Владимир Митыпов - Долина бессмертников Страница 24

Выбравшись из сотрясаемой возней и криками юрты, Бальгур некоторое время наблюдал за нетрезвыми нукерами Гийюя и дивился беспечности молодого князя.

В сумерках Бальгур позвал в юрту начальника своих нукеров и дал ему подробное указание.

В эту ночь старый князь не спал. Набросив на плечи поношенную барашковую шубу, он то грел над огнем руки, то выходил из юрты и подолгу вслушивался в ночь. Ставка долго не могла угомониться: шумели гуляки, скакали из конца в конец рассыльные, веселилась молодежь, ржали лошади, гасли и снова загорались костры. Созвездие Семи Старцев повернуло уже на вторую половину ночи, когда наконец наступила тишина, нарушаемая лишь лаем собак да отдаленным топотом табунов…

Бальгур в несчетный раз подбросил в огонь кизяку и прилег на кошмы. Наверно, он задремал, потому что не слышал, как окликнули кого-то нукеры, а потом к юрте, стараясь не шуметь, подъехало около десятка верховых.

— Князь!

Мигом сбрасывая дремоту, Бальгур сел на кошмах. У входа стоял начальник нукеров.

— Рассказывай, — потребовал князь.

— Их было двое.

— Да.

— Как ты велел, мы взяли их бесшумно…

— Да.

— Связали, надели на головы кожаные мешки…

— Да.

— И передали их нукерам князя Гийюя.

— Какое было при них оружие?

— Ножи, чеканы, мечи, луки. Все это мы также передали нукерам.

— Нукеры вас не узнали?

— Нет, было темно.

— Что вы им сказали?

— Сказали, что эти люди шли убивать князя Гийюя.

— Они вас не спрашивали, кто вы такие?

— Нет. Им было не до того. Они испугались, потому что спали на постах.

— Да, — удовлетворенно сказал Бальгур. — Передай нукерам, что я доволен, что я их награжу. Иди.

А утром — не успело еще солнце подняться на длину копья — разъяренный Гийюй в сопровождении десятка молодых князей и нукеров, волочивших на аркане двух избитых людей, прискакал к юрте Туманя.

Не проспавшийся толком Гийюй был зол до того, что вошел в шаньюеву юрту с плетью в руках. Вскоре оттуда послышался все нарастающий шум — сначала кричал Гийюй, немного спустя взревел Тумань, зычные голоса их были столь ужасны, что караульные, переглянувшись, взяли копья на изготовку. Потом откинулся полог юрты, и багровый свирепый шаньюй, высунувшись, гаркнул:

— Эй, кто-нибудь, государственного судью ко мне! Несколько человек сразу, нахлестывая лошадей, кинулись исполнять приказ.

Невозмутимый и замкнутый, как всегда, прибыл государственный судья. После этого шум пошел на убыль. Через некоторое время подозреваемых призвали в юрту. Началось дознание. Продолжалось оно почти полдня, но безрезультатно. Обвиняемые клялись, что забрели к юрте западного чжуки случайно — были пьяны и заблудились, что звучало убедительно. В их же пользу говорили и обстоятельства, при которых они были схвачены: в темноте напали неизвестные люди, связали, надели на голову мешки, передали нукерам Гийюя и бесследно исчезли.

Шаньюй, весьма круто взявшийся за это дело, постепенно утратил к нему интерес и вскоре ускакал к яньчжи. Государственный судья, выслушивая ответы обвиняемых, удовлетворенно кивал лысой головой, и чем больше горячился Гийюй, тем становился холоднее. И вдруг произошло не совсем понятное для Сотэ. Гийюй почему-то успокоился, сделался задумчив и — что совсем сбило государственного судью с толку — стал поглядывать и на него и на подозреваемых с тонкой ухмылкой. Теперь уже загорячился Сотэ, раза два сорвался на крик, после чего скомкал дознание и, заметно встревоженный, покинул шаньюеву юрту.

На своих нукеров Гийюй нагнал такого страху, что они, взяв его юрту в частое оцепление, готовы были рубить мечами всякого, кто проходил мимо.

Бальгур же тем временем спокойно сидел в своей юрте и, посмеиваясь, пил кумыс. Он был доволен — все получилось как нельзя лучше: государственный судья теперь трижды подумает, прежде чем что-либо затевать, а беспечный Гийюй впредь будет осторожнее.

В ставке много говорили об этом случае. Слухи, обрастая невероятными подробностями, покатились по ближним и дальним кочевьям. Но скоро новое и действительно поразительное событие заставило забыть о неудавшемся покушении на западного чжуки.

Ветреным хмурым днем — с момента совершения поиска на юэчжей к этому времени прошло уже более десяти дней — с юго-западной стороны в ставку въехал оборванный долговязый юноша лет семнадцати с худым измученным лицом и грязно-серыми от седины волосами. Праздные зеваки, шатавшиеся меж юртами, обратили внимание на его коня — великолепного, хоть и сильно отощавшего вороного аргамака, в котором опытный глаз угадывал одного из тех легендарных „небесных“ коней, что потеют кровавым потом.

Долговязый юноша шагом подъехал к юрте шаньюя, где с раннего утра шел Совет, и, минуя нукеров, беспрепятственно — что совершенно поразило зевак — вошел внутрь.

Тумань, говоривший в этот момент об уплате дани дунху, недовольно обратил взгляд на вошедшего и замер с раскрытым ртом. Вслед за шаньюем оцепенение охватило князей. Изумленное молчание было нарушено громовым голосом западного чжуки.

— Это же Модэ! — вскакивая, закричал Гийюй.

И точно, у входа, устремив на отца сумрачные неподвижные глаза, стоял считавшийся безвозвратно погибшим Модэ, бывший восточный чжуки и наследник.

Недолгая растерянность шаньюя сменилась лихорадочной деятельностью. Ставка засуетилась, как растревоженный муравейник. Сломя голову скакали верховые. Запылали костры. Резали скот. Празднично одетые люди раскатывали на траве кошмы и уставляли их напитками и всевозможной едой. Через время, меньшее, чем требуется для того, чтобы разделать барана, Совет князей в полном составе уже сидел на белых войлочных коврах и, вознося хвалу духам предков, дружно осушал чаши.

Модэ занимал свое старое место — справа от отца, и если бы не жесткий пристальный взор его и не поразительная в таком возрасте седина, то могло показаться, что не было более чем годового заложничества у юэчжей и что он был и остается наследником, любимым сыном отца.

— Я знал, что мой сын вернется! — торжествующе кричал Тумань, лицо его сияло, но в глазах временами проступала какая-то растерянность. — Модэ совершил подвиг, достойный зрелого воина! Он сумел похитить коня, принадлежащего самому вождю юэчжей, и бритоголовые не смогли его догнать. Пусть приведут сюда аргамака! — распорядился он. — Вы сейчас увидите, что это настоящее сокровище!

— Модэ не по годам умен, — вполголоса заметил Бальгур сидящему рядом Гийюю. — Я думаю, он сказал отцу неправду о своем побеге. Наверно, все было иначе.

— Почему ты так думаешь, князь Бальгур? — столь же тихо спросил чжуки.

— Видишь, он притворяется, будто ничего не знает о нападении на юэчжей. И правильно делает. Да, он умен и расчетлив!

Нукеры привели коня. Высокий, сухой, с мускулистой грудью и удлиненными бабками, с маленькой точеной головой, чем-то напоминающей змеиную, он сразу привлек внимание князей. Они окружили его, обмениваясь восхищенными замечаниями.

— Это большая редкость, — с кислой улыбкой говорил Туманю Сотэ. — Циньцы называют их „тысячелийными конями“[24] и платят за них золотом. Говорят, они водятся далеко на западе, в краю снежных гор, в стране Давань[25], что за большими пустынями и рекой Тарим[26]… Да, это сокровище!

Тумань с довольным видом трепал коня за холку.

— Не пойму, чему больше радуется шаньюй — коню или сыну, — желчно усмехнулся Гийюй и доверительно наклонился к Бальгуру: — Почтенный Бальгур, ты недавно был гостем в моей юрте… Я встретил тебя без должного уважения, нарушил священный закон гостеприимства, за это духи предков разгневались на меня…

Он выжидательно глянул на старого князя, но тот молча опустил веки, и лицо его приняло сонное выражение.

— Но ты не проклял меня, не затаил обиду, — продолжал Гийюй. — Поэтому гнев духов миновал меня… Я благодарен тебе…

Бальгур приоткрыл глаза, и оба князя — старый и молодой — обменялись понимающими улыбками.

Пир продолжался всю ночь и весь следующий день. Поднимая чаши, князья до небес превозносили храбрость Модэ, предрекали ему великое будущее. Наконец Тумань, в котором отцовские чувства и хмельное великодушие на короткое время взяли верх над привязанностью к красавице яньчжи, торжественно объявил, что Модэ возвращается титул восточного чжуки и дается удел, способный выставить десять тысяч всадников. И тут седовласый юноша удивил всех.

— Я не могу быть восточным чжуки! — хмуро и решительно сказал он среди наступившей тишины. — А удел принимаю и завтра же выезжаю к его кочевьям.

— Как?! Почему? — вскричал пораженный Тумань. — Это же твое право, твой долг. Я велю тебе!