Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1 Страница 22

Анжела не знала Ариосто, но Нанетта читала его несколько раз. Она начала оправдывать Анжелику и осуждать простодушие Роже, который, если бы был мудр, не должен был доверять кольцо кокетке. Нанетта очаровала меня, но я был слишком глуп, чтобы сделать для себя соответствующие выводы.

У меня оставался только один час, и не следовало дожидаться дня, поскольку мадам Орио предпочла бы умереть, чем согласиться пропустить мессу. Я провел этот последний час, разговаривая сам с собой, чтобы уговорить Анжелу, а затем убедить ее, что она должна прийти и сесть рядом со мной. Моя душа прошла через все муки дантова ада, которых читатель не сможет себе представить, по крайней мере, если не бывал в таком положении. Испробовав все немыслимые резоны, я использовал, наконец, молитвы, потом слезы. Но когда я осознал их бесполезность, чувство, что охватило меня, было праведным негодованием, которое облагораживает гнев. Я готов был побить жестокого монстра, который смог продержать меня целых пять часов в самом бедственном положении, если бы мне удалось найти его в темноте. Я высказал ей все обиды, которые отвергнутая любовь может предложить раздраженному воображению. Я швырнул ей фанатичные проклятия: я поклялся, что вся моя любовь превратилась в ненависть, закончив предупреждением остерегаться меня, потому что я, конечно, убью ее, если она появится перед моими глазами.

Мои инвективы окончились вместе с ночной тьмой. С первыми лучами рассвета и при шуме, производимом большим ключом и замком, когда г-жа Орио открыла дверь, чтобы выйти и успокоить свою душу в повседневных хлопотах, я собрался уходить, взяв свое пальто и шляпу. Но я не могу передать моему читателю растерянность моей души, когда подняв глаза на группу из трех девочек, я увидел их в слезах. Стыд и отчаяние охватили меня до такой степени, что захотелось себя убить, и я опять сел. Я подумал, что моя грубость довела до слез эти три прекрасные души. Я не мог говорить. Меня душили чувства, слезы пришли мне на помощь, и я предался им с облегчением. Нанетта меня подняла, говоря, что тетя не опаздывает. Я быстро вытираю глаза и, не глядя на них и не говоря ни слова, ухожу, прежде всего, чтобы броситься на кровать, где я не могу уснуть.

В полдень г-н Малипьеро, увидев меня очень изменившимся, спросил о причине, и, чувствуя потребность облегчить душу, я все ему рассказал. Мудрый старик не смеялся. Своими разумными рассуждениями он пролил бальзам на мою душу. Он видел себя на моем месте, по отношению к Терезе. Но он должен был рассмеяться, и я вместе с ним, когда он увидел, как я ем, с волчьим аппетитом. Я не ел супа, но он поздравил меня с моей счастливой конституцией. Будучи преисполнен решимости не ходить больше к мадам Орио, я в эти дни пришел к метафизическому заключению, согласно которому каждое существо, в котором содержится только одна абстрактная идея, может существовать только абстрактно. Я был прав, но мой тезис легко принять за безбожие и заставить от него отречься.

Я отправился в Падую, где мне назначили экзамен в докторантуру utroque-jure. По возвращении в Венецию, я получил записку от г-на Роза, который просил меня, от имени г-жи Орио, зайти к ней повидаться. Я пошел туда вечером, будучи уверен, что не найду там Анжелу, о которой я не хотел больше думать. Нанетт и Мартон своей веселостью рассеяли стыд, который я должен был бы испытывать, появившись перед ними после двух месяцев отсутствия, но мое заключение и моя докторантура придали весу моим извинениям, вместе с г-жой Орио, которая не сказала мне ничего, кроме сожаления, что я не захожу больше к ней. Нанетт перед моим уходом передала мне письмо, в котором было вложено другое, от Анжелы. «Если у вас хватит мужества, — сказано было в нем, — провести еще одну ночь со мной, у вас не будет оснований жаловаться, потому что я люблю вас. Я хочу слышать из ваших уст, по-прежнему ли вы любите меня, когда я чувствую себя достойной презрения». Вот письмо Нанетт, которая одна сохранила здравый смысл: «Поскольку г-жа Роза привержена идее вернуть вас к нам, я готовлю это письмо, чтобы сообщить вам, что Анжела, потеряв вас, в отчаянии. Ночь, которую вы провели с нами, была ужасна, я признаю, но, думаю, она не должна внушить вам мысль отказаться от посещения, по крайней мере, мадам Орио. Я вам советую, если вы еще любите Анжелу, рискнуть еще одной ночью. Она, может быть, это одобрит, И вы будете довольны. Приходите же. До свидания».

Эти два письма меня обрадовали. Я увидел возможность отомстить Анжеле самым подчеркнутым пренебрежением. Я пошел туда в первый день праздника с двумя бутылками кипрского вина и с копченым языком в кармане, и был удивлен, не увидев жестокую. Я терялся в предположениях относительно нее, но Нанетта передала, что Анжела сказала ей утром во время мессы, что сможет прийти только к ужину. Я в этом не сомневался и не согласился, когда мадам Орио предложила мне остаться. Незадолго до часа, я делаю вид, что ухожу, как и в первый раз, и действую, как договаривались. Мне не терпится сыграть чудесную роль, которую я спланировал. Я был уверен, что, когда Анжела решится изменить систему, она окажет мне лишь небольшие милости, и я не добьюсь ничего большего. Я чувствую, что во мне преобладает сильное желание мести. Три четверти часа спустя я слышу, как закрылась дверь с улицы, и через десять минут слышу шаги на лестнице и вижу перед собой Нанетт и Мартон.

— Где же Анжела? — спрашиваю я Нанетт.

— Она, должно быть, не смогла ни прийти, ни сказать нам об этом. Она, однако, должна быть уверена, что вы здесь.

— Она думает, что она меня изловила; в самом деле, я не ожидал такого; вы теперь ее понимаете — она смеется надо мной и торжествует. Она воспользовалась вами, чтобы заманить меня в сеть, и она выиграла, потому что, если бы она пришла, это я посмеялся бы над ней.

— О! В этом, извините, я сомневаюсь.

— Не сомневайтесь, дорогая Нанетт, и будьте уверены, что мы проведем прекрасную ночь без нее.

— То есть, как умный человек, вы сможете приспособиться к временным неудобствам, но вы будете спать здесь, а мы — на диване в другой комнате.

— Я вам не буду мешать, но вы нанесете мне кровную обиду, и к тому же я не буду спать.

— Что? У вас достанет сил провести семь часов с нами? Я уверена, что когда вы не найдете, о чем говорить, вы заснете.

— Посмотрим! Как говорится, вот язык, а там — Кипр[32]. Будете ли вы столь жестоки, чтобы оставить меня есть одного? У вас есть хлеб?

— Да, и мы не будем жестоки, мы будем ужинать второй раз.

— Это в вас я должен был влюбиться. Скажите, прекрасная Нанетт, сделали бы вы меня несчастным, как это сделала Анжела?

— Вам кажется, что вы можете задавать мне такие вопросы? Она тщеславна. Все, что я могу вам ответить, — что я не знаю.

Они быстро поставили три прибора и принесли хлеб, сыр пармезан, и воду, и, смеясь над ситуацией, ели и пили со мной кипрское вино, которое, хотя и некрепкое, все же ударило им в голову. Их веселье было восхитительно. Общаясь с ними, я был поражен, поскольку до этого времени не сознавал всех их достоинств.

После небольшого ужина, сидя между ними и целуя их руки, я спросил, настоящие ли они мне друзья, и могут ли они одобрить возмутительное отношение ко мне Анжелы. Они обе отвечали, что я заставил их проливать слезы. Не волнуйтесь, сказал я, я испытываю к вам истинно братскую нежность, и разделите ее со мной, как если бы вы были моими сестрами; дадим же друг другу залог невинности наших сердец, расцелуемся и поклянемся в вечной верности.

В первых моих поцелуях не было ни любовного желания, ни намерения их соблазнить, и, со своей стороны, как они поклялись мне несколько дней спустя, они возвращали мне поцелуи единственно с желанием убедить меня, что они разделяют мои честные братские чувства; но эти невинные поцелуи не замедлили превратиться в страстные, и породить во всех трех пожар, который должен был нас очень удивить, потому что, прервав их, мы обменялись удивленными и очень серьезными взглядами. Сестры отодвинулись под каким-то предлогом, и я оказался один, в раздумье. И это неудивительно, потому что огонь, который их поцелуи зажгли в моей душе, и который зазмеился по всем моим членам, в одно мгновенье заставил меня неудержимо влюбиться в этих двух девочек. Обе были красивее Анжелы, и Нанетт умом, а Мартон — своим характером, нежным и наивным, были бесконечно выше ее: я был удивлен тем, что не оценил их достоинств до этого момента; но эти девочки были благородны и очень честны, случай, который предоставил их в мои руки, не должен был оказаться для них роковым. Только тщеславие могло бы заставить меня думать, что они полюбили меня, но я мог себе представить, что поцелуи произвели на них тот же самый эффект, что и на меня. В этой ситуации я с очевидностью полагал, что, пользуясь хитростью и изворотливостью, возможностей которых они не могли сознавать, мне было бы не трудно, в течение долгой ночи, которую я должен был провести с ними, заставить их участвовать в удовольствиях, последствия которых могли бы стать очень значимыми. Эта мысль привела меня в ужас. Я придерживался строгих правил, и я никогда не сомневался в необходимости их соблюдать. Видя, как на их лицах снова появляется выражение спокойствия и удовлетворения, я в то же время сглаживаю на своем следы огня, зажженного поцелуями. Мы проводим час, разговаривая об Анжеле. Я сказал им, что полон решимости не видеть ее больше, потому что убежден, что она не любит меня. Она любит вас, говорит мне наивная Мартон, и я уверена в этом; но если вы не собираетесь на ней жениться, вы поступите правильно, полностью порвав с ней, потому что она полна решимости не дать вам ни одного поцелуя, пока вы только ее возлюбленный; поэтому вы должны оставить ее, или довольствоваться ничем.