Иван Шамякин - Петроград-Брест Страница 23

— Ты мерз? — заботливо спросила Надежда Константиновна.

— Нет. В кабинете тепло. Сегодня в совнаркомовском буфете не было хлеба.

Надежда Константиновна и Мария Ильинична смолчали, но с грустью подумали, что позавтракал Ильич в половине восьмого, а теперь четыре, и Председатель Совнаркома не смог получить к чаю куска черного хлеба.

Суп был жиденький — две картофелины, пригоршня пшена, но пахнул действительно аппетитно: умелая повариха заправила его поджаренным на каких-то двух ложках растительного масла луком и положила разные травяные, одной ей известные приправы.

После нескольких минут обеденного отдыха с разговорами о еде Ленин снова переключился на заботы иного масштаба.

Мария Ильинична попыталась вернуть его в отдых:

— Рабочие Выборгского района приглашают тебя, Володя, и нас с Надей на встречу Нового года.

— К рабочим обязательно поедем. Я постараюсь провести Совнарком в темпе. Думаю, товарищи согласятся… перед Новым годом… Правда, повестка дня пополнилась архисрочным и тяжким вопросом. Румыны учинили провокацию против нашей революционной дивизии. Мы арестовали персонал румынского посольства. Маняша, проследи, пожалуйста, чтобы ультиматум Совнаркома румынскому правительству появился в «Правде» завтра и обязательно на первой полосе.

Однако Совнарком в тот вечер не собрался. Ленину позвонил нарком земледелия Андрей Лукич Калягаев и сказал, что члены правительства — левые эсеры — присутствовать не могут, у них свое, эсеровское заседание. По какой причине такая срочность? И какие дела партии эсеров могут быть важнее общегосударственных?

Ленин уважал Калягаева, человека делового, серьезного, знающего крестьянство и землю. Ленин любил людей правдивых, даже если те заблуждались в своих взглядах, таким считал Калягаева. Но на этот раз не поверил левому эсеру. Из узкопартийных соображений Калягаев лгал. У наркома хватило такта и порядочности сообщить Председателю Совнаркома, что он и его коллеги не явятся на заседание. Но у него не хватило духу признать, что это обычный саботаж, нелепая демонстрация. На вчерашнем заседании Совнаркома левые эсеры учинили скандал, вплоть до протеста, в связи с телеграммой Ленина командующему советскими войсками по борьбе с калединщиной Антонову-Овсеенко.

Штаб Антонова помещался в Харькове. Революция победила. Но фабрики и заводы еще находились в руках буржуазии, рабочий контроль над производством не сразу и не повсюду вступал в силу. В ответ на введение восьмичасового рабочего дня харьковские капиталисты задержали рабочим зарплату.

Рабочие пошли к Антонову-Овсеенко, зная, что он — нарком Советского правительства и что его прислал Ленин.

Харьковский ревком, куда обратился Антонов, проявил нерешительность. Тогда командующий начал действовать по-революционному. Вызвал к себе в поезд пятнадцать крупнейших капиталистов и потребовал от них немедленно найти один миллион рублей и рассчитаться с рабочими. Капиталисты отказались.

Владимир Александрович, осужденный царизмом на смертную казнь и убежавший с самой страшной каторги, на которую загоняли «помилованных» смертников, люто ненавидел эксплуататоров, всех прислужников царизма, но действовал в революции всегда законно и гуманно. Он тут же арестовал харьковских капиталистов, сказав им вежливо, не без юмора:

«Господа, если вы завтра не рассчитаетесь с рабочими, послезавтра я пошлю вас в шахту. Вам будет полезно узнать, как «легко» достается хлеб рабочему».

Деньги были найдены. А Ленин, получив сообщение об этом инциденте, сразу же, до того еще, как капиталисты были освобождены из-под ареста, послал Антонову-Овсеенко телеграмму:

«От всей души приветствую вашу энергичную деятельность и беспощадную борьбу с калединцами. Вполне одобряю неуступчивость к местным соглашателям, сбившим, кажется, с толку часть большевиков. Особенно одобряю и приветствую арест миллионеров-саботажников в вагоне 1 и 2 классов. Советую отправить их на полгода на принудительные работы в рудники. Еще раз приветствую вас за решительность и осуждаю колеблющихся».

Кто-то из левых эсеров пронюхал про эту телеграмму. Нарком юстиции Штейнберг сделал официальный запрос на Совнаркоме. Мол, Антонов превышает власть, а Ленин его поддерживает, более того, благословляет на незаконные действия.

Эсеры искали зацепки для обструкции. Выглядело смешно: люди, еще недавно признававшие, по существу, единственный метод борьбы — террор, швырянье бомб, вдруг изображают из себя законников. Пожалели капиталистов. А рабочих, дорогие товарищи, вам не жаль?

Ленину очень хотелось вчера дать бой левым эсерам. Но он не стал громить их; зная, что члены правительства — большевики — поддержат его, он тут же, на заседании, пока кто-то выступал, написал и предложил проект постановления о взаимоотношениях Антонова-Овсеенко с Советским правительством Украины и с чрезвычайным комиссаром Совнаркома на Украине Серго Орджоникидзе. Левые эсеры согласились с постановлением. Однако, выходит, не успокоились. Хочется им помутить воду. Возможно, не понравилась им и другая телеграмма, которую Ленин посчитал необходимым послать Антонову сразу после заседания, чтобы сообщить суть решения Совнаркома. Владимир Ильич не мог не подчеркнуть своего удовлетворения действиями командующего: «СНК выражает уверенность, что т. Антонов будет действовать впредь, как и прежде, в полном контакте с той центральной украинской Советской властью, которую СНК приветствовал, и с назначенным Советом Народных Комиссаров чрезвычайным комиссаром».

Разговор с Калягаевым при всей его корректности испортил Ильичу настроение.

Мальчишеские выбрыки! Глупая обструкция! Нельзя бороться с анархической распущенностью, недисциплинированностью во всех учреждениях, если не будет дисциплины в Совнаркоме! Члены правительства опаздывают на заседания, некоторые без достаточно уважительных причин не появляются совсем. Троцкий, например, может подняться и уйти при обсуждении самого горячего вопроса. Сталин часто выходит курить.

Еще несколько дней назад Владимир Ильич дополнил повестку дня вопросом об открытии заседаний Совнаркома в точно назначенное время. Кажется, все дружно поддержали. И вот — пожалуйста. Не только опоздание, а саботаж заседания, очень нужного: «румынский вопрос» просто невозможно откладывать.

Владимир Ильич, раздраженный и озабоченный, ходил по кабинету. Электростанция давала свет очень неровно: то лампочки горели нормально, то вполнакала — невозможно даже читать. Временами свет гас совсем. Тогда использовали свечи, благо товарищи запаслись ими.

Люстра и настольная лампа горели тускло, в кабинете, по существу, стоял полумрак.

Ленин думал. Он умел сосредоточиться на одном, главном. Но это лучше удавалось, когда садился к столу с лежащей перед ним бумагой. Или на трибуне. А в таком вот полумраке или в кровати, когда ложился спать, думается об очень многом: о самой высокой политике и об очень конкретных людях — о рабочих, солдатах, сотрудниках или своих близких.

«У Маняши старенькие ботинки, а морозы крепчают. Как и где раздобыть ей хорошие теплые ботики?»

«Нужно написать о речи Вильсона в конгрессе. Его четырнадцать пунктов — условия мира — обман с целью усыпить бдительность народов и замаскировать сговор империалистов против республики Советов!»

«Открытие Учредительного собрания активизирует контрреволюцию. Возможна попытка переворота. Поднять красногвардейские части. Укрепить особый пулеметный батальон».

Вспомнил, как недавно к нему приходил военный врач и жаловался, что от хлеба, выпекаемого в Петрограде, раненые не выздоравливают, а заболевают хуже — от примесей, добавляемых в муку для большего припека. Добавки такие узаконены при Керенском. За пекарнями слабый контроль. «Что там добавляют? Поручить Шлихтеру проверить. Хлеба мало, но хлеб должен быть здоровым!»

Нити лампочек стали совсем тускло-красными. Ленин грустно посмотрел на них. Придется снова работать при свечах.

«Товарищи Антонов и Орджоникидзе! Угля! Угля! И хлеба! Богом прошу, хлеба! Иначе Питер может закоченеть».

«А Надя кашляла в прошлую ночь».

«Хорошо. Постановление по Антонову мы дополним. Создадим революционные трибуналы, и они будут безотлагательно рассматривать каждый случай назначения на принудительные работы, определять срок пребывания на работах или освобождать арестованных».

«Что ж, сегодня будем отдыхать. Новый год. Поедем к рабочим».

Владимир Ильич вышел в помещение Управления делами.

— Мария Николаевна, Совнаркома сегодня не будет. Позвоните наркомам, кому можно… И идите домой. С Новым годом вас. Счастья вам. Только дайте мне протокол. Я распишусь, что точно вовремя явился на заседание, которое не состоялось по вине левых эсеров.