Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова Страница 24

Напрасно мичман Корнилов, призванный только что командовать одной из батарей, взывает, стыдит и угрожает. Страх перед огнем и ядрами прочно владеет людьми. Но вдруг Корнилов видит, что толпа подается назад и над нею возвышается лейтенант Нахимов. Его фуражка сбилась на затылок, и мокрая длинная прядь волос трепещет на суровой горбинке носа.

– Ура, друзья, победа за нами, добьем турецкие фрегаты, – раздается необычно властный и звонкий голос. Люди остановились в замешательстве. Задние ряды сталкиваются с пробивающимися обратно, и вдруг все, подхватив "ура", разбегаются к орудиям.

Павел Степанович еще подталкивает белого как мел, трясущегося в лихорадке матроса.

– Ты куда, дурень? На корабле ядро всюду найдет.

– Хватай швабру! – кричит он другому. Уже наводя пушки, Корнилов слышит распоряжения Павла Степановича:

– Тащи ведра! Заливай!

Этот возглас разносится на "Азове" все чаще. Везде шипит и испаряется вода, везде тлеет дерево. Облака пара, отходя к борту, оставляют на досках смрадные лужицы.

– Товсь, пли! – командует от грот-мачты Бутенев: у него не нарушалась дисциплина, и он ничего не замечает, кроме действий своих плутонгов.

– Константин, не запаздывайте! Ворочайте орудия на корму крайнего фрегата, – подгоняет старшего Истомина Бутенев, в азарте вскочив на сбитую пушку. Он пытается разглядеть в облаке дыма попадания своих пушек, но вдруг клонится на руки канонира, заливая его своей кровью.

Трудный, очень трудный бой! Однако Лазарев не помышляет об обороне. Ветер отнес к "Гангуту" коричневую тучу дыма, и наблюдатели "Азова" ясно видят "Альбион", сорванный с якорей; англичанина в упор расстреливают линейные корабли турок.

Надо помогать союзнику.

Лазарев распоряжается перенести часть огня нижних деков на эти корабли, и громы "Азова" усиливаются. Два пояса пламени тесно опоясывают корабль, вновь ползет едкий густой дым, и словно наступает ночь, хотя всего четыре часа пополудни.

А турецкие фрегаты продолжают бить по "Азову" ядрами и книппелями. Треснула до нижнего дека грот-мачта, пришлось бросить за борт обломки бизани. Героическая помощь "Азова" союзнику ухудшила его собственное положение.

Все это потому, что Кодрингтоновой диспозицией не предусмотрено создание против наиболее важных пунктов турецкой линии мощных огневых соединений. Презрение к врагу вызывает излишние жертвы.

К счастью, французский линейный корабль "Бреслау" перестал мешкать на рейде. Его капитан выбирает место, где может быть всего полезнее. Он не задумался нарушить директиву флагмана, стал между "Альбионом" и "Азовом" и открыл губительный для турок огонь. Вступление в бой свежей силы спасает "Альбион" и избавляет "Азов" от необходимости рассеивать свои залпы. В то же время "Гангут" потопил турецкий фрегат, стоявший против него, и подходит ближе к "Азову". Он начинает палить по фрегатам, сражающимся против флагмана.

– Ур-ра, "Гангут"! – кричат матросы с Корниловым.

– Ур-ра, "Азов"! – отвечают гангутцы.

И эти клики, напоминая о русской славе в сражениях прошлого столетия, вливают новые силы в моряков.

Перелом начался, и теперь уже ясно, что конец боя близок. Корабли турок горят, и команды бросаются вплавь, стремятся к шлюпкам, спущенным судами второй и третьей линии турок. Но на кораблях соединенных эскадр никто не думает об отдыхе. Обстрелянные артиллеристы палят еще чаще и попадают еще вернее. Еще полчаса, и по всей линии турки рубят якоря, выбрасывают суда на камни. Иные же в отчаянии и ярости зажигают свои корабли.

На верхнем деке "Азова" у грот-мачты после ранения Бутенева распоряжается пальбой пушек Константин Истомин.

– Пли! – срывающимся на дискант голосом командует юноша ив восторге взмахивает фуражкой.

– Братцы! Наддай! Тонет фрегат!

Матросы отвечают хриплым "ура" и вновь закладывают ганшпуги для поворота орудий.

Прошел тот первый час, когда люди замечали опасность и страшились ее. Исступление боя притупило все чувства, возбужденные сначала падением неприятельских ядер, видом убитых и искалеченных тел, стонами раненых и непрерывным гулом канонады.

Близость победы укрепляет и растит общую ярость. Она делает молодых матросов одинаково со стариками ловкими и точными в движениях. Размеренно сгибаются артиллеристы над орудиями, работая банниками и пыжовниками. Их руки размеренно упирают ганшпуги под тяжелые медные и чугунные тела пушек, перебрасывают ядра, картузы и пыжи, дергают штерты.

Еще один фрегат турок, получив широкую пробоину под кормой, круто поднял нос, валится на бок и уходит в воду.

– Ура! – снова кричит Истомин.

И в этот раз "ура" прокатывается по всему кораблю до шканцев, на которых стоит адмирал со штабом. Это не в ответ Истомину. Это потому, что на клотике "Бреслау" появился репетованный сигнал главнокомандующего.

"Отбой"!

Сражение кончилось.

Из всего турецкого флота уцелели один фрегат и два корвета, да шхуны под австрийским флагом, пощаженные союзными кораблями.

Сражение кончилось, но еще долго бурые тучи дыма наплывают на соединенные эскадры. Гигантскими золотыми факелами горят суда, приткнувшись к берегу или беспомощно дрейфуя на воде.

Французы, русские и англичане спускают шлюпки и подбирают плавающих, цепляющихся за обломки врагов. От пушечных залпов ветер упал, и тысячи трупов покоятся на воде, притираясь к бортам шлюпок, задевают весла. В пять тысяч жизней обошлось упорство Ибрагим-паши…

Битва кончилась, служба продолжается. Офицерам должно распорядиться по уборке, поставить людей к помпам для отливания воды, к брандспойтам, чтобы смыть с палуб пороховую копоть и кровь. Надо последить за плотниками и конопатчиками, заделывающими разрушения. Обломки дерева, обрывки тросов летят за борт. Общий аврал!

Павел Степанович все же выкраивает минуту и забегает в лазарет. Запах паленого мяса, удушливый запах крови и гниения шибает в нос, стесняет дыхание. Мгновение растерянно смотрит Нахимов на лекарей: они пилят, зашивают, копаются в рваных ранах. Сделав несколько нерешительных шагов, он спотыкается о ведро, наполненное человеческими обрубками. Еще утром они принадлежали здоровым, молодым людям… И это есть цена победы!..

– Бутенев?

– Жив, жив, Павел Степанович! Ручку отхватили до локтя. По вантам, конечно, лазать не придется…

Нахимов подходит к койке, на которой разметался Иван. Так много растеряно на коротком жизненном пути друзей, товарищей, что вновь терять страшно. Иван не очень умен, не очень чувствителен и не заменит никого из тех, погибших в Сибири, но он прямой, честный и не чета Моллерам и Траверсе. Хочется, чтобы он был жив, чтоб оставался рядом.

Нахимов склоняется над раненым, целует воспаленный лоб.

– Держись, герой! Держись, Ваня!

Бутенев проводит шершавым языком по сухим губам.

– Победили?

– Уничтожили вчистую. О тебе рапорт царю пишут.

– Ну? – Раненый слабо улыбается. – На флоте оставят, Паша? А?

– Вот еще! Не голову же у тебя отняли. Такую протезу сделают, что чище живой руки послужит.

Наступает ночь. Пылающие суда окрашивают темные воды в цвета рубина и яхонта. Берега Наварина и серые камни города мрачно выступают в зареве бесконечных тоскливых костров. Где-то ржут встревоженные лошади, ревут верблюды бедуинов. Полки Ибрагим-паши ожидают высадки десанта. Но со шлюпок, плавающих дозором вокруг кораблей эскадры, только для испуга турок кричат "ура". Подняв весла на валек, матросы лихо поют песни, качаются на легкой зыби и потом уходят к кораблям на мигающие кормовые огни.

На "Азов" в эту ночь прибывают с рапортами адмиралу все капитаны. А в нижнем деке, под уютным фонарем, устроена временная кают-компания, и в нее набиваются офицеры других линейных кораблей и фрегатов. Молодежь сидит на трофейных турецких коврах, пьет греческое вино и вспоминает события дня.

– Удивительное событие произошло у нас на "Гангуте", – рассказывает лейтенант Анжу. – В третьем часу, должно быть, мы дрались правым бортом. А с левой стороны турки погнали на нас брандеры. Капитан Авинов вовремя заметил, и бах! – одним залпом "Гангут" потопил пару проклятых факелов. Только один брандер пронесся весьма близко перед носом.

– Нет, у нас на "Азове", – Путятин старательно подкручивает жидкие усики, – у нас дело серьезнее было. Матросня драться не хотела. Я рапортовал Михаилу Петровичу, чтобы пушками пугнуть. Стыд какой был бы перед союзниками!

– Помолчи, – перебивают Путятина голоса. – Наши матросы – молодцы, мы с ними георгиевский флаг заслужили.

Нахимов вспыхивает, резко поднимается, оправляет темляк палаша. Из полутьмы, как на древней медали, выступает его решительное лицо с широко расставленными глазами, высокими скулами и сжатым ртом.