Идрис Базоркин - Из тьмы веков Страница 23

Однажды Калой купил на базаре стекло для окна в башне, лампу и жидкое масло к ней — фотоген…

Когда он вернулся домой и вместо мутного пузыря вставил прозрачное стекло в раму, впервые за многие века на пол башни лег светлый блик солнца. Гарак склонился над ним с постели и смотрел, смотрел… На блик не наступали. Боялись испачкать свою радость, свое солнце. А ночью, когда Калой зажег лампу, собрались соседи. Ее свет проникал во все уголки комнаты, освещал застывшие улыбки, удивленные глаза. Этот чистый огонек не двигался, как и люди, не гас…

— Когда наш старшина был таким, как ты, мальчик, ему даже не снилось подобное! — проговорил Гарак, отвечая на какие-то свои мысли. — Хотел бы я видеть, что будет у нас в доме, когда вы доживете до наших лет!

Вскоре Эги-аул взволновала небывалая весть: Виты остался жить в городе. Он поступил к хозяину, у которого было несколько кузниц. Тот обещал выучить его этой удивительной работе, да еще и кормить за то, что он будет помогать мастерам. Многие позавидовали ему, но у Виты дома была только мать. А тем, у которых на плечах были семьи, никуда уже не уйти.

Изредка по отцовским делам или проездом в Эги-аул наведывался Чаборз. Одет он бывал на зависть другим. То он красовался в белой, как снег, папахе, то в новеньких сафьяновых ноговицах, когда у всех они были из домотканого сукна, то надевал дорогой отцовский пояс с кинжалом. Но самым завидным сокровищем его был конь. Собственный верховой конь! Это был великолепный светло-гнедой мерин кабардинской породы, только немного огрузневший от обилия кормов.

Окно Зору выходило на главную дорогу аула. И она видела сына старшины почти в каждый его приезд. Он не нравился ей, не нравились его широко расставленные глаза. Но зато конь, дорогая сбруя, богатая одежда имели такой праздничный вид, что ими нельзя было не любоваться. И она вспоминала его мать. Ей не раз случалось встречать ее на свадьбах, на похоронах. Она вспомнила ее дорогие платья, шелестящие персидские платки, где следует — черный, где можно — светлый. А один раз на ней был красный платок. До того яркий и блестящий, что Зору запомнила его навсегда! А какие у нее были чистые руки! Разве глиной или золой отмоешь так? Нет. Это можно было сделать только мылом, которого Зору еще ни разу не держала в руках. Мысли эти заставляли девочку бросать маленькую гармонь — подарок бабушки — и долго-долго глядеть в окно, в ту сторону, где жила эта счастливая женщина.

А Калой, заметив Чаборза, уходил. Он не мог скрыть от других своей зависти, а прослыть жалким не хотел.

Однажды Гарак как бы невзначай спросил его: что бы он пожелал иметь из того, что есть у Чаборза? И Калой, не задумываясь, ответил:

— Коня.

Через несколько дней, когда Калой вернулся из леса, он замер от изумления. Во дворе за изгородью стоял и смотрел на него огромными глазами тонконогий высокий жеребенок. Черный, как сажа, с единственной белой полоской от звездочки по горбатому носу, он настороженно направил в сторону Калоя острые уши и угрожающе засопел.

— Ну, как думаешь, выйдет толк? — услышал Калой голос Гарака, который стоял в дверях и держался за косяк.

— Я такого никогда не видел! — воскликнул Калой. — Это же не жеребенок, а… а… девушка!

Гарак вздохнул раз, другой, хватая ртом воздух, и наконец засмеялся:

— Но ведь не каждая девушка красива! Иную и от буйволенка не отличишь! Да… если будешь ухаживать, знаменитый конь выйдет!

— А чей это? — спросил Калой.

— Нравится? Значит, твой, — ответил Гарак. — Ее отец подарил, — он показал на Докки. — Правда, и мы не остались в долгу. Я велел отдать им нашу рябую корову…

Калой понял, что это не подарок отца Докки, а забота Гарака.

От счастья он ничего не мог сказать, даже забыл поблагодарить. Но родители все понимали. Он кинулся в загон к новому другу. Тот ловко повернулся, и Калой тотчас получил крепкий удар в ногу.

— Шайтан! — выругался он, потирая ушибленное место, — Хорошо не в колено!

Гарак и Докки смеялись.

— Характер! На тебя похож! — сказала Докки. — Вы поладите!

Гарак закашлялся и, махнув рукой, ушел к себе.

С этого дня Калою прибавилась новая забота. Но какая радостная забота!

Сколько раз прежде присутствовал он на состязаниях юношей, где они мерялись силой, мужеством и ловкостью, после чего победители получали право называться мужчинами! Сколько раз он втайне горевал о том, что у него нет лошади и, значит, ему не придется принимать участия в борьбе со своими сверстниками, когда придет время! И вот теперь все его огорчения позади. У него будет конь.

Он назвал своего друга Быстрым и расставался с ним только на ночь. Калой мог не есть, не пить, но конек его никогда не испытывал недостатка ни в чем. Скоро он привык к Калою и всюду ходил за ним, а когда, случалось, терял из виду, начинал ржать и метаться.

Калой мог делать с ним все, что хотел. Он вспоминал рассказы про богатырей и их богатырских коней и каждый день что-нибудь проделывал с Быстрым, чтобы тот у него тоже стал необыкновенным. Он бегал с ним вдогонки, поднимал его в стойку, брал себе на плечи, учил ложиться, узнавать свой голос, не давая покоя ни себе, ни жеребенку.

Время шло, они росли, росла и их дружба. Быстрый научился вслед за Калоем взбегать на скалу Сеска-Солсы. Это было не очень просто. Несколько раз он чуть не разбился, срываясь с камней. Но для этих двоих не было ничего непреодолимого. Калой мог взбежать, не останавливаясь, до самого дерева Турса, и Быстрый не отставал от него ни на шаг. Он приобрел на камнях устойчивость тура и ловкость серны.

Радость наполнила трудную жизнь Калоя. Засыпая, он теперь всегда мечтал о том, как через два-три года будет участвовать со своим Быстрым на празднике юношей. Как поразит всех мужчин и заставит любоваться девушек…

Только болезнь отца омрачала эту радость.

По совету людей Калой приносил Гараку настои каких-то трав, доставал барсучье сало, купил ладанку у Хасан-муллы. Хотел пойти за туром или серной. Но отец не разрешил.

— Рано. Сейчас у них малыши, — сказал он. — А без родителей малышам трудно… — И он надолго задумался, глядя на Орци, который что-то мастерил у очага.

Ком подступал к горлу Калоя… Но он никогда не забывал слов, сказанных ему Гараком: «Мужчина не должен показывать свою слабость…» Он научился не показывать ее…

Осенью всегда у горцев много праздников. Кончаются полевые работы, заготовки на зиму, и людям хочется сообща отдохнуть, погулять, а заодно воздать богам, чтобы они и впредь были милостивы к ним.

Как ни сопротивлялись муллы, проповедники и служители Аллаха, старые обычаи и обряды все еще держались в народе. Одним из них был праздник женщин. Старики рассказывали, что в давние времена его праздновали по три и даже по семь дней подряд. Но постепенно он потерял свою силу, и ко времени Калоя его уже праздновали даже не каждый год. Забыли, в честь чего он возник, забыли многие обряды, но знали одно: праздник этот только для женщин. Мужчины считали его бабской глупостью, однако открыто противоречить побаивались, потому что, если становилось известным, что кто-нибудь из них не хочет пустить на праздник жену или дочь, против него ополчались все соседки. Его стыдили, к нему приставали до тех пор, пока он не отступал.

И в эту осень неизвестно кем это было сказано, но только во всей округе знали, что на равнине, за перевалом Трех Обелисков, будет праздник женщин.

В назначенный день чуть свет со всех хуторов и аулов девушки, женщины и даже старухи с узелками в руках потянулись к перевалу. Многие вели в поводу заседланных коней. А были и такие, которые ехали верхом. Мужчины провожали их шутками, отпускали соленые словечки. Но в этот день и женщины не оставались в долгу. Они были уже в воинственном настроении.

Дорога до вершины перевала проходила по лесу. Под лучами солнца деревья блестели листвой, а кустарники — яркой ягодой.

Зору шла с девушками Эги-аула.

Ее впервые отпустили на этот праздник, и ей не терпелось скорее дойти до места и увидеть все, о чем с детства приходилось столько слышать. Красота осенней природы усиливала радость, создавала праздничное настроение.

К полудню женщины собрались. Только изредка кто-нибудь еще подходил из далеких аулов.

На обширной поляне, покрытой небольшими рощицами, они расположились в тени ветвистых деревьев. Отсюда хорошо были видны горы, дальние тропки, аулы. Неподалеку из-под камня струился чистый холодный родник. Единственным творением человеческих рук здесь были три старинных каменных обелиска.

В ожидании начала праздника женщины поглядывали на жену старшины. Но, видимо, она не собиралась брать на себя главные обязанности и скромно сидела в кругу своих односельчанок. Она была в своем, единственном во всех горах, огненно-красном шелковом платке. Девочки-подростки толпились около нее и, к ее удовольствию, не скрывали своего восторга. А Наси действительно была хороша. Зору не могла отвести от нее глаз. Чего бы она не сделала ради такого платка!