Андрей Геласимов - Степные боги Страница 24

– Дяденька… – позвал он, надеясь, что кто-нибудь откликнется. – А, дяденька?..

По дороге сюда он несколько раз представлял себе, как назовет часовому имя и звание товарища старшего лейтенанта Одинцова, и тот немедленно пустит его куда угодно. А может быть, даже и козырнет.

Петька любил смотреть на то, как козыряли друг другу на станции при смене дежурные офицеры. Правая рука у них начинала плавно двигаться вверх от локтя, который заметно опережал еще как бы дремлющую ладонь, и от этого получался такой красивый изгиб, что сердце у Петьки буквально переставало биться, но уже в следующее мгновение эта небрежная офицерская кисть полностью пробуждалась и выстреливала, как реактивный снаряд из «Катюши», под сверкающий черным лаком, надвинутый до самых бровей козырек.

Петька не один час провел у себя в сарае, отдавая честь козам бабки Дарьи, старым вилам, лестнице или сену. Ему ужасно хотелось добиться того летящего пронзительного эффекта, с которым напряженные офицерские пальцы молнией вылетали из кулака к стриженому виску. Но зеркало без скандала, а то и без мордобоя с бабки-Дарьиным веселым участием в сарай притащить было нельзя, и Петьке приходилось вертеться снаружи, так чтобы тень падала прямо вперед, и по ней, по этой вертлявой тени, хоть что-нибудь можно было бы разобрать.

Однако зараза-тень беспрестанно корчилась, вместо правой руки козыряла левой, при этом была несерьезная, щуплая, и на башке у нее ко всему прочему отсутствовала фуражка. Не говоря уже про козырек. В общем, Петька ей не доверял и про себя называл «дефективная».

К тому же она козыряла только в солнечный день.

– Дяденька… – повторил он, но ему снова никто не ответил.

Петька выпрямился, еще немного потоптался на месте, оглянулся по сторонам и осторожно приблизился вплотную к воротам. Из лагеря доносились какие-то отдаленные крики, но о чем кричат, отсюда, из-за забора, разобрать было невозможно. Только большой кусок потемневшей фанеры с надписью «Охраняемая территория» время от времени постукивал на ветру.

– Дяденька… – еще раз на всякий случай позвал Петька, а затем, не дождавшись ответа, потянул левую створку лагерных ворот на себя.

Справа у вышки и дальше за ней никого не было. Наверху стоял автоматчик, но он не обратил на Петьку абсолютно никакого внимания. Как будто в ворота заглянул не пацан, а так – насекомое. Автоматчик, не отрываясь, смотрел совершенно в другую сторону – мимо крошечного Петьки, мимо бараков, мимо столовой и мимо казармы. Там происходило что-то такое, чего от ворот было не видно. Петька вытянул шею, подпрыгнул, забежал слегка влево, потом вправо, но разглядеть все равно ничего не сумел. Надо было обходить казарму.

Для начала он сделал робкие пять шагов по пыльному плацу, на всякий случай стараясь ступать в огромные отпечатки чьих-то подкованных сапог и надеясь, что это хоть как-то оправдает его присутствие. Затем настороженно посмотрел на автоматчика. Тот по-прежнему не отрывал взгляда от дальнего конца лагеря. Смех и крики, которые Петька услышал еще за забором, доносились как раз оттуда.

Сосчитав до трех, Петька съежился, стараясь занимать на плацу как можно меньше места, и по шажочку двинулся в сторону казармы.

Оказавшись наконец у стены, он на секунду замер, навострив уши и прислушиваясь то ли к часовому на вышке, то ли к своему колотящемуся сердцу, а потом рванул что было сил туда, откуда доносился веселый гомон.

– Давай, давай! – кричали свисающие почти до земли – кто вниз головой, кто поджимая коленки – солдаты. – Тащи! Чуть-чуть осталось!

Между двумя бараками прямо на Петьку двигалась огромная человеческая каракатица. Из «каракатицы» торчали ноги, лица, руки, ремни.

Петька в полном восторге остановился, и в сердце у него сладко заныло: «куча-мала».

Когда такое случалось в Разгуляевке, его даже близко не подпускали к веселью. Считалось, что выблядок имеет право смотреть на чехарду максимум из кустов. О том, чтобы самому в нее прыгнуть, не было даже и речи.

– Уйди, шкет! – прохрипел кто-то из-под всех этих рук и ног. – С дороги, б-л-л-яха!

Петька отшатнулся к стене, и куча-мала со смехом, стонами и матерщиной медленно проследовала мимо него.

– Тащи, тащи! – захлебываясь от хохота, кричал совсем молодой солдатик с большим ртом, удобно усевшийся на самом верху. – Не жрали с утра совсем, что ли?

Те, кому повезло меньше, сильно шевелились под ним, стараясь затянуть счастливого солдатика в общую кучу красных от напряжения лиц, но он всякий раз изворачивался и неизменно оказывался наверху.

– Тащи!

Когда «каракатица» с неимоверным трудом повернула за угол, Петька увидел, куда она движется. Прямо по курсу у кучи-малы стояла скамейка. На скамейке сидел ефрейтор Соколов. Судя по его мрачному лицу, до солдатской возни ему не было никакого дела. Он просто сидел на этой скамейке и курил свой офицерский «Казбек». Однако «каракатица» должна была дойти именно до него.

– Давай, давай! – кричал уже сильно сползающий, но по-прежнему счастливый солдатик. – Совсем немного осталось!

Петька крутнулся от нетерпения вокруг кучи-малы, добежал до скамейки и сразу обратно.

– Слышь, ефрейтор! – сипло позвал кто-то из этой шевелящейся многорукой массы. – Ты глянь-ка, у них там слева никто не свисает? Царапает, я же вижу, сапогом по земле.

Соколов на мгновение отвлекся от своих мрачных дум, рассеянно посмотрел на покачивающуюся в ожидании его приговора солдатскую «каракатицу» и медленно, с расстановкой, ответил:

– Да пошли вы на хер со своей чехардой.

– Давайте я посмотрю! – пронзительно закричал Петька и буквально рухнул на землю, вдавливаясь щекой в теплую пыль, почти уткнувшись носом в чьи-то огромные, тяжело переступающие сапоги.

«Каракатица» тут же послушно притихла, поскольку ей было абсолютно неважно, кто присудит поражение веселой наезднической стороне, и Петька, на секунду успевший удивиться своей неожиданной власти, отчетливо увидел, как кто-то слева из последних сил действительно поджимает пыльный сапог.

– Чисто! – закричал он, немедленно принимая сторону тех, кто был наверху. – Не цепляют! Можно идти дальше!

До скамейки «каракатице» оставалось метров пять-шесть. Солдаты внизу глубоко вздохнули, молоденький охранник весело засмеялся, и куча-мала снова тяжело двинулась вперед.

– Дойдем, я тебя, шкет, задавлю, – глухо пообещал кто-то из глубины, но Петька, уже ощутивший свое значение, отнес эти слова не к себе, а к веселому молодому солдату, который продолжал хохотать и раскачиваться на самом верху, хлопая обеими руками по чужим спинам.

Добравшись до ефрейтора Соколова, куча-мала остановилась и с матерком начала рассыпаться. Петька смотрел, как из этой бесформенной массы вылепляются отдельные люди, каждый теперь уже со своей парой рук и ног. Все они были сильно помяты, всклокочены и не сразу могли расцепиться.

Глядя на них, Петька почему-то вдруг вспомнил многорукую статуэтку странного китайского бога, которую дед Артем привез однажды с той стороны, выменяв ее неизвестно зачем на свой спирт. Бабка Дарья тогда устроила деду небольшой мордобой, а Петьке статуэтка понравилась. Ему казалось, что столько рук одному человеку просто так достаться не могут. Видимо, он чем-то их все заслужил. Петька долго потом лежал у себя на сеновале, пялился на синие дыры в прохудившейся крыше и думал о том, как бы ему самому зажилось, если бы у него тоже вдруг отросли две-три пары запасных рук.

– А ну, давай все на построение, – злым голосом сказал ефрейтор Соколов, затаптывая сапогом окурок. – Расходились, блядь, жеребцы!

Солдаты еще продолжали кто ворчать, кто смеяться, но ефрейтору, судя по всему, были противны и те и другие.

– По-быстрому, я сказал!

– Ты чего такой суровый, Соколов? – расправляя под ремнем гимнастерку, спросил пожилой, как показалось Петьке, охранник. – С цепи, что ли, сорвался?

– А ему Алена не дала, – сказал кто-то из-за спин негромким, но насмешливым голосом.

Ефрейтор стремительно обернулся на этот голос, но говоривший уже нырнул в общую солдатскую массу.

В этот момент молоденький большеротый охранник, который все еще был слегка не в себе от пережитого веселья, вдруг пропел высоким петушиным криком:

– Мине милка не дала!К офицеру убегла!

Он успел еще обернуться в надежде увидеть одобрение на лицах своих товарищей, но уже в следующее мгновение упал как подкошенный к их ногам, а ефрейтор Соколов стоял над ним, хищно склонившись и приготовив руку для второго удара.

– Мало, сука? – спросил он, сузив глаза, как рысь на дереве, и сильно играя желваками.

– Ты чего, ефрейтор? – сказал кто-то из толпы. – Он же пошутил.

– Я сказал – все на построение! Бегом! А ты, сучонок, пойдешь япошек считать. И попробуй мне пропустить хоть одного! Понял? Быстро встал – и к баракам!