Людмила Третьякова - Рассказы веера Страница 23

«Qielle horreur! Ça n′a pas de norm! Какой ужас! Этому нет названия!», – возмущались одни. «L’amour embelit tout. Любовь все украшает», – пытались защитить бедную княжну другие.

Но все желали выведать подробности романа, который окончился таким скандалом. Однако время шло, а никто толком так ничего и не узнал: Шаховская не спешила ни объявиться в обществе, ни принимать у себя. Объяснялось все это ее плохим самочувствием. «Bienheureux ceux qui croienf. Блаженны верующие», – ворчали в свете, потихоньку успокаиваясь.

...Чье-либо мнение вообще мало трогало Шаховскую. И сейчас главным источником ее забот являлась дочь, абсолютная безучастность, которую Лиза выказала при известии о разводе и – главное – при оглашении желания императрицы устроить ее новый брак. Поначалу княгиня радовалась этому спокойствию. Потом Варвара Александровна встревожилась: здесь было что-то не так. Лиза затаилась. Похоже, она обдумывала какую-то очень важную для нее мысль, а может, даже приняла решение, по сравнению с которым все остальное уже не имело значения.

Не раз Шаховская пыталась вызвать дочь на откровенность, но ничего не получалось. Лишь в угоду матери та на некоторое время принимала довольный вид, а потом опять все возвращалось на круги своя. Дочь не говорила о прошлом, о Луи, даже об умершей Катеньке. Она не задавала вопросов о грядущей свадьбе и вообще ни о чем не спрашивала.

Безо всякого интереса и, вероятно, только не желая обидеть мать, Лиза слушала новости об их имущественных делах. С момента возвращения в Россию княгиня неустанно хлопотала, обратилась к прежним знакомым, писала бесконечные ходатайства, чтобы обезопасить себя от намерения императрицы, пусть даже и сгоряча высказанного, назначить опеку над их имуществом или даже отобрать его в казну. Сколько крови попортила княгине эта угроза, сколько бессонных ночей пришлось ей провести, прежде чем дело было улажено!

А от Лизы Варвара Александровна только и услышала: «Слава Богу, матушка. Я рада, что вы довольны и покойны». «Кто ж радуется так!» – хотелось воскликнуть Варваре Александровне, но она молчала, боясь любого своего слова не к месту и невпопад.

Ах, Лиза, Лиза! Скажи кто-то, что в обмен на счастье дочери Варвара Александровна должна не только лишиться своих миллионов, но и в рубище бродить по дорогам в поиске ночлега и пропитания, – она целовала бы руки этому благодетелю. Собственная жизнь ничего не стоила в глазах княгини, если Лиза несчастна.

Нигде не было покоя Варваре Александровне. Ночь не приносила облегчения: несчастная мать корила себя за неумение предвидеть, что принесет дочери брак с чужеземцем, будь он сам король. Где была ее опытность? Со стыдом вспоминала она свое желание видеть Лизу на троне пусть даже небольшого государства. Какой невероятной глупостью сейчас казались ей эти фантазии.

Надо было увозить дочь в Россию, подальше от заморских женихов! Вот подруга ее, Голицына, не польстилась ни на что – и верно сделала...

Теперь все надежды Варвара Александровна связывала с новым замужеством дочери. Оно и только оно могло поставить крест на прошлом.

Слухи о том, что у Шаховских грядет свадьба, подлили масла в огонь всеобщего интереса к «парижанкам». А когда стало известно имя жениха, оставалось лишь развести руками – да что же это происходит на белом свете?

Весь Петербург знал: князь Петр Шаховской неизлечимо болен. Про таких говорят – «не жилец». В частной переписке, где обсуждалась эта изумившая всех новость про едва живого жениха, свидетельствовалось, что тот «сильно кашляет, знаки давно примечены – у него чахотка». «Надолго ли сие – не знаю, – имея в виду будущее супружество, рассуждал автор письма и, неодобрительно вспомнив на этот счет поговорку, добавлял: – Как быть? Хоть на час, да вскачь!»

Но венчание состоялось... Поневоле закрадывается мысль: а вдруг Варвара Александровна как раз и делала ставку на то, что «сие супружество» ненадолго? Может, это и требовалось, чтобы дочь осталась вдовой? Именно вдовой, а не презренной «разведенкой». При таком раскладе выбор жениха, стоявшего одной ногой в могиле, надо признать весьма дальновидным. Немного терпения, Елизавета свободна и – со строгановскими капиталами-то – снова завидная невеста!

Как знать! Может, эта третья попытка принесет дочери долгожданное благополучие?

Во всяком случае, такой ход размышлений вполне согласуется с характером Варвары Александровны, умевшей даже в глубоком «расстройстве чувств» собраться с мыслями и найти выход из сложной ситуации.

Между тем Петр Шаховской, женившись, не только не чувствовал ухудшения здоровья, но, напротив, выглядел отменно бодро. Супружеская жизнь молодой четы шла своим чередом: 1 февраля 1796 года у Шаховских родилась дочь. Девочку назвали в честь бабушки – Варварой.

Порядком измученная испытаниями последних лет, старая княгиня, приняв на руки кружевной сверток со своей тезкой, излучала счастье, описать которое словами было невозможно. Она впала в то состояние, когда человек, устремляя взгляд в небеса, спрашивает: «Боже! Неужели все испытания позади?»

...То лето 1796 года княгиня Шаховская с дочерью, зятем и крошечной внучкой проводила на даче, купленной ею совсем недавно, но устроенной на широкую ногу.

Летняя резиденция Варвары Александровны была прелестна. Недаром это место еще при Петре первым облюбовал Меншиков, понимавший толк в приобретениях. Затем тут жили братья-богачи Разумовские, отчего этот кусок земли с вековыми деревьями и водным простором южного побережья Финского залива получил название «Гетмановская мыза».

Новая же хозяйка действовала в своем духе: прикупила соседние участки, набрала громадный штат землеустроителей и садовников, которые в самое короткое время превратили запущенное поместье в райский уголок. Княгиня назвала его Монкальм – «Мой покой».

Впервые за долгое время Шаховскую отпустила судорога страха за Лизу. В тысячный раз она перебирала в уме все обстоятельства нынешнего положения дочери и не находила в них ни малейшего изъяна. Капиталы, титул, муж, наследница – крошечное чудо, родившееся с темными волосенками и, как у всех женщин Строгановых, бархатными глазами. Что, скажите, можно еще пожелать после того ужаса, который пережили Варвара Александровна и Лиза?

...Привлеченные раздольем и хлебосольством, в Монкальм потянулись родственники, знакомые, знакомые знакомых и так далее.

Главная задача у Варвары Александровны была одна – устроить жизнь так, чтобы у Лизы окончательно зарубцевались раны сердца, а над тяжелыми воспоминаниями опустился плотный занавес забвения. Этим, видно, и объясняется то обстоятельство, что большую часть гостей, наезжавших в Монкальм, составляла молодежь – сверстники Лизы.

«Нас жило тогда у княгини очень много, – вспоминал мемуарист. – Елизавета Борисовна с мужем и сестрой его, княжною Шаховскою, всякий день бывала у своей матери. В одном из домиков на взморье жили родные племянники княгини Варвары Александровны, князья Голицыны и я, в другом – два француза, эмигранты г-да Брессоль и Бушера».

Судя по всему, здесь никто не скучал. Обширность поместья и разнообразие пейзажа позволяли каждому проводить время по своему вкусу и встречаться с остальными обитателями прелестного имения только за обеденным столом.

Вечера посвящались романтическим прогулкам под луной в переплетении темных аллей, где тишину нарушал мерный шум прибоя или звуки оркестра – Варвара Александровна нередко приглашала музыкантов из Петербурга, чтобы молодежь танцевала и веселилась.

«Часто все общество ездило по окрестным местам, – читаем в воспоминаниях графа Е. Ф. Комаровского, знакомого Шаховских еще по Парижу. – Между всех поездок самая приятная была в Ропшу. По возвращении оттуда всякий выбрал самое примечательное из того, что случилось в течение двух дней, проведенных там; после все это соединено было вместе и составило довольно интересное сочинение под названием «Поездка одного общества в Ропшу».

Впечатления, надо думать, оказались сильными, как всегда бывает на месте трагических событий. В ропшинском дворце за три десятилетия до этой развлекательной поездки «при невыясненных обстоятельствах» был убит муж императрицы Екатерины – Петр III.

Так случилось, что Монкальму наряду с Ропшей тоже предстояло стать местом трагического события и тоже «при невыясненных обстоятельствах».

Второго октября 1796 года княгиня Елизавета Борисовна Шаховская после двухдневных страданий скончалась. Ей шел двадцать третий год. Судя по воспоминаниям, это несчастье было словно оглушительный раскат грома средь ясных безоблачных небес.

Примечательно, что предположение о какой-либо болезни или, скажем, случившемся с молодой княгиней внезапном сердечном приступе с фатальным исходом даже не выдвигалось. Тягостное, чудовищное слово «самоубийство», кем-то произнесенное, повергло в ужас обитателей веселой, безмятежной усадьбы.