Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока Страница 22

– У-гу-мх.

Несколько раздражённый такой манерой вести разговор, я всё же решил довести дело до конца и, сдерживая себя, спросил:

– Согласен ли ты взять меня в качестве пассажира?

Капитан помолчал чуть дольше, рассматривая меня, потом кивнул:

– У-гу-мх.

Я, было, решил, что капитан немой и не может произносить ничего, кроме мычания, однако ошибся.

– Твоя каюта вон там, – сказал он неожиданно писклявым голосом, и я подумал, не евнух ли он? Однако усы и борода у капитана росли, просто он был на удивление чисто выбрит.

– Эта посудина вообще-то возит грузы, поэтому мест для пассажиров всего два, если, конечно, не плыть на скамье с гребцами! – довольный своей нехитрой шуткой, капитан захохотал, запрокинув голову и показывая два ряда крепких, но щербатых зубов. – Одно место купил вчера какой-то рыцарь, второе, стало быть, твоё. Вон, слева дверь открыта, загляни.

Я посмотрел в каюту. Это был тесный деревянный ящик без окна, на полу лежал грязноватый тюфяк и больше ничего. Выбора у меня не было.

– Сколько возьмёшь?

– Две дюжины монет. Две дюжины славных золотых кругляшей, и ты поплывёшь в отдельной каюте, как император, на всём готовом. Стола, как во дворце, правда, не обещаю, жратва будет из общего котла. Половину платишь здесь, половину – по прибытии. Ну, как?

– Согласен. Вот тебе десять монет.

Капитан отрицательно покачал головой:

– Не сейчас, отдашь по отплытии.

– Ну хоть задаток возьми.

Капитан снова расхохотался:

– Первый раз вижу человека, которому так не терпится расстаться со своими денежками!

– Я боюсь потерять своё место на галере. Когда ещё придёт другая?

– На море не лгут, – неожиданно серьёзно сказал капитан, – святой Николай обязательно покарает за обман, не завтра, так потом. Если я сказал, что место твоё, значит, оно твоё.

– Спасибо, у меня к тебе будет просьба.

– У-гу-мх.

– Я целитель, отправляюсь за море в надежде узнать новое о лечении. Но прошу тебя, не говори своим людям о моём ремесле, потому что иначе мне придётся до конца плавания срезать мозоли и лечить твоих гребцов от срамных болезней.

Капитан ухмыльнулся:

– Будь по-твоему.

– Когда мы отплываем?

– Кто знает? Я должен был отплыть сегодня, но предзнаменования оказались неблагоприятными. Посмотрим, что скажут святые заступники завтра. Приходи после рассвета. Я пойду в храм, и если знамения будут истолкованы хорошо, мы поднимем якоря. Нет – значит, нет. Богу виднее. Я буду ждать тебя, но не слишком долго, потому что на закате мы должны достигнуть островов, где добывают мрамор, иначе придётся ночевать в море.

– Спрошу в последний раз: сколько времени продлится плавание?

– Если духи моря будут добры к нам – шесть седмиц, – сказал капитан и раздирающе зевнул.

– А если нет?

– А если нет, не всё ли равно, где лежать на дне – в море Эгея или в Пропонтиде?

Ранним утром следующего дня я был на галере. Гребцы спали вповалку на палубе и на банках. Меня встретил старший над гребцами по имени Никанор. Я бросил непромокаемый мешок с пожитками, среди которых большую часть занимали целебные снадобья и лекарские инструменты, в свою каюту и поднялся на корму.

День обещал быть солнечным и жарким. С моря дул лёгкий ветерок, пахнущий солью и гниющими водорослями. Лёгкие облачка, подобные козьему пуху, были разбросаны на бледно-голубом небе. Тишину нарушал скрип снастей и крики морских птиц. Я задумался и, сидя у борта, кажется, задремал. Меня разбудил пронзительный вопль:

– Никанор, тухлые акульи кишки! Эй, Никанор!!!

Это орал капитан, стоя на причале. Вся прелесть раннего утра мгновенно разлетелась вдребезги, как стеклянный сосуд, который уронили со стола.

– Где гребцы? Небось, никак не могут расстаться со шлюхами в портовых кабаках?

– Чего ты орёшь и своим зловонным языком гневишь Господа? – поднял голову над бортом Никанор. – От твоих воплей уже рыба в море дохнет! – он ткнул пальцем в снулую рыбёшку, которую волны мотали у причала. – Все давно здесь.

– А пассажиры?

– И пассажиры. Один дрыхнет в каюте, а второй вон, торчит на корме, как… – Никанор ввернул грубое слово. Гребцы, которые начали просыпаться от криков, заржали.

– Воду запасли? – продолжал орать капитан, уже поднявшись по сходням.

– Бочки полны, хлеб, вино и солонина на три дня.

– Тогда отваливаем! Разбирайте вёсла, бездельники! Предсказано, что мы должны выйти в море до исхода третьего дневного часа, иначе нас ждёт ужасное несчастье! Шевелитесь, олухи!

Гребцы, переругиваясь, баграми оттолкнули галеру от причала, а когда она отошла на достаточное расстояние, разобрали длинные вёсла, сложенные вдоль бортов, расселись по трое в ряд и замерли. Никанор взглянул на капитана. Тот оглядел галеру, убедился, что рулевые держат вёсла, прищурился на солнце, перекрестился и махнул рукой: «С Богом!». Гребцы дружно опустили вёсла. Раздался плеск, скрип и удары дерева о дерево, потом снова плеск, и снова скрип…

Прошло много времени, но сейчас я закрываю глаза и вновь слышу стук вёсел, плеск волн, свист ветра в растяжках, удерживающих мачты и паруса – звуки, навсегда оставшиеся в памяти…

Галера быстро набрала ход, но гребцы, по-моему, не особенно старались. Капитан объяснил, что нам помогает попутное течение, а вот плыть в сторону Константинополя гораздо труднее, и гребцы быстро устают.

Мы держали путь к острову Проконнес,[40] в гавани которого должны были заночевать. Галера шла в виду берега, и, стоя на высокой корме, я видел развалины крепостей и храмов, там и сям разбросанные на побережье. Запустение воцарилось на некогда оживлённых берегах Пропонтиды, и только козы бродили меж обломков колонн и рухнувших арок акведуков. С душевной болью ощутил я бедность и ничтожество того, что когда-то было гордой империей, а сейчас простёрлось в пыли под железной пятой жадного до сокровищ и сладкого вина сброда, именующего себя рыцарями креста.

Тлен, нищета, убогая, бессмысленная жизнь от первого крика до гробовой плиты – вот ныне удел ромеев.

О, земля Византия! О трижды блаженный Город, око вселенной, украшение мира, звезда, сиявшая издалека, фонарь, освещавший этот низменный мир! Где твоя мощь, где великолепие? Где мудрые и воинственные императоры? Где пророки, чудотворные иконы и святыни?

Но нам не на кого жаловаться. Мудрый Михаил Хониат, митрополит Афинский, изрёк слова горькой правды, я запомнил их наизусть. Пусть они прозвучат здесь для вразумления потомков.

«Вы, пышные граждане Константинополя, не желаете выглянуть из-за своих стен, не хотите посмотреть на древние города, окружающие вас, вы посылаете своих налоговых сборщиков, с их зубами звериными, сами же остаётесь у себя, реки всех богатств стекаются в столицу, как в единое море. Чего ради вам идти куда-то? Не лучше ли не знать ни дождя, ни солнца, сидеть дома без труда, в полноте всех благ?»

Так свершилось. Праздность, сребролюбие, разврат, жестокая борьба за право хоть на год, хоть на месяц облачиться в царский пурпур и натянуть красные сапоги сгубили страну. Никому не было дела до простых хлеборобов, сборщиков оливок, каменотёсов, пекарей. Погиб флот, не стало армии, зато остались надменные стратиги,[41] которым не подчинялись даже отряды наёмников, и вот, город пал, а за ним ушла в небытие и империя.

Близился к концу первый день плавания. Он прошёл хорошо. Усталое солнце склонялось к горизонту, море ровно дышало, покачивая на груди нашу галеру. Впереди показались очертания Проконнеса. Увидев их, рулевой радостно закричал. Отвыкшие за седмицы безделья от своей тяжкой работы гребцы налегли на вёсла, да так, что под носом галеры появился шипящий бурун.

Не прошло и колокола, как мы вошли в гавань, и скорость пришлось снизить. Причал был пуст, но вскоре после нас к нему причалила ещё одна галера, заметно меньше нашей.

Капитан сказал, что мы заночуем на острове. Ночевать лучше в каюте, потому что здесь полно змей, и ночлег на земле может обойтись весьма дорого. Я спросил, можно ли прогуляться по острову. Капитан ответил, что можно, здесь обычно безопасно, но остров большой, и чтобы не заблудиться, лучше не отходить далеко и, главное, не бродить в темноте, потому что Проконнес изъеден каменоломнями, как забытый в подвале сыр крысами. Знаменитый бело-голубой мрамор, из которого построены храмы и дворцы Константинополя, добывали здесь, но каменоломни давно иссякли и заброшены. Если провалишься в какую-нибудь штольню, никто и искать не будет.

Я поблагодарил капитана и собрался спуститься на берег, как вдруг внимание моё привлекли крики на соседней галере. С неё на длинных верёвках вытащили какого-то человека. Четверо слуг как бы растягивали несчастного между верёвками так, чтобы он не мог достать ни одного из них, а этот человек рвался то в одну, то в другую сторону, что-то кричал и время от времени падал на землю. Тогда его поднимали и опять волокли по тропе наверх, где их уже ждал монах.