Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны Страница 23

В этих башмаках он прошагал через площадь Карлайла до церкви Святого Марка и постучал в ее массивные дубовые двери. Прошло немало времени, пока они отворились; перед Робом стоял пожилой викарий[37] со слезящимися глазами.

— Позвольте спросить, отец. Я ищу священника по имени Ранальд Ловелл.

Викарий захлопал глазами.

— Я знал священника с таким именем, он помогал Лайфингу служить мессу в те времена, когда Лайфинг был епископом Уэлла. На Пасху будет десять лет, как он умер.

— Нет, я ищу не этого, — покачал головой Роб. — Я своими глазами видел отца Ранальда Ловелла всего года два назад.

— Ну, может, тот, которого я знал, был Хью Ловелл, а вовсе не Ранальд.

— Ранальда Ловелла перевели из Лондона в одну церковь на севере. С ним мой брат Вильям Стюарт Коль. Тремя годам младше меня.

— У твоего брата теперь может быть другое имя во Христе, сын мой. Священники нередко отдают мальчиков в монастыри, и те становятся пономарями. Ты поспрашивай других, везде расспрашивай. Ибо святая наша матерь Церковь есть море безбрежное, я же в ней — лишь рыбка малая. — Старик священник приветливо кивнул Робу головой, и мальчик помог ему притворить тяжелые двери.

Поверхность маленького пруда за городской таверной затянуло тонкой коркой льда. Цирюльник указал пальцем на пару костяных коньков, подвешенных к потолочной балке в домике, где они жили:

— Жаль, что они такие маленькие. Тебе не подойдут, у тебя ступни необыкновенно большие.

Что ни день, лед становился все толще, и однажды утром, когда Роб вышел на середину и топнул ногой, лед лишь отозвался глухим стуком. Роб снял с балки маленькие коньки. Они были вырезаны из оленьего рога и очень похожи на те, что смастерил ему отец, когда Робу было шесть лет. Из тех он быстро вырос, но все равно пользовался ими целых три зимы, так что теперь Роб взял эти коньки, вышел с ними на пруд и привязал к ногам. Поначалу он катался с удовольствием, да только острия коньков затупились, и это, а также их малый размер, подвело его, едва лишь он попытался развернуться. Размахивая руками, он тяжело шлепнулся на лед и проскользил по нему изрядное расстояние.

И тут услышал чей-то смех.

Девушке было, вероятно, лет пятнадцать. Она хохотала громко, заливисто.

— А ты можешь лучше? — запальчиво спросил ее Роб, отмечая в то же время, что она красивая куколка: очень худая, с тонкими ногами и с волосами черными, как у Эдиты.

— Я? — переспросила она. — Да что ты, я не умею, да и смелости мне ни за что в жизни не хватит.

Весь гнев Роба сразу утих.

— Эти коньки больше годятся на твои ноги, чем на мои, — сказал он. Снял коньки и отнес их к берегу, где стояла девочка. — Это совсем не трудно. Давай я тебя научу.

Он быстро преодолел ее возражения и вскоре уже привязывал коньки к ее ногам. Девочка не могла удержаться на непривычно скользкой поверхности льда и вцепилась в Роба. Ее карие глаза от тревоги расширились, а тонкие ноздри раздувались. ж

— Не бойся, я же тебя держу, — подбодрил он. Он поддерживал девочку сзади и подталкивал ее вперед по гладкому льду, ощущая теплоту ее ляжек.

Вскоре она уже смеялась и визжала, когда он вез ее вокруг пруда снова и снова. Зовут ее Гарвин Тэлбот, сказала девочка. У ее отца, Эльфрика Тэлбота, усадьба за городом.

— А тебя как зовут?

— Роб.

Она без умолку щебетала, обрушивая на него лавину сведений — городок-то был невелик. Девочке уже было известно, когда они с Цирюльником приехали в Карлайл, каким ремеслом занимались, сколько провизии закупили, в чьем доме теперь живут.

Очень быстро ей понравилось на льду. Глаза ее сверкали от удовольствия, а щеки раскраснелись от морозца. Волосы развевались, открывая розовое ушко. Верхняя губа у нее был очень тонкой, зато нижняя казалась опухшей. На скуле виднелся побледневший синяк. Когда она улыбалась, Роб видел, что один зуб на нижней челюсти шатается.

— Значит, вы осматриваете людей?

— Ну да, конечно.

— И женщин?

— У нас есть кукла. На ней женщины показывают, где у них болит.

— Какая жалость, — проговорила девочка, — что вы пользуетесь куклой. — Искоса она так взглянула на Роба, что у того закружилась голова. — Она хоть красива?

«Не так красива, как ты», — хотелось ответить Робу, но не хватило смелости. Он просто пожал плечами.

— Ее зовут Тельма.

— Тельма! — Гарвин задохнулась от смеха, он улыбнулся в ответ. — Ой! — воскликнула девочка, посмотрев на солнце. — Мне пора бежать в усадьбу, на вторую дойку! — И склонилась всем весом своего мягкого тела на его руки.

На берегу Роб опустился на колени у ее ног и отвязал коньки.

— Это не мои, они висели в доме, — честно сказал он. — Но ты можешь взять их себе на время и кататься.

Она быстро замотала головой:

— Если я принесу их домой, он меня изобьет до полусмерти и станет допытываться, что мне пришлось делать, чтобы их заполучить. — Роб почувствовал, как к лицу прихлынула кровь. Чтобы справиться со смущением, он подобрал три сосновые шишки и стал жонглировать для нее.

Гарвин засмеялась и захлопала в ладоши, а потом скороговоркой, задыхаясь, объяснила, как отыскать усадьбу ее отца. Уже уходя, она чуть задержалась и обернулась к Робу.

— В четверг утром, — выпалила она. — Он не любит, когда кто-нибудь к нам приходит, но по утрам в четверг он возит сыр на рынок.

Наступил четверг, однако Роб не поспешил в усадьбу Эльфрика Тэлбота. Вместо этого он долго не вставал с постели, охваченный страхом — не перед Гарвин, не перед ее отцом, — а перед тем, что творилось с ним самим и чего он не в силах был понять. Здесь были тайны, на разгадку которых ему не хватало ни смелости, ни мудрости.

Ночью ему приснилась Гарвин Тэлбот. В этом сне они лежали вместе на сеновале — должно быть, в сарае ее отца. Сон был похож на те, в каких он несколько раз видел Эдиту, и теперь он старался вытереть свою подстилку так, чтобы не привлечь внимания Цирюльника.

Пошел снег. Тяжелые хлопья валились с неба, и Цирюльник затянул оконные отверстия шкурами. Воздух в доме стал тяжелым, и даже днем видно было только маленький круг, освещенный очагом. Снег шел четыре дня, с короткими перерывами.

Подумывая, чем бы заняться, Роб сидел у очага и рисовал разные травы, которые они насобирали. Из костра он выхватывал обгоревшую палочку и набрасывал на коре, содранной с поленьев, то курчавую мяту, то хрупкие засохшие цветы, то покрытые прожилками листики клевера. После полудня растопил на огне снег, напоил и накормил кур, стараясь при этом побыстрее отворить и так же быстро затворить дверь в курятник — несмотря на все его старания по регулярной чистке клеток, воздух там был уже очень тяжелый.

Цирюльник не вылезал из постели, потягивая метеглин. На второй вечер снегопада он отправился в трактир и вернулся; с тихой светловолосой девкой по имени Хелен. Роб, лежа по другую сторону очага, пытался подсматривать за ними: хотя он не раз видел это событие, теперь его стали озадачивать некоторые подробности; с недавних пор тревожившие его мысли и сны. Но в кромешной тьме ничего разглядеть не удавалось, только головы, освещенные пламенем очага. Цирюльник был весь поглощен своим занятием, но женщина казалась усталой и невеселой, словно выполняла безрадостную работу.

Когда она ушла, Роб взял кусок коры, палочку из очага и вместо растений попытался изобразить женские черты.

Цирюльник, отправившись к ночному горшку, задержался у постели мальчика, разглядел рисунок и задумчиво наморщил лоб.

— Кажется, это лицо мне знакомо, — проговорил он.

Немного погодя, уже вернувшись в постель, он поднял голову и сказал:

— Ба! Так это же Хелен!

Робу это было приятно. Он попытался изобразить торговца мазями, Уота, но того Цирюльник узнал, лишь когда Роб пририсовал рядом фигурку медведя Бартрама.

— Тебе надо продолжать эти старания воссоздать лица — думается мне, такое умение нам еще пригодится, — велел ему Цирюльник. Но наблюдать за Робом ему скоро надоело, и он вернулся к метеглину, а потом уснул.

Наконец, во вторник снегопад прекратился. Роб обернул голову и руки старыми лохмотьями и отыскал в доме деревянную лопату. Расчистил дорожку у дома и пробрался к конюшне, чтобы прогулять Инцитата; от безделья и сытной еды — вдоволь сена и сладкого зерна — конь разжирел.

В среду Роб помог нескольким местным мальчишкам расчистить занесенную снегом поверхность пруда. Цирюльник снял шкуры с оконных отверстий и впустил в дом поток холодного свежего воздуха. Это событие он отпраздновал, зажарив баранью ногу и подав к ней мятное желе и пироги с яблоками.

Утром в четверг Роб снял с балки костяные коньки, перекинул через шею кожаные ремешки креплений. Потом пошел на конюшню и не запряг Инцитата, а лишь надел на него узду и недоуздок, сел на коня верхом и выехал из городка. Морозный воздух звенел, ярко светило солнце, ослепительно сверкал белизной свежий снег.