Виктор Бычков - Жернова Страница 23

Там же, в камере, в первую ночь после суда, когда Труханова Петра Сергеевича осудили на двенадцать лет каторги, а Тит Гулевич уже до этого получил пятнадцать, они и решили бежать. Как оно там будет на каторге – ещё не известно. Да и куда сошлют – тоже не ведомо. Вроде как сдружились, а вдруг разлучат? И даже не это страшило: оба не терпели неволи. Не могли смириться с мыслью, что такую огромную часть жизни придётся жить в неволе. Это противоречило их вольнолюбивым натурам. Вот и стали разрабатывать план побега.

Здесь заключённых водили на работы. Попасть в эту команду – не проблема. Предложил Петря. Тит согласился. Отправили на погрузку леса. Решение бежать именно сегодня с пристани приняли во время первого перекура. Обстановка благоволила: или сейчас, или… Ивана Наумовича в известность не ставили. Хороший он мужик, однако…

Утром тайком шепнул на ухо знакомому возчику леса. Тот тут же выпряг коняшку из роспуска, ускакал верхом. Обернулся быстро. За ним сразу же появился в коляске с извозчиком, тоже своим человеком, один из подельников, член банды Петры, который сейчас оставался за главаря – Яков Шипицын по кличке Спица. Он организовал и с кучером, с деньгами, и с одеждой. Молодец, даже успел и с лодкой. Ну-у, а дальше…

И вот уже Петр Сергеевич ведёт своих товарищей сквозь чащу, ведёт туда, где его должны ждать.

Это только его спутникам этот лес кажется непроходимым, а уж он, Петря, хаживал по нему и не раз. Ещё осталось пройти с сотню-другую метров, и будет журчащий ручеёк с кристальной водой поперёк пути, что бежит параллельно реке. Это – как постоянный ориентир. Обойти стороной его нельзя. А уж потом продвинуться ещё немного вверх по течению, и откроется небольшая полянка среди чащи. Там, в углу полянки, между двумя старыми дубами, где ручей круто поворачивает от Днепра, стоит избушка: новое имение столбового дворянина Труханова Петра Сергеевича, как в шутку называл это жилище Петря. Он здесь отсиживался, пережидал тяжёлые времена в своей разбойничьей жизни. Это были его личные хоромы. Для подчинённых достаточно было шалашей в другом месте.

Об этом домике в глухом лесу на берегу Днепра знали четыре человека. В живых осталось двое, Петр Сергеевич в числе живущих. Тех двоих мужиков, что непосредственно строили избушку, уже нет с прошлой весны: пьяные, утонули в реке во время ледохода. Он сам лично был свидетелем, как пытались перейти на тот берег строители; как прыгали с льдины на льдину; как уходили под воду один за другим…

Жив ли ещё один свидетель и обитатель этого домика? Пётр Сергеевич торопился, с волнением подходил к избушке.

В прошлом году открывали церковь Святого Духа в деревне Талашкино, что недалеко от Смоленска. Мама слёзно просила сына съездить туда, низко поклониться и поблагодарить одну женщину – княгиню Тенишеву. Когда-то дружили домами столбовые дворяне Трухановы и княгиня Тенишева. Это она, Мария Клавдиевна, построила храм в родовом имении, пригласила для строительства и росписи церкви знаменитых архитекторов и художников. Она же и жертвовала средства на содержание приюта мадам Мюрель. Уж очень признательны и благодарны обитатели приюта своей благодетельнице.

Пётр Сергеевич съездил, сделал всё, как и просила мама. Переночевал там же, в имении Тенишевых в гостевом доме. Зашёл и в церковь, побыл на заутренней службе. Уже выходил из храма, когда вдруг на паперти дорогу ему преградила нищенка. Стояла и молчала, лишь выжидающе смотрела снизу вверх на Труханова.

Что-то знакомое, до боли родное было в том взгляде. Но вот так сразу нельзя было разглядеть, не смог узнать. Да и как можно было узнать сквозь лохмотья, что свисали с нищенки? И лицо – грязное, в кровоподтёках. Только глаза, только взгляд…

– Петю-у-уня-а! – это было как гром среди ясного неба.

Этот голос он не смог бы спутать ни с чьим другим.

Его, этот голос, он слышал с первых минут своей жизни, с первых осмысленных звуков в его детской головке. Это ласковое певуче-протяжное:

– Петю-у-уня-а! – сопровождало его всю жизнь.

И даже на японской войне, когда его ранило в первый раз, когда он терял сознание, когда балансировал на грани жизни и смерти из уст сорвались самые родные, самые милые сердцу и душе слова:

– Ма-а-ама, ма-а-аменька Дуся.

– Маменька Дуся? – опешил Пётр Сергеевич, и в тот же миг обнял, прижал к себе, целовал грязное, но такое родное лицо своей кормилицы и няньки.

Они родили в один день: барыня Ирина Аркадьевна и деревенская девка при кухне Евдокия Гурьянова. Роды у барыни принимал дежуривший при ней доктор Давид Исаакович Голдин.

У Евдокии никто не принимал. Она понесла в девках. От кого? Слухи ходили разные: осторожно, шепотом и тайком называлось имя барина Сергея Сергеевича. Так оно или нет – девка не рассказывала никому об отце ребёнка. И рожала сама, одна. Даже не пригласила к себе бабку-повитуху в помощь. Не смогла, слишком быстро всё началось. Укрылась, спряталась на печи в собственной сиротской, оставшейся от умерших родителей развалюхе-избушке. Сил не было истопить печку. Вот там, в холодной, стылой и промёрзлой избе на печи появился мальчик. Когда, почувствовав неладное, в хату забежала соседка баба Егориха, молодая мама лежала без сознания, и ребёнок уже не подавал признаков жизни. Еле-еле смогла старушка откачать, привести в чувство роженицу. А вот мальчика спасти не удалось.

Кормилицей для маленького барчука была выбрана Дуся. Это потом уже Пётр Сергеевич Труханов поймёт, что всю свою нерастраченную любовь женщины-матери деревенская девка выплеснула на него, Петю. Он, барчук, для неё был всем: и сыном, и братом, и другом, и последней отрадой в жизни. Светом в окошке. Ребёнок тоже прикипел душой к кормилице. И даже очень удивился и расстроился, когда начал понимать, что мама у него одна – Ирина Аркадьевна, а маменька Дуся – совершенно чужая женщина.

Евдокия так и не вышла замуж. Никого не винила, и даже видом своим не показывала, что страдает от этого. Она понимала, что замуж её, сироту, без приданного, девку порченную, никто не возьмёт. Вот и держалась барского дома, маленького барчука.

И он тоже привязался к кормилице и няньке, как к родной матери, и называл её не иначе, как маменька Дуся. Родители долго наблюдали за сыном и кормилицей, и первое время были склонны разлучить их. Но потом всё же приняли мудрое решение: оставили как есть. И сейчас, спустя столько лет, Пётр Сергеевич Труханов безумно благодарен родителям и судьбе, что в его жизни были и есть две прекрасные женщины – мама и маменька Дуся.

– Петю-у-уня-а! – и не было другого имени у барчука.

Отъезд в военное училище своего любимца женщина перенесла стоически. Каждую неделю писала ему письма, благо, обучилась грамоте при барском доме. А уж когда Пётра Сергеевича отправили на фронт, каждый день маменька Дуся ходила в церковь. Ставила свечку и заказывала молитву за здравие барчука. Может, благодаря её молитвам и остался жив капитан Труханов? Кто его знает, но без молитв маменьки Дуси точно не обошлось.

А потом… потом Трухановы разорились, и женщина пошла по миру, превратилась в побирушку. Несколько раз Ирина Аркадьевна пыталась разыскать её, но безуспешно. Да она и сама избегала бывшей барыни, не хотела быть лишней обузой, не желала создавать лишних трудностей ей. И вот встреча у храма Святого Духа в Талашкино… Воистину, Господь Бог уподобил встретиться, помог…

Они ушли тогда вместе: бывший барчук и нынешняя нищенка.

К тому времени в лесу уже заканчивали строительство избушки. Пётр Сергеевич предложил маменьке Дусе поселиться в ней.

– Это ненадолго. Ещё немного, я утрясу все свои дела, и мы опять будем в нашем родном поместье.

– При тебе, Петюня, я готова жить хоть в аду, – и с благодарностью прижалась к любимцу.

Она не спрашивала, почему её отрада живёт в лесу. Да и вообще она не интересовалась его делами. Довольствовалась тем, что он считал нужным сам лично рассказать. И не уточняла ничего. Ей было важно, что он рядом с ней, она может его видеть, слушать голос, кормить обедами, хотя и не так часто Петя появлялся здесь. Однако она всегда готовила для него его любимый картофельный суп с грибами. Готовила в маленьком глиняном горшочке на раз поесть. Но готовила. Чаще всего сама же и съедала его поздним вечером, а утром опять приступала готовить картофельный суп с грибами. А вдруг её родной Петюня придёт, а поесть нечего? Вот и готовила.

Женщина не знает, что его арестовали. Она так и осталась в неведении. У него была возможность через подельников сообщить маменьке, рассказать ей, но он не сделал этого специально: о домике в лесу никто не должен знать. Да, мучила совесть, терзался мыслями, но так и не послал никого. Известно, что самые сильные боли, самые сильные мучения причиняются самыми близкими людьми самым близким людям. Случай Петра Сергеевича с маменькой Дусей не был исключением. Почему так? Он не знает, да и не хочет разбираться, лишний раз терзать собственную душу.