Алексей Шеметов - Вальдшнепы над тюрьмой (Повесть о Николае Федосееве) Страница 23

Он встал, подошёл к столу, опёрся обеими руками на его углы и с грустью посмотрел на Софокла, который напомнил ему последнюю попытку заняться уроками. Рядом с открытой книгой лежала открытая тетрадь, и на её странице обрывались слова начатого перевода: «Ты, пещера злосчастная, полная скорби моей…»

14

Софокл. «Метаморфозы» Овидия. Канцоны и сонеты Петрарки. Как всё это бесконечно далеко! Никогда уж к этому не вернёшься. Освободят — не до сонетов будет. Работа, борьба.

Николай сегодня гулял на площадке один. Пока он сидел у начальника в кабинете, общая прогулка закончилась. Сабо всё-таки сдался и пообещал кое-какие нужные книги. И приказал старшему надзирателю вынести на воздух на целый час. Разве это не победа?

День был уже по-летнему тёплый. Вокруг каменной площадки торопливо росла трава, такая молодая, что от неё пахло и матерью-землёй, и собственным сладким соком. Николай шагал возле самой зелени. Рядом с ним летела коричневая пятнистая бабочка. Когда она села, он остановился и стал смотреть, как смыкаются и снова раскрываются её цветастые крылья. Надзиратель не кричал, не запрещал стоять и смотреть. Откуда-то прилетел лохматый шмель. Он покружил около бабочки, нашёл едва приметный, единственный на всю площадку распускающийся цветок, сел на него и, перебирая лапками, качаясь, долго не мог, большой, уместиться на узкой жёлтенькой кисточке, а уместившись, впустил в неё хоботок и замер. Снизу к нему прибежал по стебельку маленький красный муравей. Он резко остановился, наверно, перепугался, повернулся и кинулся обратно к земле.

— Что задумались? — сказал надзиратель — Жалко тревожить, а придётся. Время вышло. — Это был тот надзиратель, что помогал казанцам.

Николай пошёл в корпус.

На перекрёстке коридоров, у стола старшего надзирателя. стоял в свежей вольной одежде, светлом пиджаке и серых брюках, какой-то арестант. Стоял он спиной к тому коридору, по которому шёл Николай. Заслышав шаги, новичок оглянулся, вскрикнул, шагнул навстречу. Николай узнал его, рванулся было к нему, но сразу замедлил ход и замотал головой.

— На место! — заорал, поднявшись из-за стола, старший надзиратель

Новичок вернулся к столу, но опять оглянулся, и Николай, проходя мимо него, кивнул ему чуть заметно.

Поднявшись по лестнице. Николай прошёл ещё десяток шагов по балкону и только потом обернулся.

Его друга уводили куда-то в конец противоположного отделения. Милый Миша Григорьев! Вот как привелось встретиться. Попал уже по другому делу. Отсидел два месяца в Казани, выслали его в Нижний, там он, конечно, вступил в кружок, и вот опять сцапали.

Николай вернулся в камеру и стал ждать надзирателя, который водил его гулять. Тот пришёл минуты через две.

— Шумит наш старшой, — сказал он, закрыв дверь и открыв окошечко. — Ругается, что я не остановил вас. Это что, ваш друг?

— Да, очень близкий человек. Узнайте, пожалуйста, в какой он камере. Может, вам удастся как-нибудь передать ему записку.

— Ладно, постараюсь, — сказал надзиратель и захлопнул дверное окошко.

Николай зашагал по камере, потирая руки. Значит, есть возможность связаться с другом! Теперь-то этот милый мальчик не отмолчится, расскажет, где Анна и что с ней происходит. Не надо на него обижаться. Вполне понятно, почему не отвечал: боялся чем-то расстроить. Добрый, наивный спаситель. Теперь сам поймёт, что значит не слышать здесь ничего о близких. Миша, Миша! И он угодил, бедняжка, в «Кресты». Лицо свежее, одежда чистая, — значит, сидит недавно, знает волжские новости. Расскажет, действуют ли в Казани марксистские кружки и как поживают народники. В Нижнем, конечно, встречался с Павлом Скворцовым. Чем сейчас занимается этот дотошный марксист? Почему он не прислал своей статьи, опубликованной в «Юридическом вестнике»? Зазнался? Да, с ним может это случиться. Помнится, как снисходительно знакомился он с кружком, не веря в его силы. Это не Мотовилов, который сразу поверил а ребят, даже переоценил их — не все выдержали первое испытание.

15

Трое вышли из кружка сразу после разгрома студенческого выступления. А Вершинина пришлось исключить за «героизм». Отошло потом ещё несколько человек, но их место вскоре заняли студенты. Университет и ветеринарный институт — вот где Николай, уйдя из гимназии, искал новых надёжных людей. Помогал ему Васильев.

Морозным солнечным полднем они случайно встретились на перекрёстке улиц. Васильев, розовый, в тёплом, с меховым воротником, пальто и мягкой хорьковой шапке, с удовольствием стоял на морозе, сдалбливал тростью с тротуара пластики утрамбованного снега и мог бы болтать тут несколько часов, но, заметив, что Николай жмётся в своей гимназической шинели, забеспокоился.

— Вам холодно? — спросил он и, оглядевшись, куда бы зайти, кивнул на портерную, вывеска которой зазывала прохожих изображением кружки с пенным пивом. — Посидим?

— Нет, спасибо.

— А чего вам теперь бояться? Уже не гимназист.

— Да я не боюсь.

— Денег нет?

— Всё вытряхнул. Продал даже часть книг.

— Понимаю. Всё пошло на помощь высланным студентам.

— Ищу уроки.

— Так, значит, дворянская жизнь кончилась? Ничего, не пропадём. Идёмте.

Они пересекли улицу, зашли в старенький кирпичный дом, спустились в подвальный этаж и очутились в сумрачной каменной пещере. Не раздеваясь, сели за столик. В угол, подальше от людей.

Подлетел половой в белой рубахе.

— Вам какого?

— Две бутылки чёрного, — сказал Васильев, сняв хорьковую шапку. — Или вы хотите светлого?

— Мне всё равно, — сказал Николай.

Половой отошёл.

— Ну вот, посидим, потолкуем, — сказал Васильев. — Торопиться нам некуда.

— Надолго закрыли ваш университет?

— Пока мы не успокоимся.

— По-моему, вас уже усмирили. Волна прокатилась и замерла. Везде наведён порядок. В Москве, в Петербурге, в Харькове, в Одессе.

— Нет, мы ещё брыкаемся. Ушли в песок, а всё ещё шуршим.

— Требуете открытия университета? В землячествах собираетесь?

— Да, в землячествах.

— Скажите, меня могут принять?

— А почему бы и нет? В какое хотите?

— Верхне-Волжское.

— Ну и вступайте.

— Но я же не студент.

— Слушайте, вы — Федосеев, а Федосеева студенчество знает.

— Давайте потише. Мы не одни тут.

— Чёрт, забылся.

Половой принёс пиво и кружки. Васильев разлил бутылку, попробовал чёрный портер и крякнул,

— Хорошая штука, — Он расстегнул пальто и увидел газету, высунувшуюся углом из внутреннего кармана, — Да, у меня же «Волжский вестник». Любопытное сообщение. Эпидемия самоубийств, оказывается, захватывает и рабочих. — Он вынул газету и, не развёртывая её, нашёл нужное место, — Вот, послушайте. «Двенадцатого декабря, в восемь часов вечера. в Подлужной улице, на берегу реки Казанки, нижегородский цеховой Алексей Максимов Пешков выстрелил из револьвера себе в левый бок с целью лишить себя жизни. Пешков тотчас же отправлен в земскую больницу, где, при подании ему медицинской помощи, рана врачом признана опасной. В найденной записке Пешков просит никого не винить в его смерти». — Васильев посмотрел на Николая. — Вы что. дружище?

Николай схватил газету, прочитал подчёркнутые сипим карандашом строчки и встал.

— Я пойду, — сказал он.

Васильев кое-как усадил его.

— Куда вы пойдёте?

— В больницу.

— Хорошо, посидим и пойдём вместе. Вы его знаете?

— Да, знаю, — Николай облокотился и уткнулся лицом в ладони. Он хотел вспомнить ту августовскую ночь, которая свела его с Пешковым, и восстановить подробности разговора с ним. Что он тогда говорил, когда шли с Арского поля? «Цианистый калий. Может, в нём только и есть смысл?» А потом? Потом удалось его немного рассеять, он несколько повеселел. Договорились встретиться. На Рыбнорядской расстались. Он пошёл к Бассейной, большой, тяжёлый. Шёл крупно, сильно наклоняясь вперёд. Шаги долго слышались на пустынной ночной улице.

— Николай, плачешь, что ли? — сказал Васильев. — Ты хоть расскажи, что это за человек.

— Да, любопытное сообщение, — сказал Николай, всё ещё подпирая лицо ладонями.

— Ну прости, я же не знал… Прости, друг. И давай с этого раза на «ты».

— Человек пустил в себя пулю, а мы любопытствуем.

— Прости, Николай. Да, мы ещё равнодушны к человеку. Несчастье знакомого — эго мы поймём.

А если он совсем тебе никто? Ни брат, ни друг, ни товарищ? Тогда как мы смотрим на его судьбу? Тогда вырывается это проклятое «любопытно». Ты не такой.

Ты бы не стал угощать вот таким сообщением. Пошли.

В больницу их не пустили, и они разошлись. Васильев звал к друзьям на Старо-Горшечную, но Николай отказался, пошёл как будто на свою Засыпкину, но, когда товарищ скрылся, повернул в противоположную сторону, к Подлужной.