Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста Страница 23

Между тем Мулей-Эль-Кадель подошел к экипажу, выстроившемуся под главной мачтой.

— Кто здесь командир? — спросил он.

— Я, синьор, — ответил один пожилой моряк с длинной черной бородой и энергичным лицом. — Хозяин доверил мне управление судном.

— Уступи свое место вот этому человеку, — приказал молодой турок, указывая на дедушку Стаке, — и получи в вознаграждение за эту уступку пятьдесят цехинов.

— Но хозяин велел мне исполнять только приказания господина, которого называют Дамасским Львом…

— Это я самый и есть.

— Хорошо, синьор, в таком случае благодарю и повинуюсь вам, — почтительно сказал грек и отвесил низкий поклон.

— Эти вот господа, — продолжал Мулей-Эль-Кадель, указывая на своих спутников, — христиане. Ты обязан слушаться их, как самого меня. Что они скажут, то и исполнять без всяких возражений и рассуждений. Я беру на себя полную ответственность за все, что может случиться с кораблем во время пути. Предупреждаю, что могут быть большие опасности со стороны не только пиратов.

— Хорошо, синьор. Мы все это будем иметь в виду.

— Помни, что со своей стороны и ты отвечаешь головой за малейшую неприятность, которую причинишь пассажирам. Я сумею потом найти тебя, где бы ты ни находился. Как зовут тебя?

— Никола Страдного, синьор.

— Хорошо. Буду помнить.

Мулей-Эль-Кадель вернулся к герцогине и пригласил ее на переднюю часть корабля. Дорогой он сказал ей с печальной улыбкой:

— Миссия моя окончена, синьора, и мы расстаемся. Вы скоро меня забудете…

— Нет, Мулей-Эль-Кадель, — прервала его молодая девушка, — я никогда не забуду, чем вам обязана.

— Каждый на моем месте сделал бы то же самое, синьора.

— Едва ли. Ваш Мустафа во всяком случае не изменил бы обычаям своих соплеменников. Его каменное сердце ничто, кажется, не может тронуть.

— Не говорите так, синьора: тронули же его мольбы женщин, просивших пощадить их малюток, и он оставил жизнь и малюткам и матерям… Я не знаю, чем окончится ваше предприятие, синьора, — продолжал он другим тоном, — не знаю, каким путем вам удастся освободить синьора Ле-Гюсьера из плена, несмотря на всю вашу чисто мужскую храбрость и энергию. Боюсь, что вы встретитесь с большими затруднениями, препятствиями и опасностями, в настоящее время ведь весь остров в руках моих соотечественников, которые очень недружелюбно смотрят на каждое новое лицо, подозревая в нем христианина. Позвольте оставить здесь моего невольника Бен-Таэля, человека такого же преданного, надежного и самоотверженного, как ваш Эль-Кадур. Если вам будет угрожать такая опасность, в которой я могу вам помочь, пришлите ко мне Бен-Таэля. Клянусь Кораном, я сделаю все, что только буду в силах, чтобы спасти вас.

— Благодарю, мой новый друг… Знаете что? Трудно поверить тому, что о вас говорили, будто вы один из самых ярых ненавистников христиан, — заметила герцогиня, ласково глядя на молодого витязя.

Последний, видимо, смешался, все его красивое лицо вспыхнуло до корней волос, скрытых под чалмой.

— Да, я им был и остался, — ответил он, стараясь не смотреть в глаза своей собеседнице. — Вам не солгали, синьора… Но капитан Темпеста и все, пользующиеся его расположением, составляют для меня исключение…

— А не герцогиня д'Эболи? — с внезапно прорвавшейся кокетливостью спросила молодая девушка, и тут же устыдилась своей выходки, так недостойной ее.

Молодой турок ничего не осмелился ответить на это, вероятно, он понял, что его собеседница сделала этот вопрос необдуманно и сама теперь раскаивается в своей опрометчивости. Простояв несколько времени молча, в глубокой задумчивости, он вдруг протянул герцогине руку и проговорил:

— Прощайте, синьора, но не навсегда. Надеюсь, мы еще встретимся с вами раньше, чем вы покинете этот остров, чтобы возвратиться к себе на родину. Да поможет вам в этом Аллах!

Затем, не оборачиваясь, он бросился к веревочной лестнице и быстро спустился по ней в ожидавшую его внизу шлюпку.

Герцогиня простояла несколько минут неподвижно, о чем-то раздумывая. Когда же она, наконец, обернулась, чтобы посмотреть на шлюпку, последняя уже приставала к берегу.

Заметив, что дедушка Стаке и Никола Страдиото вопросительно смотрят на нее, очевидно, ожидая ее распоряжений, она обратилась было к ним, но вдруг встретилась с печальными глазами своего невольника и, пораженная его странным видом, невольно воскликнула:

— Что с тобой, Эль-Кадур?

— Ничего, синьора. Я только желал спросить, прикажете поднять якорь?

— Да, конечно. Я только что намеривалась сказать об этом.

— Слава Аллаху!

— К чему это восклицание, Эль-Кадур?

— Ах, падрона, турки опаснее христиан, нужно стараться быть как можно дальше от них… Особенно следует беречься турецких… львов.

— Может быть ты и прав, — промолвила герцогиня, тряхнув головой, точно желая выбросить из нее какую-то застрявшую в ней мысль. — Поднимайте якорь и натягивайте паруса! — приказала она. — Нам необходимо еще до рассвета быть как можно дальше от берега. Иначе и в самом деле могут быть неприятности.

Старый моряк венецианской республики отдал соответствующее распоряжение, тотчас же усердно исполненное матросами. Через несколько минут небольшой корабль с раздувающимися парусами отошел от берега, потом, слегка накренившись на бок, повернулся и, ускоряя ход, плавно понесся вдоль высоких мрачных утесов в открытое море.

Когда галиот огибал утес с маяком, герцогиня заметила эффектно вырисовывавшуюся при его свете на темном фоне неба неподвижную фигуру всадника, державшегося на крутом обрыве.

— Мулей-Эль-Кадель! — прошептала молодая венецианка. Всадник, точно угадавший, что она увидела его, сделал ей прощальный жест рукой.

В то же время девушка услыхала, как дедушка Стаке испуганно воскликнул:

— Араб, что ты хочешь сделать?

— Убить этого турка, — послышался спокойный ответ.

— Эль-Кадур, ты с ума сошел! — вскричала герцогиня, в два шага очутившись возле своего невольника, целившегося из своего длинного пистолета в молодого турка, все так же неподвижно сидевшего на коне над морской бездной. Если бы пуля настигла его, он неминуемо должен был свалиться в эту бездну, которая и поглотила бы его. — Затуши фитиль своего оружия! — приказала она.

Араб колебался. На его некрасивом лице выражалась такая свирепость, что страшно было смотреть.

— Позвольте мне убить его, падрона, — говорил он сквозь стиснутые зубы. — Одним врагом креста будет меньше.

— Брось оружие, говорят тебе!

Эль-Кадур понурил голову и порывистым движением швырнул пистолет с дымящимся фитилем в море.

— Повинуюсь, падрона, — покорно сказал он.

Затем он медленными и тяжелыми шагами направился к свертку каната, лежавшему на корме, опустился на него и, закрыв лицо полой бурнуса, точно замер в неподвижности.

— Этот дикарь в самом деле рехнулся, — сказал дедушка Стаке, подойдя к герцогине. — Убивать такого молодца. Черный аравийский тигр, знать, уж позабыл, из какой беды выручил всех нас этот благородный турок. Без его помощи ваш бешеный невольник первый бы очутился на колу… Как мало признательности в сердцах этих двуногих аравийских зверей!

— Ошибаетесь, мастер, — возразила герцогиня, — у Эль-Кадура золотое сердце, но он с большими странностями, и за ним нужно только следить, чтобы он сгоряча не натворил чего-нибудь, о чем, может быть, и сам стал бы жалеть.

Старый моряк с сомнением качал головой.

— Отправляйтесь на мостик, и глядите в оба, — продолжала герцогиня, — как бы нас не встретила галера Али-паши.

— От этого тяжелого неповоротливого судна мы живо увернемся, синьора, — заметил старик. — Ручаюсь вам, что Алишке ничего нам не сделать… Эй, вы, архипелагские рыбки, шевелите скорее жабрами! — скомандовал он матросам, натягивавшим последние паруса. — Не дремлите. Выспаться успеете после, когда окончится переход.

Герцогиня возвратилась назад на корму и взглянула на берег. Там, в сиянии маяка, все еще обрисовывалась изящная фигура Мулей-эль-Каделя на коне, отбрасывая гигантскую фантастическую тень на отчетливо видневшийся утес.

Галиот полным ходом вышел в открытое море, и Дамасский Лес сразу скрылся из виду. Поднимался свежий предутренний ветерок. Море покрылось пенистыми волнами, с шумом разбивавшимися о бока судна.

Опершись на борт, герцогиня задумчиво смотрела на маяк, сиявший путеводной звездой посреди окружающего мрака.

Дедушка Стаке стоял на мостике, напряженно вглядываясь своими зоркими глазами вдаль. Симон правил рулем, а Перпиньяно делал подробный осмотр колубрин.

Отойдя на такое расстояние от острова, где уже не было подводных скал, на которые бы можно было наткнуться в темноте, дедушка Стаке приказал повернуть судно параллельно берегу.

— Синьор, галиот, очевидно, нанят для вас? — спросил Никола Страдиото, подойдя к герцогине.