Август Цесарец - Императорское королевство Страница 22

За курятником возле самой стены, где бак для мусора, Майдак вырыл ямку и закопал в нее канарейку, а сейчас принялся мастерить из щепок крест на ее могилку. Забыв обо всем на свете, он с головой ушел в это занятие. Мысль поставить крест воодушевила его. Он сидит на дровах, стругает щепку, влюбленно смотрит на Петковича и поминутно оглядывается, поднимает голову — интересно, как уйдет с неба луна.

Микадо-Майдаку, который когда-то на заре вдыхал запах розы, исходящей от утренней звезды, этот остаток луны представлялся ломтем дыни на широком голубом подносе. Он с удовольствием выращивает и ест дыни и этим летом велел приносить их и в тюрьму. Хотя ему очень жаль, что луна так быстро исчезает на небе, точь-в-точь ломоть дыни в голубых челюстях, он наслаждается картиной, созданной собственным воображением. На мгновение он забывает о тревоге, которая после разговора с Рашулой гложет его, стоит ему подумать о Петковиче. Умиротворенный, словно погруженный в транс, он скрепляет крестик для канарейкиной могилки.

А на крыше стоящего на улице дома, нахохлившись, греются на солнце голуби, воркуют глубоким альтом, словно выводят аккомпанемент печальной и дисгармоничной арии этого утра.

От утра до полудня

Подняв воротник пальто и сдвинув набекрень шляпу с широкими полями, благородный Петкович шагает в змеей обвившейся вокруг каштана цепочке заключенных. На лице счастливая улыбка, он что-то бормочет себе под нос, жестикулирует, как будто ведет диалог с невидимым собеседником.

В его голове зародилась приятная мысль, светлая и теплая, как этот день. Сегодня непременно придет ответ из дворцовой канцелярии. Забыл Петкович, что с этой надеждой он живет уже несколько дней. Так повторяется каждое утро, когда заключенных выводят на прогулку и когда те, для кого наступил день выхода на свободу, нетерпеливо расхаживают у ворот, ожидая вызова к начальнику тюрьмы, где их вычеркнут из списков и выпустят на волю. И сегодня какой-то молодой человек стоит у ворот. Ба, да это Юришич!

— Доброе утро, господин Юришич!

— Доброе утро, — отозвался Юришич, но Петкович уже не думает о нем.

Да, сегодня непременно придет ответ дворцовой канцелярии. Пора бы уж. Нет никаких сомнений, что в Вене обстоятельно изучили все письма, апелляции и меморандумы, которые он им послал. Они заслуживают того, чтобы их изучили. Поэтому так долго и не отвечают. Но сегодня, сегодня ответ наверняка придет. И непременно с подписью Его Величества. Сам апостольский Франц Иосиф Габсбургский благоизволит помиловать покорного раба, хорватского дворянина (Kaiserlicher Ritter, Edler von Adelige)[28] Марко Петковича из Безни и распорядится незамедлительно выпустить на свободу этого ложно обвиненного дворянина.

А потом, после выхода на свободу, Петкович сядет в свой автомобиль. «Регина, хочешь со мной?» Он отвезет ее в Вену, явится на аудиенцию к императору и попросит помиловать и его врагов, и врагов его народа. Чтобы их тоже выпустили и предоставили свободу. Зачем им страдать? Месть бессмысленна. Ваше Величество! Тюрьма не для людей, она никого не исправляет. Нет такого правительства, которое не могло бы стать достойнее, а лучше всего, когда нет никакого правительства. Я анархист, но лояльный, ибо верю, что объединение югославян возможно только под жезлом Вашего Величества.

Я лоялен, Ваше Величество, хотя я и был одним из тех, кто поднял руку на Вашего доверенного. Я этого не скрываю и не хочу лгать. Два человека убиты. Но разве бы это случилось, если бы они от Вашего имени не потворствовали тем, кто угнетал мой народ? Они были у Вас на службе, и Вы виновник их смерти. Неужели Вам нужна еще и моя? От имени народа я требую жизни и для Хорватии, и для себя. Слишком много тюрем в Вашем государстве, а это нехорошо. Мы, хорваты, мы, югославяне, хотим быть свободными!

Мы этого хотим. Кто мы? Мало тех, кто мечтает о свободе, еще меньше людей о ней говорят, и совсем ничтожна горстка борцов за нее. Большинство, может быть, даже и не думает о свободе и не знает, какой она должна быть. Главное для таких людей — собственное благополучие, и чем оно полнее, тем меньше им нужна свобода. Но они тоже недовольны, хотя волю к свободе расшевелить в них очень трудно. Их, стало быть, надо разбудить от сна. Но если им, даже избавившимся от спячки, личное благополучие важнее, чем свобода? Значит, им надо дать это благополучие, пусть даже с ущемлением свободы — свободы под скипетром императора. Так считаешь ты, Пайзл.

Но, дорогой мой Франё, я хорошо знаю, что тебе нет никакого дела до чужого благополучия, тебе важнее свое собственное. Быть лидером в партии, иметь деньги и Елену — вот что для тебя главное. Люди говорят мне: отвернись от этого человека, презри его, ударь, он сеет зло, но еще большее зло сделаешь ты, если простишь ему. И все-таки я тебя не осуждаю — я прощаю тебя. Разве имею я право прощать тебе то, что может простить только народ? Не имею. Но и народ тебя не осуждает. Я вижу длинные, взволнованные, шумные реки людей, вижу, как они окружают твой дом, и флаги колышутся на их волнах, словно разноцветные паруса, и сотни голосов обращены к тебе, стоящему со слезами умиления на балконе, как на скале. «Да здравствует Пайзл! Да здравствует Пайзл!» Обманул ты их, легковерных, и тяжко разбить их веру. Во мне ты ее разбил. А я тебе прощаю все, потому что знаю: всю жизнь как путеводная звезда и как звезда сомнений горела в твоей душе мысль о жене. Не обязательно ею должна была оказаться Елена — о, если бы это было так! — однако ею была именно она. Мысль о ней связывает нас там, где мысль о народе разъединяет. А сама она, улыбаясь, покидает нас, каждого в отдельности, как будто проезжает мимо в высокой коляске и смотрит на нас с презрением: что вы так суетитесь возле меня? Разве не видите, рядом со мной другие.

Наступил ли сейчас между вами мир? О, я угадываю глубину вашего несогласия: в Елене течет моя кровь, она не создана для семейной жизни. Ей нужна свобода. Не жена, не мать — легкомысленное существо. Тебя это ужасает, Франё, ты прежде всего муж и отец. О, сколько в вас обоих противоречий! И все же она чище тебя, часто мне кажется, что ты ее не стоишь. Мне тебя очень жаль, Франё, я сочувствую тебе, но мне мучительна эта жалость. Разве мне нужно жалеть кого-то, когда я больше других достоин жалости? О, спросят вас люди: «Что вы сделали для брата и шурина, который вас любил?» Вы искренне ответите: отняли у него Регину.

Вы ее ненавидите, и сейчас вам удалось то, чего вы всегда добивались: вы отняли ее у меня, запугали, поэтому она больше не приходит. Пусть вам останется автомобиль — верните мне Регину! Разве вы не слышите, как по вечерам, когда все замирает, маленькая Гретхен поет о короле Фуле? О, вы прогнали маленькую Гретхен, и она ко мне больше не приходит, а я ее полюбил с того дня, когда она побывала у меня. Да, до того дня она для меня великолепно пела и была Гретхен только на сцене. О, Елена, ты знаешь то, о чем никто не знает: я любил тебя не просто как сестру. Сильнее, сильнее. Так сильно, что сам ужасался и бежал прочь. А Регина мне напоминала тебя. Знаю, вы совершенно разные. Но вы обе пришли из того сада, в котором из гармонии звуков родилась песня; гармония — это безвластье, потому что все мы власть, это лояльность отношений между людьми. Регина мне заменяла тебя, а я ее все-таки не любил, потому что она была не ты. Я восторгался, падал перед ней на колени, а она смеялась, и я смеялся, все это было только шуткой, преходящим увлечением. Но теперь я ее люблю. С того дня, когда она появилась и сказала, что придет завтра, я жду это завтра как высочайшее помилование. Она приносит с собой воздух и солнце, свободу и воспоминания. Знаю, она меня не любит, она всегда лишь играла мной, я был ей смешон, она высмеивала меня при посторонних. Все равно. Пусть меня никто не любит, я люблю всех. Даже эти короли мертвецов из страхового общества не вызывают у меня ненависти. Все это Хорватия со своим солнцем и тенями, днями и ночами, достоинствами и недостатками. Как можно любить ее всю и не любить ее пороков?

Я хотел бы упиться любовью чистой, а вокруг меня сплошная грязь, да и я не тот, каким хотел быть. Женщины, прочь от меня, прочь от меня, призраки, влекущие в пропасть! Короли мертвецов терзают тело Хорватии. Надо их свергнуть с престола, воздвигнутого на костях! Смотри-ка, они против моего помилования, они жаждут моей смерти, чтобы присвоить себе страховку. И ты, Франё, среди них. Я ждал тебя ночью. Я ждал тебя, как луч света, а ты принес темноту. Что вы замышляете с этим директором Рашулой? Уж не мне ли вы готовите западню? С того дня, когда я тебя увидел здесь, обнажилась вся твоя подноготная, черное твое нутро. Я знаю, всю Хорватию ты хотел бы взять под свою опеку, хотел бы диктовать ей свою волю. А меня не возьмешь! Как прежде, так и теперь я заявляю — нет! Моим опекуном будет другой, ты пока не знаешь, это — император! Он возьмет меня под свою защиту. Кто? Неужели император?