Юрий Вяземский - Великий понедельник. Роман-искушение Страница 23

– Три принципа, говоришь? – вдруг сказал Пилат. – Первый, как я понял, женщина. Та, которую ненавидишь… Ты пообещал ему Иродиаду?

Начальник службы безопасности перестал разглядывать Пилата и стал смотреть на струйку фонтана.

– Иродиаду, – сам себе подтвердил Пилат. – И как ты ее Варавве посулил?

Максим заговорил скучным голосом, как школьник, который не в первый раз отвечает давно заученный и надоевший урок:

– Варавве попалась служанка Иродиады, некая Агриппина, очень доверенное ее лицо, которая руководит утренним и вечерним туалетом царицы.

– Попалась? Она что, без охраны была?

– В тот раз она была без охраны, так как выполняла весьма тайное поручение своей госпожи.

– Настоящая Агриппина? Не поддельная?

– Варавве челядь Антипы известна не хуже, чем службе. Агриппину он знает в лицо… Разумеется, настоящая Агриппина ему попалась случайно.

– И пообещала за свое освобождение голову госпожи?

– Не совсем так. Девушка от ужаса и слова не могла вымолвить. Но при ней нашли письмо, в котором Иродиада назначала свидание своему возлюбленному, некоему Филолаю из свиты Ирода Антипы. Тот в данный момент находился в Иерихоне, и этим письмом царица вызывала его…

– У Иродиады действительно есть любовник? – перебил Пилат.

– У каждой женщины может появиться тайный возлюбленный. Это логично, потому что заложено в природе вещей… Наши жены, разумеется, составляют исключение.

– Тогда Варавва стал охотиться за Филолаем?

– Ты правильно понял второй принцип: если не знаешь, где логово зверя, сделай из зверя охотника и вымани наружу. Выследить Варавву в пещерах никому не удавалось. Служба могла бы вычислить, но зачем столько усилий! Проще и логичнее, чтобы он сам стал охотиться за моими людьми. Он сам их хватал и тащил к себе в пещеры. И скоро у него накопилось четверо отборных мужчин. Как говорят в службе, произошло внедрение под видом пленных… Ты же знаешь, что Варавва никого не убивает: он грабит свои жертвы, некоторых сечет плетьми, мстя за Иоанна Крестителя, а потом отпускает на свободу. Но этих четверых он вынужден был в нарушение обычая задержать у себя, так как, выпустив их на свободу, он не смог бы провести операцию по захвату Иродиады… Одним словом, зверь стал охотником и забыл о безопасности своего убежища.

– И эти четверо действительно были из окружения Ирода Антипы?

– Двое – из ближайшего его окружения и наши давние агенты, а другие – сотрудники службы, часто мелькавшие в Махероне, дворце Ирода, и в его выездах. К тому же Антипа часто меняет охрану, что существенно облегчает для нас внедрение.

– Ну, ясно, – сказал Пилат и вышел из мраморной беседки.

Меж розовых кустов они продолжили подъем по лестнице от нижней террасы к верхней.

– И дорого тебе обошлась операция с Вараввой? – спросил Пилат.

– Почти бесплатно, – ответил Максим, глядя себе под ноги. – Своих тайных агентов служба так и так оплачивает. Немного денег понадобилось на дополнительные расходы. Но они были взяты из суммы, предназначенной для борьбы с государственными преступниками. Мы ее давно не использовали…

Максим посмотрел в сторону и спросил:

– Тебе представить подробную смету по этому делу?

Вместо ответа Пилат спросил:

– А как идут наши с тобой монетки?

– Прекрасно идут, – ответил Максим и снова стал смотреть себе по ноги. – Ты правильно рассчитал. Торговцы в Иерусалиме берут их так же охотно, как и по всей Иудее. Они очень удобны для мелкой сдачи. Среди бедняков твои бронзовые монеты уже получили широкое хождение.

– Наши монеты, – подчеркнул Пилат. – Мы их вместе с тобой сочинили.

– Идея была твоя, – возразил Максим. – Я лишь предложил выпустить монеты мелким достоинством, чтобы они быстро распространились среди простого народа.

– А синедрион? – спросил Пилат. – Никто из фарисеев не задавал вопросов? Ты ведь уже неделю здесь находишься.

– Десять дней… Лично мне никто вопросов не задавал. Но служба докладывает следующее: фарисеи сразу же обратили внимание, что, в отличие от монет Валерия Грата с их безобидной зеленью – лилиями, ветками, срезанной лозой, – на новых полукадранах Понтия Пилата появились некие подозрительные предметы…

– Это они назвали их «подозрительными»?

– Да, именно такое слово несколько раз было озвучено в донесениях. Фарисеи лишь заподозрили неладное, но пока ничего не могут нам предъявить, так как монетки маленькие и на них не так-то просто различить жезл авгура и священный сосуд для возлияний. Тем более что жезл похож на морского конька, а на обороте монет сохранены прежние, безвредные для них символы: ячменные колоски, венок с ягодками…

– А по поводу имени «Цезарь» тоже не было протестов? – спросил Пилат.

– А против чего им протестовать? – спросил Максим и опять стал смотреть в ту сторону, где поверх розовых кустов виднелось здание казармы.

– Против того, что на монетах Грата имя Цезаря было начертано в сокращении, а я велел начертать его полностью – Тиберий Цезарь – и святым именем окружить священный литуус.

– Жезл они, повторяю, пока не распознали. А имя великого цезаря римский префект может писать так, как считает нужным. Тут нет никаких противоречий с достигнутыми договоренностями… Шипение, конечно, раздается. И в Храме они твою монету не принимают и никогда не примут. Но формальных поводов для протеста у них нет.

– Пока нет, – уточнил Пилат. – Думаю, что скоро какой-нибудь законник или умник из фарисеев распознает и литуус, и симпулум. И тогда они поднимут вонь. Но будет уже поздно. Весь этот фанатичный сброд, эта суеверная чернь, наглая, убогая и нищая, с их жалким богом, который за всю историю их существования приносит им одни несчастья, – все они будут держать в руках, прятать в кошельках и хранить в сундуках великие символы римской власти – жезл и сосуд, с помощью которых Божественный Юлий завоевал полмира, Божественный Август покорил оставшуюся Вселенную и спас ее, установив всеобщий мир и процветание для тех народов, которые способны оценить величие Рима, готовы встать на его Путь, следовать его Истине и прославлять эту Вечную Жизнь!

Лицо Пилата вдруг просияло, серые глаза наполнились лихорадочным блеском, злоба и торжество зазвучали в голосе.

Максим обернулся к нему и принялся с интересом рассматривать Пилата, лицо в особенности, и в первую очередь глаза и рот, рот и глаза.

Видно было, что начальник тайной службы хочет о чем-то спросит префекта Иудеи, но пока не решается. И чувствовалось, что вопрос этот никак не связан с пламенной тирадой Пилата, а связан с чем-то другим.

Они поднялись на верхнюю террасу. Она еще ярче, чем нижняя, сияла под луной. С южной стороны ее окаймляли кипарисы, с северной – финиковые пальмы на толстых слоновьих ногах, которые в лунном свете казались еще толще и звероподобнее. К западу от верхней террасы была крытая колоннада, соединявшая два флигеля дворца: южный, названный в честь Августа, и северный – в честь его друга Марка Агриппы. Колоннада была утверждена на мраморных глыбах, образующих как бы балкон, к которому вела лестница из двенадцати ступеней. Вверху лестницу сторожили два мраморных льва. Внизу же стояли с правой стороны широкая каменная скамья, за которой росли магнолии, а с левой – белая статуя не то бога, не то человека, вокруг которой, как бы обнимая и защищая ее, росли гранатовые деревья. Чуть поодаль от статуи виднелся одинокий куст, так густо усыпанный розами, что, казалось, ветки его вот-вот должны сломаться под непомерной тяжестью цветов.

Взойдя на террасу и остановившись взглядом на пальмах, Пилат капризно скривил рот и громко сказал:

– Я ведь просил убрать эти чудища. Я велел вместо них посадить кипарисы, как с другой стороны террасы.

– Лично я этого распоряжения не слышал, – ответил Максим. – Мне известно, что твой садовник, Сократ, собирался произвести подобную замену, но Перикл, твой секретарь, этому воспротивился. Он утверждает, что ты в прошлый приезд действительно распорядился убрать пальмы, но потом сам же отменил свое решение, сказав, что пусть уродство и несоответствие деревьев символизируют уродство и несоответствие Иерусалима. Перикл даже показал мне табличку, на которой были записаны эти якобы твои слова. Ввиду сего было принято решение оставить всё как есть до тех пор, пока не удастся получить у тебя дополнительных разъяснений по этому вопросу.

Не глядя на Максима, Пилат наморщил лоб, хотел что-то возразить, но тут его взгляд наткнулся на куст, отягощенный розами. И тотчас морщины исчезли со лба, а на лице появилась обаятельная улыбка.

Пилат направился к розовому кусту, остановился перед ним и принялся нюхать цветы, бережно дотрагиваясь до них пальцами, касаясь их то носом, то губами, словно целуя.

– Ну, внедрил четверых плюс эту… Агриппину, – вдруг сказал Пилат. – Но у него ведь, как я слышал, была великолепная охрана. Преданнейшие ему люди. Такие же фанатики. И некоторые, говорят, из бывших учеников этого безумного пророка, которого называют Крестителем и которому по требованию Иродиады Ирод Антипа отрубил голову.