Александр Холин - Юность Моисея Страница 22

А что касается рыскающих завистников, безбожников и лихоимцев — каждый должен быть далёк от них, то есть стараться не поклоняться демону-мечтателю, который готов в каждого, попавшего под его длань, всадить кривую иглу, толкающую на злобное дело.

Тогда в человеке разжигаются всеразличные страсти, ненасытные желания, и он, питаемый врагом, несомненно, погибает. Именно это испытание страстями не может преступить никто из живущих. Но вся сила жизни и состоит в том, что внимания заслуживает совсем не тот человек, поддавшийся искушению, а тот, кто смог победить его и уцелеть!

Эту истину Хозарсиф усвоил практически сразу. Но ведь каждому человеку дано познать принцип вознесения, а такое возможно только через строение многих кругов, оставляя в них способности роста и уменьшения души. Именно здесь человек перемалывается, лишаясь коварства и силы, наваждения похоти, тщеславия безбожия и дерзости. И только потом его оставляют привязанность к богатству, ложь, лукавство.

Когда человек мог понять истину, и когда он обращался к идеалу, он понимал смысл гимна «Уси» — во славу Отца, Сына и Святого Духа. [42]

Хозарсиф думал многое, но ни с кем не делился мыслями. Может быть, поэтому он и уцелел в жреческом обществе, не признающем никаких нововведений или же инородных изысканий. Это его устраивало, и во многом нравилось жрецам. Единственный раз за долгие годы его учения было разрешено посещение матери, но даже она его не узнала.

Принцесса прибыла в этот раз не одна. Её сопровождала изумительной красоты девица. По сути, девица была обыкновенной служанкой, да только расшитая золотом красная туника индийского батиста подходила, скорее всего, самой принцессе, но никак не служанке. Её хозяйка была одета гораздо скромнее, поэтому Хозарсиф сразу отметил это несоответствие. Гостьи прогуливались в гипостиле, ожидая вышедшего, наконец, к ним будущего жреца.

Увидев юношу, шедшего к ним навстречу величавой, внушающей уважение, походкой, принцесса от волнения даже приложила руки к груди.

— Ты ли это, сын мой? — начала причитать женщина. — Ты ли это, нежный, любящий и послушный мальчик?

— А кто я есть, знаешь ли? — ответил юноша вопросом на вопрос. — Кто есть я по предположениям чужих, по рождению и по твоему слову?

— Всегда подозревала, что сын мой — от Бога, не иначе, — уверенно отвечала принцесса. — Теперь убеждаюсь в догадках своих. Но ты мой сын, в этом никогда можешь не сомневаться, ибо не взяли бы тебя в храм Амона-Ра. И не гордились бы тобой жрецы, поскольку уже сейчас ты многому научил их. Это ли не Знамение Божье?

— Не надо меня хвалить, мать, — поморщился Хозарсиф. — То, что дано мне, то и будет со мной. Я ощущаю в себе совсем другую жизнь: ещё не исполненную, не проснувшуюся, другую энергию солнца, и не знаю, останется ли она, вот что меня волнует.

— Ощущение твоё, — отметила мать, — должно присутствовать только в теле, ибо оно не может существовать иначе. Ты с этим согласен? А если мысль твоя, ощущения, да и душа являются частью тела, то они, конечно, не бесплотны.

— Что вы говорите, мать моя?! — удивился адепт. — Ощущения присутствуют не только во мне и в окружающем мире, а даже в запредельных сущностях. Я так чувствую, так понимаю. Что же вы пытаетесь мне объяснить?

— Только то, что есть. И никак иначе, — отрезала принцесса.

Вдруг во дворе какой-то из вольнонаёмных работников запел, что для храма было явлением редкостным: А, может быть, сама Нейф-Исида заставила кого-то запеть, чтобы между матерью и сыном не возникало пустых ненужных споров.

«Пойдём, я расскажу тебе, как совершал священные моления Осирису:

я увидел себя навьюченным ослом, —

ведь еду и питьё приходилось нести на спине.

Шея у меня, как у осла, не сгибалась, спина трещала.

Я пил протухшую воду и перед всеми зверями

был беспомощен, похожий на птицу в силках.

Пройдя по всему Египту, я понял,

что здесь я подобен дереву, источённому червями.

За всякий пустяк осла бьют подвернувшимися батогами.

Поэтому, писец, ты можешь изменить своё мнение о счастье животных». [43]

— Ты глянь, какие песни слагают! — развеселился Хозарсиф. — Это не для вас ли, мать моя? Не ради вашего приезда? Или для рабов, чтобы они не колотили ослов или коней, катающих сестру фараона?

— Перестань словоблудить. Ибо поплатишься, — заворчала на веселящегося сына женщина. — Лучше признайся, ты умеешь петь такие прекрасные гимны? Тебя обучали этому?

— Вовсе нет, мать моя, — ничуть не огорчаясь произнёс сын. — Скорее всего, я этого совсем не умею. Я не Бог в этом миру, мать моя и петь божественных гимнов не умею. Но я всё же знаю божественную песню, которую не мешало бы исполнить каждому. Всё, что даётся нам — благословение Божие. Вам ли, сестре фараона, не знать этого.

— Но владыка Египта — это ведь и твой родственник. Тем более что ты когда-то очень дружил с его сыном. Менефта давно окончил жреческую школу и также как ты получил посвящение Осириса.

— Фараон — это солнце, а наследник — луна. Когда луна следует за лучезарным богом поодаль, бывает светло днём и даже ночью. Когда же луна слишком близко подходит к солнцу, тогда она теряет своё сияние и наступает темнота. А когда луна оказывается впереди солнца, тогда непременно наступает затмение, что приносит в мир хаос.

— Вот как? — улыбнулась мать. — А не хочешь ли занять место луны? Ведь стоит только пожелать.

— Нет, я хочу только этого, — Хозарсиф показал на ковчег, стоящий у ног статуи Исиды, которой в этом месте храма было выделено особое место. — Вот это — есть власть, данная Богом. Все человеческие дела могут быть наделены настоящей Божественной силой, потому что в этом ковчеге хранится много тайных знаний, занесённых на глиняные таблички и свитки папируса. Только овладев всеми тайнами ковчега, человек сможет покорить мир и направить его с Божьей помощью по нужному пути.

— Ты, сын, сможешь принести в Египет множество пользы и спасения для подчинённых, — величественно произнесла принцесса. — Я знала это и всё у тебя впереди. Эсхмун [44] сохранит тебя.

— Отец небесный очистит душу мою, — склонил голову юноша. — И я, недостойный раб, постараюсь заслужить его благословение. Вот знак, к которому непременно надо стремиться. Тогда возникнет на земле все, и я — могучий — смогу многое. Это будет, мать моя. Я чувствую и знаю, что это будет. Когда человек не обижал ни женщины, ни ребёнка, ни мужчины, рук своих не запятнал кровью, не ел нечистой пищи, не присваивал чужого имущества, не лгал и не выдавал божественной тайны, обязательно ему будет помощь Свыше и немалая.

— Я согласна с тобой, сын мой. Да поможет тебе Бог.

И опять под сводами храма раздалась хвалебная песнь Осирису.

— Ныне удивительный день, — улыбнулся Хозарсиф. — Снова возносят хвалебный гимн Всевышнему. Но поют в честь вашего приезда, мать моя.

Если желаешь услышать для кого поют, то, несомненно, для Ребекки, — кивнула она на свою служанку, стоящую чуть поодаль.

— Я уже обратил внимание, мама, на вашу прекрасную спутницу, — кивнул юноша. — Не удивлюсь, если песня исполнялась именно для неё. Кстати, среди ваших слуг её раньше не было. Или я ошибаюсь?

— О нет, сын мой, — наклонила голову принцесса. — Это моя новая рабыня. Её родители — кочевники Шумера и Передней Азии. Семью давно разлучили персы. Но девушка совсем случайно нашла своего отца здесь, в Египте. Представляешь, как она была рада?!

— Никогда и ничего случайного в этом мире не случается, — безапелляционно ответил юноша. — Где она обнаружила отца своего?

— Он мастер в рудокопных мастерских, — пояснила принцесса. — Камнерезчик. Я была там недавно вместе с братом. Фараон там осматривал работу еврейских каменотёсов, и девушка увидела отца. Он также был рад встретиться с утраченной дочерью.

— Представляю, — улыбнулся Хозарсиф. — Совсем, как драматическая притча. Я и сам хотел бы там побывать.

— Вот и хорошо, — поспешила обрадоваться мать адепта. — Ты уже прошёл важное жреческое посвящение Осириса, и фараон посылает тебя на службу в рудокопные мастерские. Будешь там верховодить, да ублажать евреев, к которым ты почему-то очень благословенно относишься.

— Это решение фараона или моей матери? — тут же нахмурился Хозарсиф.

— Конечно фараона, — пожала плечами женщина. — Просто он посчитал, что мой сын в своё время может отнять трон у Менефты. А ты, считаешь ли ты это возможным?

Хозарсиф ничего не ответил, лишь опустил голову, но мать заметила, эти мысли приходили в голову юноше. А эти ли? Ведь возле этого храма юноша когда-то произносил такую ересь, что сам сейчас удивился бы — как такое в голову могло прийти?! Ну, ничего, поработает, остепенится, а там найдётся для молчуна какое-нибудь настоящее дело.