Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины Страница 24

– Все, – тихо сказал Сигге.

Они двое сидели на земле по сторонам лежащего тела, остальные стояли тесным кругом. И никто не верил в случившееся. Несколько мгновений – и их бодрый, смеющийся вождь лежит бездыханным в луже сохнущей крови…

А два человека из стоявших над ним посмотрели на обломок рогатины, валяющийся рядом с телом, потом подняли глаза друг на друга. Оба они сделали все возможное, чтобы этого не произошло. Зная об этом, оба чувствовали глубочайшую растерянность. Это было еще не горе потери, не страх расплаты, не тревога о будущем. Лишь изумление перед хитростью и коварством злой судьбы – той, что сильнее сильнейшего.

Однако в главном судьба услышала и исполнила заветное желание Свенгельда, неоднократно высказанное вслух. Он умер быстро, с оружием в руках.

Часть вторая

Они смотрели друг на друга и молчали. Каждый слишком хорошо понимал огромное значение случившегося, чтобы это можно было так сразу выразить в словах. Эльга прижимала к себе дочь, которую ей принесли после сна, а Мистина стоял, опершись ладонями о стол и наклонившись к ней. Одежда на нем была вывернута швами наружу: это так непривычно смотрелось на воеводе, знаменитом своим богатством и щегольством, что вид его внушал ужас. Казалось, не он один, а весь мир вдруг встал на грань яви и нави, с которой уже не сойдет таким же, каким был.

Эльге вспомнился далекий-далекий день, почти пятнадцатилетней давности, когда умер ее собственный отец. Тогда это она стояла перед Мистиной в вывернутой в знак свежей печали одежде и решала, как дальше быть. Делала выбор, который определил всю ее дальнейшую жизнь – и не только ее.

– И что ты будешь делать? – наконец спросила княгиня.

– Поеду туда. Ехать надо по-любому, его ведь нужно хоронить. Ута собирает пожитки.

– Она тоже поедет?

– Мы все поедем. Мы и все дети. Он ведь был их дедом… таким, каким наш род еще много поколений будет гордиться. О его погребении они будут рассказывать своим внукам, и они должны это видеть своими глазами.

– Да. – Княгиня встала и прошлась пару шагов туда-обратно. Браня завозилась у нее на руках, и Эльга покачала ее. – Разумеется. Такой человек… Не могу поверить, что он умер!

Мистина ответил лишь взглядом. Свенгельд был его отцом, и ему в эту смерть верилось еще труднее.

– Подожди, но надо же с кем-то… – Эльга оглянулась на дверь.

– Я уже за ними послал. Они придут сюда. Я при тебе поговорю с ними и уеду.

Эльга благодарно вздохнула. Мистина понимал ее не с полуслова, а даже с полумысли, и сам знал, что когда следует сделать. Прижимая к себе теплое, мягкое тельце Брани – той было уже десять месяцев, и с первого дня Эльга, держа ее в объятиях, испытывала ни с чем не сравнимое блаженство, – она уже думала о другом. Перебирала в мыслях имена и лица бояр. Все они… сейчас они сбегутся сюда… и хорошо, сбегутся… как хорошо, что Мистина позвал их сюда, теперь они оба будут знать, что киевляне об этом думают. Куда лучше, чем если бы те собрались у Гордезора, или Острогляда, или Честонега Избыгневича, и тогда Эльга знала бы их мнения и решения лишь в той мере, в какой они посчитают нужным ей рассказать. Но все они очень хотят услышать новость от Мистины, убедиться из первых рук, что давно ожидаемое и вправду свершилось, и потому явятся на княжий двор.

– Идем. – Она сделала шаг к двери.

Потом опомнилась, повернулась и с сожалением протянула Браню кормилице – не нести же дитя в гридницу! Да и переодеться надо… С рождения Браниславы – Эльга тогда даже не огорчилась, что не сын, хотя все эти годы ждала второго сына, – она хотела кормить ее сама, но поняла: это неразумно. Случись что, придется куда поехать, – как в то полюдье запрошлой зимой, – куда нельзя тащить с собой дитя, и что делать?

Ингвар! Одеваясь, она только об этом и думала. Как не вовремя он уехал в степь! Или как не вовремя умер Свенгельд… Его смерть была событием, которое давно и с нетерпением ожидалось киевской русской дружиной – и которое перевернет все. Которое чревато новой войной с Деревлянью – а может, и не только. И в первые дни, когда все это начнется, Ингвара не будет в Киеве. А Мистина, на которого она всегда полагалась в отсутствие мужа – все эти почти пятнадцать лет, – должен сейчас же уехать. Да, он поедет в Деревлянь. Но Эльга чувствовала: здесь, в Киеве, предстоят не менее горячие битвы.

Когда она надевала ожерелье, у нее дрожали руки.

А ведь они вспоминали Свенгельда совсем недавно. Несколько дней назад, когда приехал Пламень-Хакон – куда раньше, чем ожидалось. О своем путешествии он поначалу отозвался коротко:

– Мистина сказал тогда правду. У его отца нрав тяжелее Олеговой горы!

– Вот как?

Эльга отчасти удивилась. Она не знала Свенгельда близко, но ее сестра Ута несколько лет прожила с ним в одном доме и не жаловалась. Впрочем, Ута хоть со Змеищем Горынищем уживется, она такая. Но ведь и Логи-Хакон – человек уравновешенный и учтивый. Не такой любезный и располагающий, как ладожский брат Альдин-Ингвар, но вполне умеющий защитить свое достоинство, не посягая на чужое.

– Ты успел с ним поссориться? За три дня?

– Это началось в первый же день! – сорвался Логи-Хакон. – В первый же раз, как он изволил усадить меня за свой стол. Тяжелый нрав, он сказал. Ха! Лучше бы он прямо сказал, что его отец – выживший из ума вздорный старикашка, который якобы хочет умереть с честью, но добивается этого, пытаясь обесчестить других людей!

Объясниться подробнее он не пожелал и ушел, оставив изумленную Эльгу вытаращенными глазами смотреть ему вслед. Но нельзя сохранить тайну, в которую посвящено полтора десятка человек. Поэтому в тот же вечер все о его поездке знали оружники Эльги и Мистины, а наутро – и сами хозяева.

Наутро княгиня снова послала за деверем. Ее челядинки уже рассказали ей кое-что, а потом и отроки дополнили подробностями, выуженными ночью за пивом у Хаконовых хирдманов, но Эльга все же надеялась, что за ночь он поуспокоился и может с ней поговорить. Но едва Логи-Хакон вошел, как дверь вновь открылась и перед ними предстал Мистина.

– Вот как! – Он вскинул брови, прошел вперед и остановился у стола, по привычке опершись ладонями о крышку. – Весь Киев гудит. Не успел я нынче проснуться, как узнал, что ты, оказывается, пытался одурачить мою сестру!

– Не пытался я никого дурачить! – Кровь бросилась Логи-Хакону в лицо от досады. – Твоя сестра сама позвала меня на свидание и явилась с рогатиной в руке. А мне еще рано умирать, и я не стремлюсь в объятия валькирий!

Мистина почти рухнул на скамью и принялся хохотать.

– Так и вижу ее… – проговорил он сквозь смех.

Уж кто-кто, а Мистина лучше всех на свете знал, как любит народ посудачить о любовных делах «лучших людей» и как лживы бывают подобные слухи, бродящие по торгу и Подолу.

Эльга тоже засмеялась, убедившись, что ей не придется звать оружников разнимать деверя и свояка. Логи-Хакон отвернулся, в досаде поджимая губы. Ему было стыдно явиться в Киев, после того как Свенгельд выгнал его из дому, будто пса или бродягу. Но благодаря участию Соколины дело для него обернулось не так уж плохо: и в боярских домах, и в рыбацких хатках только и разговору было о том, что младший князев брат едва не женился на дочери старого воеводы. Как было дело, каждый рассказывал на свой лад, но тем успешнее удалось спрятать правду, не прилагая никаких усилий. Большинство сходилось на том, что Логи-Хакон проявил уж слишком много пыла и тем рассердил отца девушки. Но молодому мужчине это не поставишь в упрек.

Однако оставаться здесь Логи-Хакон не пожелал и прямо на другой же день уехал со своей дружиной и еще кое-кем из киевлян вниз по Днепру, надеясь присоединиться к Ингвару. В военном походе достойный человек добудет одно из двух: славу или смерть. И то или другое одинаково успешно заслонит и прогонит в тень его неудачную поездку к старому йотуну.

А главное, поход быстро прогонит дурацкие мысли из его собственной головы. Вспоминая те недолгие дни в гостях у Свенгельда, Логи-Хакон не находил, в чем себя упрекнуть. Он держался достойно: проявлял уважение к хозяину дома и терпел причуды старика, заслужившего право на причуды, но не давал наступать на себя и ясно дал понять, что сам будет решать свою судьбу: и где ему жить, и кого брать в жены. Можно было бы счесть, что Свенгельд своей вздорностью опозорил скорее себя, чем гостя, если бы… если бы все это не происходило на глазах у Соколины. Уж, конечно, она возьмет сторону отца и тоже будет думать, что младший брат Ингвара сбежал, поджав хвост, когда его пинком под зад выкинули из дома… При мысли о ней он чувствовал жар от стыда и досады. Не будь у Свенгельда этой дочери, он и сам, пожалуй, посмеялся бы заодно со всеми! Короче, чем скорее он сумеет забыть обо всем этом, тем лучше.

И вот Логи-Хакон уехал. И уже без него, когда народ отсмеялся, среди бояр пошли и другие разговоры.