А. Сахаров (редактор) - Павел I Страница 22

Встреча государя с опальным вельможей и приём, ему оказанный, произвели заметное впечатление на всех присутствующих.

– Однако! – с многозначительным видом исподтишка мигнул соседу один из сановников с портфелем, видимо, озадаченный происшедшей сценой.

– Н-да!.. – сквозь зубы и шёпотом процедил тот в ответ, раздумчиво закусив нижнюю губу. – Но только в каком же разуме надлежит понимать это?

– Да так и понимать, что сила, большая сила.

– И замечайте, даже его превосходительство Алексея Андреича не пригласил за собой…

– Поистине примечательно!

– И ведь никого ещё из самых приближённых не удостоивал публично такового приёма! Даже вопреки этикету. Н-да… А за какие заслуги, любопытен бы я знать, за какие подвиги? Что сделал? Чем ознаменовал себя?.. Вот и служи после этого.

– Тсс… осторожней: нас могут слышать.

– А пускай! Мне-то что! – с независимым видом слегка мотнул головой сановник. – Однако как бы узнать, где он пристал и когда принимает? – с некоторой озабоченностью заметил он после минуты раздумья.

– То есть кто это? – переспросил сосед.

– Да всё он же, граф Харитонов-Трофимьев.

– Хм… Во дворце, чай, знают; надо справиться. А почто вам?

– Н-н… да так… Всё же надо будет некоторый респект оказать ему, визит сделать, – пояснил чиновник, напуская на себя тон маленькой небрежности.

– Да, это не мешает, – согласился сосед, думавший в душе то же самое, – а тем паче в рассуждении сего приёма, – продолжал он. – Как знать, что может быть и как ещё обернётся фортуна!

Придворные более или менее разделяли всяк про себя и мнение, и ревнивое чувство двух этих сановников. Чем долее оставалась замкнутой дверь кабинета, тем более вырастало в их глазах значение графа Харитонова и тем настоятельнее сознавалась необходимому в предупредительном оказании ему всяческого «респекта». О чём беседовал с ним государь – это осталось обоюдной тайной, но беседа в замкнутом кабинете длилась более получаса, и когда наконец дверь растворилась снова, император вышел в приёмную, ласково положив свою руку на плечо графа.

– Готово? – мимоходом вскинул он вопросительный взгляд на Аракчеева.

Тот предупредительно метнулся в сторону и жестом пропустил мимо себя двух камер-лакеев, которые приблизились к государю, держа перед собой массивное серебряное блюдо. На этом блюде, сверкая алмазами, красовались орденские знаки.

– Поздравляю тебя кавалером ордена святыя Анны 1-го класса, – милостиво сказал государь графу Илие и собственноручно возложил на него звезду, а потом ленту.

– Я слыхал, у тебя есть дочь; ты, конечно, привёз её с собой? – спросил он после того, как Харитонов принёс ему благодарность за новый знак высокой милости. – Она должна быть представлена императрице, – продолжал государь, – и я укажу, когда сие должно будет исполнить.

– Благодарю, ваше величество, но заранее прошу для неё милостивого снисхождения, – заметил граф с глубоким поклоном. – Она у меня родилась и возросла в деревне одиноко, и для того опасаюсь, что обычаи большого света весьма мало ей знакомы.

– Это ничего; я поручу её такой особе, которая живо сообщит ей надлежащий лоск. А благополучно ли вы доехали, не спросил я ещё тебя? – продолжал государь.

– Как не надо лучше и спокойнее, ваше величество.

– А что, ординарец, которого я послал к тебе в провожатые, хорошо ли он исполнил свою обязанность?

– Офицер самый достойный и вполне расторопный, – похвалил граф Черепова.

– И ты, стало быть, остался им доволен?

– Как нельзя более, государь!

– В таком разе, коли угодно, можешь взять его к себе в личные адъютанты.

И вслед за тем государь милостиво отпустил от себя графа. Очередной статс-секретарь отправился в кабинет с докладом, а остальные из присутствовавших, знакомые и незнакомые, обступили Харитонова и кланялись, и рекомендовались, и знакомились, и пожимали руки, и, сияя улыбками, по-видимому, от всей души поздравляли его «с толикими милостями монарха».

Граф Илия, выйдя из приёмной комнаты, прежде всего пожелал поклониться праху усопшей императрицы. Один из камер-лакеев почтительно повёл его по дворцовым коридорам и залам. Весь двор был в глубоком трауре. Множество лиц, одетых в чёрное, толпилось и проходило взад и вперёд по всем покоям, и только шелест женских шлейфов да лёгкий звук шагов нарушали глубочайшую тишину, которая царила в громадных залах и галереях. «Кавалергардская комната» сплошь была обита чёрным сукном: и потолок, и пол, и стены. Камер-лакей препроводил графа Илию в Малую Троицкую залу, куда 15 ноября торжественно перенесено было тело императрицы, покоившееся дотоле в её опочивальне, при полном дежурстве фрейлин и придворных кавалеров. Здесь перед глазами Харитонова предстало зрелище, невольно поражавшее каждого своим мрачно-роскошным величием. Посреди залы на возвышенном тронном помосте стояла кровать, богато и пышно драпированная малиновым бархатом, который покрыт был серебряным флёром, оторочен золотой бахромой и украшен тяжёлыми золотыми кистями. Российский императорский герб, расшитый чернетью, шелками, серебром и золотом, блистал в головах этой кровати, а по бокам её на ниспадающих драпировках красовались вензельные шифры Екатерины. Вокруг помоста стояло несколько массивных бронзовых канделябров, на которых в вышине, сквозь туманные волны ароматного курения, трепетно сияли целые клубки огней и заливали своим струящимся светом смертный одр, на котором в особенности резко выделялся строгий и величественный профиль покойницы. Тело императрицы облечено было в русское национальное платье из серебряной парчи, отделанное золотой бахромой и драгоценным кружевом, известным под названием «Point d'Espagne». Необычайно длинный и роскошный шлейф этого платья, ниспадая по ступени, изящно и пышно распростёрт был до самого аналоя, на котором положен был образ, сверкавший драгоценными каменьями. Малиновый бархат и белый серебристый глазет с золотым позументом драпировали и аналой, и орденские подушки, и подзоры,[35] и тронный помост. В головах кровати, обвитые чёрным флёром, сверкали сталью два эспонтона, на которые опирались двое гвардейских офицеров, капитан и капитан-поручик, поставленные сюда в виде почётной стражи. Вдоль смертного ложа по обе стороны, отступя на несколько шагов, неподвижно, как изваяния, с карабинами на плече, стояли шесть кавалергардов в своих рыцарских доспехах и в шишаках, повитых траурным флёром. У обеих дверей этой залы, внутри комнаты, на часах поставлено было тоже по два кавалергарда, а у ног покойницы в нескольких шагах находились четыре камер-пажа. Шесть почётных дам первых четырёх классов, две фрейлины и восемь придворных кавалеров днём и ночью находились на дежурстве при теле императрицы. Духовенство, облачённое в чёрные бархатные ризы, ежедневно от 9 часов утра до часу дня, а потом от 3 и до 8 вечера, совершало при теле церковную службу. Священники, чередуясь друг с другом, читали вместо Псалтири Евангелие, и чтение это производилось непрестанно, днём и ночью, на особом аналое. Лица всех сословий, за исключением одних только крестьян, беспрепятственно были допускаемы к руке покойной императрицы.

Эти волны фимиама и струящийся свет множества восковых свечей, блеск парчи и воинских доспехов, эта тишина, среди которой внятно раздаётся глухой низкобасовый и монотонный голос читальщика, эта неподвижная стража и множество одна за другой преклоняющих колена мужских и женских фигур, которые от контраста огней и чёрного цвета своих одежд все кажутся бледными и, как тени, тихо двигаясь в тумане ладана, напоминают собой скорее каких-то призраков, чем людей, наконец, этот величаво-спокойный вид усопшей на возвышении – всё это обвеяло душу графа Илии благоговейным трепетом и поражало её мыслью о таинственном и суровом величии смерти. Он долго стоял в немом созерцании пред неподвижным телом той, которую помнил ещё во всём увлекательном блеске её красоты, молодости, характера и силы воли, когда, тридцать четыре года тому назад, она смело и гордо шла на рисковое предприятие в Петергоф, впереди полков императорской гвардии. И восстал пред ним весь контраст её громкого, славного царствования и своей собственной опальной жизни, но ни чувство горечи, ни чувство упрёка не шевельнулись теперь в душе старого графа.

– Прости мне, если я был не прав пред тобой! – тихо прошептали его уста, когда он с земным поклоном повергся у подножия смертного ложа великой женщины и великой императрицы.

XI

ПОХОРОНЫ ИМПЕРАТОРСКОЙ ЧЕТЫ

Государственные регалии, под эскортом кавалергардов, были наконец перевезены из Москвы в Петербург и доставлены императору. Сыновное чувство побуждало Павла Петровича воздать достодолжную почесть смертным останкам его родителя, который тридцать четыре года назад был погребён в склепе Александро-Невской лавры. Местом погребения российских императоров служит обыкновенно Петропавловский собор с. – петербургской крепости, но Пётр III положен был в усыпальницах лавры на том основании, что он умер лицом некоронованным, то есть отрёкшимся от престола. Настоящую минуту император Павел нашёл благопотребною для того, чтобы исправить ошибку его покойной родительницы. Он задумал перенести останки Петра III сначала в Зимний дворец, с тем чтобы похоронить их рядом с гробом Екатерины в Петропавловском соборе. С этой целью государь самолично с обер-церемониймейстером Петром Степановичем Валуевым составил церемониал перенесения гроба своего родителя во дворец и его вторичного погребения обще с Екатериною II. Собственною рукою намечал он имена высших чиновников, назначенных им к несению императорских регалий. При этом граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский написан был «к императорской короне Петра III». Это было жестоко, но никто не имел возразить что-либо против справедливости возмездия, заключавшегося в той мысли, которая внушила государю дать это поручение именно графу Алексею Орлову. Князь Платон Александрович Зубов был приглашён к участию в совете по случаю перенесения останков Петра III. В это время он жил уже не во дворце, а на Английской набережной, в доме сестры своей, Жеребцовой, и между придворными мало кто интересовался теперь знать, обретается ли ещё в живых его светлость, хотя Зубов всё ещё продолжал пользоваться должностью и званием генерал-фельдцейхмейстера. Фельдмаршал князь Репнин послал к нему своего адъютанта Лубяновского доложить о назначении его в «совет» и спросить, угодно ли его светлости пожаловать в собрание. Лубяновский ни души не нашёл ни на лестнице, ни в прихожей и уже в одной из смежных комнат наткнулся в сумрачном углу на частного пристава. Удивлённый нечаянным появлением адъютанта, пристав осмотрел его с ног до головы и, допросив, кто он, от кого и зачем прислан, сначала позамялся, а потом бросился в переднюю и исчез где-то. Минут пять спустя пред Лубяновским растворилась дверь траурной гостиной. Князь Платон, читавший лёжа на диване книгу, встал при его появлении. На бледном и унылом лице его, по-видимому, пробегала лёгкая улыбка неожиданного удовольствия, когда он услышал, зачем был прислан к нему адъютант фельдмаршала. Зубов поблагодарил за внимание и просил передать князю Репнину своё сожаление, что, по причине болезни, он не может участвовать ни в совете, ни в церемонии. Алексей же Орлов, оповещённый повесткою из «печальной комиссии» о своём назначении к короне Петра III и никак не подозревая, что здесь участвовала личная воля государя, приехал в собрание совета «вполпьяна» и стал шуметь и браниться с Валуевым, в полном убеждении, что Валуев самовольно, по собственному усмотрению делал расписание и дал ему такое «невместное» назначение, от которого Орлов решительно отказался, ссылаясь на слабость в ногах. Раздосадованный Валуев не без особого намерения положительно умолчал о своём столкновении с Орловым и об его отказе. Наконец печальный церемониал был окончательно составлен, и государь заранее самолично сделал «рекогносцировку» для войск от Зимнего дворца до лавры. Все наличные войска, предназначенные к участию в церемонии, отданы были под команду князя Репнина, по его «фельдмаршальскому рангу».