Ален Бюизин - Казанова Страница 24

В Париже Казанова искал себе любовниц среди актрис и танцовщиц, была у него еще Анна Мадлен Рабон, тридцати пяти лет, но он также старательно посещал дома терпимости, особенно отель «Руль», содержавшийся очень хорошо, к тому же цены там были твердые и приемлемые. За шесть франков можно было пообедать с девушкой, за двенадцать – поспать, полное обслуживание обходилось в луидор, включая ужин и ночь. В плане «любовных похождений» в столице похвастаться было нечем: ему приходилось довольствоваться распущенными девчонками. Среди них была Мими, младшая дочь госпожи Кенсон, его квартирной хозяйки, лет пятнадцати-шестнадцати, которая вскоре забеременела. Мать вызвала Казанову к полицейскому комиссару, перед которым ему пришлось давать объяснения. В конце концов его отпустили, мать же приговорили оплатить расходы. Тем не менее в рапорте инспектора Менье указано, что девочку в тринадцатилетнем возрасте растлила некая Тьебо для господина Казановы. Несовершеннолетняя, сводня, беременность, правосудие: есть что-то гнусное в такого рода похождениях. Не говоря уже о многочисленных неудачах. Он влюбился в юную пятнадцатилетнюю итальянку, Камиллу Луизу Везиан, приехавшую в Париж хлопотать о пенсии для свого отца, бывшего офицера на французской службе. Напрасно он вздыхал, пылал, горел – он не добился ничего, к тому же девушку у него увел граф де Нарбонн. Когда он ухаживал за Корали и Камиллой, двумя дочерьми Веронезе, первая обходилась с ним с глубочайшим презрением и даже не глядела на него, когда рядом был шевалье де Вюртенберг, а вторая открыто посылала его подальше. Нельзя сказать, что пребывание в Париже было роскошным временем для обольстителя, зачастую вынужденного прибегать к мало почтенным средствам.

Казанова всегда обожал королей. Ничто не возбуждало его так, как возможность приблизиться к ним, взглянуть на них, прикоснуться, а еще лучше – заговорить с ними. В первый раз он увидел Людовика XV в Фонтенбло, где тот обычно проводил по полтора месяца осенью, страстно предаваясь охоте. Впечатление волшебное и незабываемое. Король в глазах Казановы, который никогда не имел ни малейшего желания изменить общественный порядок, совершенен по определению, поскольку занимает самое высокое положение в обществе. В прошлом Казанова был глубоко шокирован некрасивостью Карла Иммануила III, с которым повстречался в Турине: он и представить себе не мог, что положенное по рангу совершенство короля может сочетаться с его физическим несовершенством. «Я повел себя довольно неловко, удивившись облику этого монарха. Ни разу в жизни не видав короля, я воображал себе, будто король должен обладать редкостной красотой и величественностью в лице, не свойственной прочим людям. Для молодого республиканца моя мысль была не совсем глупа; но я быстро с нею расстался, когда увидал короля Сардинии – некрасивого, горбатого, мрачного, отталкивающего во всех своих манерах» (I, 550). Король Франции – иное дело, но только король, поскольку с его супругой, королевой Марией Лещинской, дело, к несчастью, обстояло совсем иначе: «Я увидел королеву Франции без румян, в большом чепце, на вид старую и благочестивую, она поблагодарила двух монашенок, поставивших на стол тарелку со свежим маслом… Королева начала есть, ни на кого не глядя, не отводя глаз от тарелки» (I, 588). Нельзя сказать, чтобы государыня, походившая на не заботящуюся о себе мещанку, обладала великим достоинством. Никогда Казанова не упускал возможности обрисовать портрет королей, с которыми ему доводилось встречаться во время бесчисленных путешествий. Король Польши Станислав II Август Понятовский, император Франц I, муж Марии Терезии Австрийской и т. д. Если чересчур серьезный Иосиф II, их сын, ему и не нравился, то симптоматически из-за своей внешности. Для сына венецианских актеров нет ничего более достойного восхищения, чем королевская кровь.

Принимая во внимание такое преклонение перед королевскими особами вообще и перед Людовиком XV в частности, нет ничего удивительного, что Казанова был особенно горд, оказавшись у истоков одной из последних связей монарха. Однажды его приятель Патю, молодой адвокат, к тому же актер и первый переводчик пьесы Джона Гея «Опера нищего» (впоследствии ставшей «Трехгрошовой оперой»), привел его к актрисе О’Морфи, которую он посчитал фламандкой, однако, по другим источникам, она была ирландского происхождения. Пока его друг спал с ней, он занялся ее тринадцатилетней сестрой, «симпатичной замарашкой», которая легла в постель раздетой за экю. Насладившись ею – «и оставив нетронутой», уточняет он, наверное, чтобы не покушаться на будущую королевскую прерогативу, – и отказавшись от большего, поскольку цена, запрошенная старшей сестрой за полную дефлорацию, была гораздо выше, он потратил «шесть луидоров на то, чтобы заказать ее портрет, обнаженной, с натуры немецкому художнику. Она лежала на животе, положив руки и грудь на подушку, а голову держала так, словно лежала на спине. Ловкий художник нарисовал ноги и бедра таким образом, что глаз не мог желать увидеть больше. Я подписал: О’Морфи. Слово не гомеровское, но тем не менее греческое. Оно означает “красавица”» (I, 622). «Тайными путями могущественной судьбы» портрет этой прекрасной Елены[48], которую на самом деле звали Луизон, попал, через посредство молодого придворного, г-на де Сен-Кантена, на глаза королю, который пришел в восторг и пожелал тотчас проверить, насколько миниатюра верна оригиналу. Он велел Лебелю, своему камердинеру и своднику, привезти натурщицу в Версаль. Когда юная красавица предстала во плоти перед его величеством, Людовик XV, любивший только едва созревших девственниц, поставил ее между своих колен, обласкал и вскоре сделал одной из своих любовниц.

Историки давно уже подтвердили, что прекрасная О’Морфи в самом деле существовала. Она действительно была любовницей Людовика XV, поместившего ее, как многих других, в одном из домиков Оленьего парка в Версале. Таинственная Морфиза, как ее обычно называют. Была ли она дочерью тряпичницы и башмачника, как сообщает д’Аржансон, греческого происхождения и из семьи, поселившейся во Фландрии, как утверждает Казанова, или, напротив, ирландских кровей, с претензиями на благородство, как уверяли другие современники? На самом деле, это неважно. Гораздо важнее сведения, которыми мы располагаем о ее семье благодаря инспектору Менье. Они позволяют нам четче представить себе женщин, которых посещали тогда Казанова и его друг Патю. «Морфи – пять сестер непрочного и неопределенного положения и не обремененные добродетелью». Это еще мягко сказано. Старшая, Маргарита, после фландрских «кампаний» жила на улице Графини д’Артуа с неким Мелоном, получавшим три тысячи ливров ренты. Кроме игры и порой нескольких партий в фараон, он совершенно ничем не занимался. Вторая сестра, Брижит, была крайне некрасивой и рябой. Однако уверяют, что, несмотря на свою внешность, она уже далеко зашла по пути порока. Третья, Мадлон, толстуха и тоже рябая, пожив с актером Корбеном во время «кампаний» во Фландрии, теперь завела себе молодого человека, награжденного крестом Святого Людовика. Четвертая, Виктория, хорошенькая брюнетка с отметинами оспы, имела множество романов, хотя ей было всего семнадцать. Сначала она была на содержании у некоего Ланглуа, торговца картинами, «который тратил на нее деньги, пока мог разумно получать дивиденды от своих вложений». В последний момент ее увел у него Деферан, инженер из Бастилии. Тогда она забеременела, кто отец – неизвестно. Какова семейка! Разумеется, основные доходы поступали от проституции. Нельзя сказать, что Казанова совершал свои победы в высшем обществе. Он всегда шел туда, где проще. К молоденьким замарашкам, видевшим в распутстве простой и надежный способ избегнуть бедности.

Казанова не был бы Казановой, если бы не попробовал себя в парижских аристократических кругах в качестве специалиста по оккультизму. Воспользовавшись репутацией мага, которую он понемногу составил себе в столичных салонах, он запустил пробный шар, прежде чем развернуться во всю ширь во время своего второго пребывания в Париже. По просьбе графа де Мельфора, который, по словам современников, был любовником герцогини Шартрской, его ввели в апартаменты Пале-Рояля. Герцогиня попросила его заняться каббалистикой и задать несколько вопросов оракулу. «Предметом их были дела, затрагивавшие ее сердце, в том числе она хотела узнать лекарство, чтобы вывести со своей красивой кожи маленькие прыщики, действительно причинявшие боль всем, кто ее видел» (I, 629). Казанова подхватил игру, выстраивая свои сложные математические пирамиды с их впечатляющими сложениями и вычитаниями, чтобы в конце концов посоветовать ей самые простые снадобья, очищение кишечника, диету, умывание. В несколько дней противные прыщи исчезли. В завершение всей истории он безумно влюбился в герцогиню. «Она была полна того ума, который делает очаровательными всех обладающих им женщин, она была жива, без предрассудков, весела, остроумна, любила наслаждения и предпочитала их надежде на долгую жизнь. “Краткая и приятная” – эти слова всегда были у нее на языке. Кроме того, она была добра, щедра, терпелива, терпима и постоянна в своих вкусах. При этом очень мила». Любовь, на сей раз оставшаяся тайной и даже невысказанной: «Я ни разу ничем не намекнул ей на мою страсть. Подобная удача казалась мне слишком велика: я боялся подвергнуться унижению чересчур ярко выраженного презрения, возможно, я был глуп. Знаю лишь, что я всегда раскаивался в том, что не открылся» (I, 633). Казанова выискивает себе любовниц в самых низких кругах, потому что всегда сознает свое общественное положение и робеет сильных мира сего. Принцесса кажется ему совершенно недоступной.