блестящие наряды придворных, егеря и охотники, крики и шум наполнили лес.

Собаки травили зайцев, охотники бросались за ними вслед. Увидев несчастного зверька, удирающего от своры, кричали и махали руками от восторга и охотничьего азарта.

Но сама императрица была недовольна. Разбитые в лесу палатки ждали всех накрытыми столами, ломящимися от кушаний, но никто не смел зайти ни в одну из них, пока императрица не пожелает сойти наземь.

Она легко спрыгнула со своей лошади и грозно крикнула:

— Где обер-шталмейстер?

Тут же из толпы придворных вынырнул старый уже человек с густыми усами, в вытертом парике.

Он склонился перед императрицей.

— И кто же так сделал охоту, что зайцев вовсе не было?

Не совсем верно: императрица собственноручно затравила больше десятка зверьков, и теперь их тушки валялись на дорожном ковре посреди поляны.

Обер-шталмейстер сделал знак, и перед императрицей предстал управитель охотой, ее собственный управляющий имением, рослый и статный человек, одетый просто и без всяких претензий.

— И это ты называешь охотой, старый дуралей? — напустилась Елизавета на него. Тот упал на колени и опустил лоб в рыхлую зеленую землю лужайки.

— Виноват, матушка, — пробормотал он в ужасе.

Елизавета ругалась так, что весь двор замер от страха.

Грубые слова, мужицкие ругательства и немецкие обороты соленой брани так и сыпались из ее хорошенького рта.

Замерли девочки, державшие на поводу своих низкорослых калмыцких лошадей. Управляющий только бил лбом в землю и тихо, едва слышно повторял:

— Виноват, матушка, виноват, матушка…

— Ладно, чтоб в другой раз зайцев было много, — наконец смягчилась Елизавета и перешла к другому объекту своего гнева.

— Этот старый болван испортил всю охоту, — грозно сказала она, обращаясь к толпе приближенных, — но вы тоже не стоите доброго слова. Гляди, как вырядились, как будто собрались не на охоту, а на бал…

Никто не посмел и слова сказать о том, что сама она не далее как вчера распорядилась надеть лучшие костюмы для верховой езды и еще с утра лучезарно улыбалась, глядя на своих блестящих придворных. Прикажи она надеть им монашеское платье, они с удовольствием променяли бы эти наряды, чтобы только угодить ей, но настроение ее испортилось, а на ком сорвать свой гнев, как не на них…

Не глядя на великую княгиню Екатерину Алексеевну, не видя ее наряда перед собой, Елизавета кричала:

— Мне всегда самой приходилось вести свои дела, все самой делать, обо всем думать. Знаете ли вы, что мне приходилось носить, когда тетка моя Анна Иоанновна управляла Россией? Простенькие платьица из белой тафты. Чуть черного гризета, чуть складок да оборок — и весь наряд. Я знала и понимала свое положение, а вот некоторые наряжаются в лиловые парчовые ткани даже на охоту, тратят такие деньги на наряды, что мне бы хватило на весь двор, когда я была простой принцессой. Нет, эти некоторые не соображаются с обстановкой, со своим положением, выряжаются, как павлины, и думают, что им все позволено. И такие долги делают, что уму непостижимо, и как только хватает у меня терпения и труда, чтобы заплатить такие долги. Но с этих пор не стану раздаривать драгоценности, бриллианты и деньги. Надо и самим думать о том, чтобы быть бережливыми и сообразовываться со своим положением…

Может быть, она кричала и не так связно, фразы вылетали из ее румяного рта отрывисто и беспорядочно…

Все поняли, против кого направлен гнев императрицы. В ее характере — напасть сперва на ни в чем не повинного человека и только потом ударить по главному противнику…

Аннушка с удовлетворением посмотрела на великую княгиню. Щеки той покраснели от нанесенного публично оскорбления, но держалась она спокойно, так, словно бы упреки императрицы вовсе не ее касались и в ее гневе виновата вовсе не она. А ведь только у нее одной лиловое платье, и это-то платье стало предметом зависти Елизаветы. Женская натура императрицы не выдержала, и весь запас своего отборного красноречия она вылила на головы всех, имея в виду лишь одну…