Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня Страница 23

– Но если Бодди мог передать свою неудачу… не опасно ли это для нашей невестки, ведь она еще совсем девочка!

Ульв поднял брови:

– А вот и случай проверить, есть ли у этой девочки своя удача… Неудачливая невестка нам ведь тоже ни к чему, правда?

В начале лета к нам приехал посланец от Ульва конунга с Ильмень-озера, нашего будущего родича – в первый раз со времени заключения помолвки. У нас порой поговаривали, не забыл ли он о ней вовсе. Но стрый Вальгард относился к этому без волнения. Он утверждал: эта помолвка нужна Ульву гораздо больше, чем нам, а наша девушка без женихов не останется.

Это была, несомненно, правда: уже на одиннадцатом году Эльга превратилась в настоящую красавицу. Она обогнала меня ростом, ее светло-русая густая коса спускалась ниже пояса, а я свою сколько ни расчесывала, сколько ни мыла отварами цветущей крапивы, корня лопуха или березового листа, она оставалась вдвое тоньше и короче.

Даже в лице Эльги проступило нечто взрослое – разумное и уверенное. Она казалась старше меня года на два, и говорили, что через пару лет она уже будет годиться в жены.

Посланца Ульва звали Фасти, и он приходился конунгу племянником – старшим сыном его брата Ветурлиди.

Мы с большим любопытством глазели на первого известного нам представителя «той стороны», то есть будущего родича Эльги по мужу. А она сама взирала на взрослого мужчину (ему тогда было уже двадцать с чем-то) с такой надменностью, что он, кажется, смущался и терялся. Эльга прекрасно помнила, что она – будущая королева, а он – ее первый подданный, которому повезло предстать перед ее очами.

Фасти привез очень весомое подкрепление дружбы Ульва конунга.

Хорошо помню, как мы все были изумлены, когда он вынул из-за пазухи плотный льняной мешочек, подвешенный на шнуре на шею, и выложил на стол перед Вальгардом ожерелье из бериллов и жемчуга, с золотыми застежками и золотым узорным крестом.

Мы все так и ахнули!

Даже Вальгард на миг утратил свою мнимую беззаботность и удивленно поднял брови.

Бесполезно было и пытаться вычислить стоимость этой вещи в куньих шкурках, бусинах, косяках льняного полотна или даже дирхемах. Она была единственной на свете, как сокровища богов из преданий, и не имела цены.

– Вот… теперь я вижу, что Ульв конунг не шутя хочет заполучить мою дочь в невестки! – пробормотал Вальгард.

– В этом никак нельзя сомневаться, – подтвердил Фасти и бросил на Эльгу такой взгляд…

В то время этот взгляд показался мне странным. Теперь-то я без труда разгадала бы его значение, но тогда была слишком мала, чтобы понять: мужчины уже видели в Эльге ту прекрасную женщину, которая вот-вот вылупится из скорлупы детства.

– Ну-ка, подойди! – позвал ее отец.

Она подошла, и он, осторожно вытащив золотой крючок застежки из колечка, приложил ожерелье к груди дочери.

– О боги, посмотрите! – восторженно ахнула стрыиня Домаша. – Эти камни точно такого цвета, как ее глаза!

И мы все закричали, что это правда.

Глаза у Эльги были странного цвета, для него никто не знал названия: вроде бы голубые, но с отливом зелени. И эти чудные полупрозрачные камни были точно такими же; с этим ожерельем на груди Эльга стала еще красивее, ожерелье словно нарочно было создано для нее. Трудно было даже представить его на ком-то другом.

– Ну, Елька, ты и везучая! – охнул Аська.

Ему, конечно, ни к чему были украшения, но и он понял, что Эльга обзавелась настоящим сокровищем.

Эльга ничего не ответила, но сама посадка ее головы, невозмутимость лица, унаследованная от Вальгарда, словно говорили без слов: «Да, разумеется. А вы как думали?»

Я смотрела на нее, затаив дыхание от восхищения.

Мы росли вместе, но в последнее время я все чаще чувствовала, что она обгоняет меня во всем, уходит вперед шаг за шагом, и как бы я ни торопилась следом, мне ее не догнать. Даже пояса она уже ткала быстрее меня, и более сложные узоры давались ей легче.

Ну, так и что же – не я ведь внучка плесковских князей и старшая невеста рода легендарного Одда Хельги!

Я совершенно не ощущала в себе крови этого выдающегося человека, а вот Эльга, казалось, унаследовала ее так много, как только возможно.

Всего через пару дней я узнала, что она сделала еще один решительный шаг вперед.

Как-то она встала с лавки и пошла передо мной; я заметила у нее сзади на сорочке темное пятно и сначала подумала, что это березовый лист пристал. Хотела стряхнуть – и не смогла.

Это оказалась кровь…

Эльга стала взрослой.

Но все-таки этим летом всеобщее внимание было больше приковано не к Эльге, а к Вояне.

Свадьба ее первоначально замышлялась на минувший год, но тем летом умер князь Судогость. А смерть деда невесты, к тому же князя, – такое событие, что свадьбу пришлось отложить до будущей осени. Но Вояна не сильно огорчилась: она получила еще одну зиму на то, чтобы совершенствоваться в ткачестве, готовить рушники и сорочки с вышивкой на подарки жениховой родне.

Вышивали родовое полотенце: слева в виде ветвистого дерева был изображен род невесты, справа – жениха. Во время свадьбы они встанут на полотенце, каждый со своей стороны, чтобы было видно, «на чем стоит» новая семья.

Глянув на вышивку, всякий мог бы сказать, сколько и какой родни у них есть на несколько поколений, живы те сейчас или умерли. Невестину сторону начинают вышивать заранее, а женихову – после обручения.

Эльгина мать достала из укладки свое родовое полотенце с первой свадьбы, где был изображен род ее покойного мужа, отца Вояны; из Плескова приехала баба Гоня со своим таким же полотенцем, еще на поколение старше. За десятки лет красные нити вышивки поблекли, но отбеленный, плотно сотканный лен ничуть не обветшал, лишь немного потемнел. Когда их повесили на стену, чтобы были перед глазами, мы даже оробели: перед нами встала целая роща чуров, тот самый «дремучий лес», где живут их души! И все эти бесчисленные предки, стоящие теперь где-то возле самого истока мира, будто разом глядели на нас и оценивали: что из нас выросло…

Обычно Вояна шила, а баба Гоня рассказывала нам про дедов и бабок, их братьев и сестер с потомством, которые возникали под иглой в виде веточек и значков. Мы с Эльгой посмеивались и тайком подталкивали друг друга: ведь вот эти точечки, ниже «дочернего узла» невесты и справа – мы обе и есть, ее младшие сестры! А вот – Володея с Беряшей, а здесь слева – братья Улька и Минька. Да им больше этих точек и не полагается, пусть сперва выучатся в штанах ходить!

Но теперь бабы Гони с нами уже не было.

После того как прах князя собрали с остывшей крады и погребли в округлом родовом кургане, она сделала то, что собиралась: однажды, на летней заре, вышла из детинца в простом белом платочке, повязанном по-вдовьи, с маленькой котомкой, и ушла по росной траве, с посошком, ничем не отличимая от любой простой бабы в старых годах.

– А куда она? – спрашивал Кетька, незадолго перед этим научившийся внятно говорить.

– К дедам! – с важностью повторяла я ответы взрослых.

– А где они?

– В Закрадье.

– А как туда идти?

– Я не знаю, а баба Гоня знает. Старые люди знают, где деды, потому что они сами старые, им скоро помирать. Когда делаешься таким старым, то тебе становится видно, куда идти, понимаешь? Только для этого надо быть очень старым.

– Как баба Гоня? – помолчав, уточнил Кетька.

– Как она. Не все доживают.

В наших глазах она была не просто старой, а почти древней. Словно сама сошла с того родового дерева, что вышила Вояна…

И вот теперь в Плескове сидел князь Воислав с княгиней Велемирой. Им и предстояло отдать племянницу замуж за будущего главу рода Будогостичей.

Кроме сватовства, этой свадьбе предшествовали неоднократные переговоры, сути которых мы тогда не понимали. По происхождению Вояна годилась быть княгиней, но чтобы все у нее сложилось удачно, к этому замужеству требовалось подготовиться более тщательно, чем ко всякому другому. Мы подслушали, что первая жена Видяты Житинеговича умерла, не сумев дать жизнь наследнику княжьего рода, и нужно было принять меры, чтобы Вояна не повторила этой судьбы.

Заранее мы ничего не знали, все готовилось тайком.

Была ранняя осень, шла жатва.

А мы, дети и девушки, почти все дни проводили в лесу. Собирали грибы, которые потом нанизывали на длинные суровые нити и сушили возле печи; помню, как мы с сестрами шалили, наматывая эти нити себе на шею и гордясь, какие у нас «ожерелья». Помню и Эльгу с этими бусами из грибов на шее – самой смешно, и не верится, что я такое видела.

Володее и Беряше тогда уже сравнялось восемь и девять лет; косы у них были почти такие же, как у Эльги. По утрам, когда я приходила к ним, мы все вчетвером садились одна за другой и принимались расчесывать и заплетать друг другу волосы. Стрыиня Домаша смеялась и звала нас «русалками», а мы бегали по избе в сорочках, с распущенными волосами, гоняясь одна за другой, как и положено русалкам, прятались в тенях осеннего раннего утра, освещаемого лучинкой, и неожиданно выскакивали на середину избы…