Сири Джеймс - Потерянные мемуары Джейн Остин Страница 22

— Потому что сочинительство не считается уважаемым занятием для женщины. Потому что я не желаю насмешек, или порицания, или презрения, которые сопутствуют неудаче.

— А как насчет восхищения, которое сопутствует успеху?

— У меня есть одобрение семьи. Его довольно.

Он присел на большое поваленное дерево недалеко от пруда.

— Я вам не верю. Если вы пишете, то должны жаждать поделиться плодами своего творчества с миром.

Вновь щеки мои запылали, и я отвернулась. Мне показалось, он способен насквозь пронзить меня взором, обнаружить мысли и чувства, похороненные в сокровенных глубинах души. Конечно, я всегда писала ради чистого удовольствия и из любви к языку. Я никогда не искала и не ждала славы. Но как любой женщине, не имеющей дохода и зависящей от поддержки других, мне приходилось быть практичной. Какая-нибудь награда за труды была более чем желанна, а издаваться — напечатать свою работу на бумаге, чтобы люди читали ее, — моя самая заветная мечта.

— Рискну предположить, — сказал он, — что вы писали с тех самых пор, как изображали хромую подавальщицу с ее лесными братьями, и что это занятие доставляет вам больше радости, чем какое-либо другое.

Я не могла больше лгать ни ему, ни себе.

— Да. Писала.

Я со вздохом присела рядом.

— Но ничего не вышло. Я слишком не от мира сего, слишком несведуща.

— Чепуха. Вы самая начитанная из знакомых мне людей, мужчин или женщин, и я ни в ком еще не встречал такого живого воображения. Скажите, — мягко настаивал он, — что вы уже написали? Рассказы? Пьесы? Эссе?

— В юности — и то, и другое, и третье. Но с тех пор…

— Что с тех пор?

— Дневники. Иногда стихотворения. Несколько коротких работ. И… три романа.

— Три романа!

Он не мог бы выглядеть более изумленным, скажи я ему, что переплыла через Ла-Манш во Францию и вернулась обратно.

— Три романа! — повторил он. — Я счел бы величайшим триумфом создание одной книги, но трех! Вы лишаете меня дара речи. О чем они?

— О том, что мне лучше всего известно: о банальностях и семейном быте в маленьких деревушках; о зарождении склонностей, соединившихся или разбитых сердцах, любви и дружбе, разоблаченных безрассудствах, полученных уроках.

— Звучит заманчиво. И что с ними стало?

— Ничего. Это юношеские работы, они нуждаются в переделке.

— Так переделайте их. Чего вы ждете?

— Моя жизнь не принадлежит мне с тех пор, как я оставила Стивентон, мистер Эшфорд, — с раздражением ответила я. — Сочинительство — не то занятие, которому легко предаться и которое так же легко оставить, повинуясь порыву.

Он на мгновение замолчал.

— Я не писатель, признаю, — произнес он наконец, — но опыт подсказывает мне, что ни для чего не существует идеального времени или места. Мы всегда можем найти повод отложить то, что хотим, но боимся совершить, до завтра, до следующей недели, следующего месяца, следующего года — и в конце концов так никогда и не возьмемся за дело.

Его слова ошеломили меня. Я встала и отошла в сторону, мне стало несколько стыдно. Неужели именно страх заставляет меня столько лет отказывать себе в любимом занятии?

— Прошу прощения, — сказал он, подходя ко мне, — если выразился слишком резко: я лишь хотел поделиться собственными наблюдениями.

— Я ценю вашу откровенность, — чуть помедлив, ответила я. — Возможно, вы правы. Возможно, я искала повода не писать. Но… даже если я заново перепишу свои книги и исправлю все недочеты, которые тревожат меня, куда я их пошлю? Я никого не знаю в литературном мире. Ни единого человека.

— Какая разница? Талант всегда побеждает. Вы хотите, чтобы вас издавали?

— Ничего иного я никогда не желала.

Его взгляд встретился с моим, когда внезапный порыв ветра прошелестел в ветвях над нами.

— Тогда вы должны издаваться, мисс Джейн Остин.

Глава 11

Той ночью, уверившись, что Кассандра спит, я зажгла свечу, накинула шаль на плечи, как можно тише достала из-под кровати ларец с бумагами и принялась бесшумно листать драгоценные рукописи, разглядывая каждую с любовью.

Некоторые, как я считала, были превосходны по содержанию; одна или две никуда не годились; другие (три старательно исписанные тетради, снабженные обложками, чтобы походить на опубликованные произведения) были попросту глупыми девическими попытками; а дневники не имели иной ценности помимо ностальгического удовольствия, которое мне доставляли. И все же все они казались мне в той или иной степени детьми, ведь я породила их и провела с ними значительную часть своей жизни.

«Тогда вы должны издаваться, мисс Джейн Остин», — сказал мистер Эшфорд.

При этой мысли меня переполняли волнение и тревога. Я на долгие годы забросила свое любимейшее занятие, убежденная, что обстоятельства не способствуют писательству, а мои работы так и не дождутся успеха. Внезапно я поняла, что именно это суждение лежало в основе всех моих бед, и я безоговорочно осознала, что не могу больше терять ни минуты.

Я должна писать, невзирая ни на что.

Какую книгу избрать? Вот в чем вопрос. Я отложила «Уотсонов», роман, который начала еще в Бате и не имела желания продолжать, и «Леди Сьюзен», короткий эпистолярный роман времен моей юности, который я переписала. Я едва взглянула на «Сьюзен» — ведь ею по-прежнему владели «Кросби и К°».

Мгновение я размышляла о «Первых впечатлениях», романе, возможно, наиболее дорогом моему сердцу. Я знала, что он отчаянно нуждается в сокращении. Его портила довольно вялая часть в конце второй книги, в которой Лиззи, через несколько месяцев после получения письма от мистера Дарси, возвращалась в Кент к дяде и тете, мистеру и миссис Гардинер. Особенно меня беспокоил эпизод, в котором мистер Дарси приглашал Лиззи на чай в своем поместье Истем-парк.

Нет, почувствовала я, пока я не готова взяться за эту рукопись, по крайней мере до тех пор, пока не найду способ исправить изъяны.

Вместо этого я обратила внимание на рукопись на дне сундучка: роман, озаглавленный «Чувство и чувствительность». Сия попытка — переделать более раннюю эпистолярную работу «Элинор и Марианна» — осталась незавершенной. Но все же мне нравились персонажи, и я верила, что замысел книги не лишен достоинств. Внезапно мне на ум пришла идея, как улучшить книгу при помощи кардинально нового начала.

С быстро бьющимся сердцем я вынула первую часть «Чувства и чувствительности», убрала ларец обратно под кровать и, крадучись, покинула комнату.

Первые лучи зари начали появляться из-за бахромы занавесок в гостиной, когда я услышала скрип двери и увидела заспанную сестру со свечой. Я внезапно заметила, что моя собственная свеча догорела до основания и огонь в камине почти потух. Я не знала, как давно работаю в холодных потемках.

— Джейн? С тобой все в порядке? — тихо спросила Кассандра. — Что ты делаешь? Здесь холодно.

Она подбросила угля в камин и раздернула занавески, наполнив комнату сиянием раннего утра. Внезапно она заметила перо в моей руке, испачканные чернилами пальцы и стопку листов на столе.

— Ах! Джейн! — радостно выдохнула она. — Что ты пишешь?

— Совершенно новый вариант очень старой книги, — сказала я, закончив очередное предложение.

— Какой книги?

— «Чувства и чувствительности». Я сделала абсолютно новое начало.

— А что было не так со старым?

— Все.

Я отложила перо и вытерла пальцы лоскутом ткани.

— Сестры Дигвид жили в покое и достатке с родителями в деревне, и Элинор встретила Эдварда Феррарса на балу.

— И что тут плохого? Насколько я припоминаю, твое описание Эдварда на балу крайне занимательно.

— Что ж, я все это выбросила. Оно слишком походило на начало «Первых впечатлений», и ничего поправить было нельзя. Элинор и Марианна — просто две сестры с совершенно разными взглядами, но у них нет особых трудностей или забот. Их жизнь протекает как должно, так что нам не приходится переживать за них. Хочется верить, что новое начало намного лучше, поскольку оно немедленно ввергает их в пучину суровых испытаний. Видишь ли, их отец умирает, и им с матерью и младшей сестрой приходится уступить любимый дом старшему брату. Им некуда податься, и доход их весьма невелик.

Кассандра уставилась на меня.

— Звучит ужасно знакомо.

Я ощутила, как приливает к щекам краска.

— Да. Верно. Оно отчасти основано на том, что случилось с нами. Поскольку Марианна столь чувствительная особа, мне показалось правильным отобразить глубину боли, которую я испытала, когда мы оставили Стивентон и когда скончался папа.

— Прекрасная мысль. Рассказ о том, что ты ощущала лично, лишь улучшит твою работу, не сомневаюсь.

— Надеюсь.

Я собрала новые страницы и сунула сестре.

— Вот. Прочти, а я пока продолжу писать. Я закончила первую главу и изрядно продвинулась со второй.