Евгений Салиас - Свадебный бунт Страница 24

Барчуковъ даже не понялъ вопроса.

— Хочешь освобожденіе получить? Ну, слушай, да въ оба слушай и въ оба гляди. Проворонишь и проморгаешь мою рѣчь, то наболванишь, и твоя же спина виноватая будетъ. А я чистъ и правъ.

И затѣмъ поддьякъ толково и даже подробно объяснилъ Барчукову, что черезъ часъ ихъ, острожниковъ, въ числѣ трехъ дюжинъ поведутъ по городу ради сбора милостыни, и онъ можетъ воспользоваться прогулкой, чтобы бѣжать. Барчуковъ, озадаченный и подозрѣвая западню, хотѣлъ было заявить судейскому крючку о своихъ намѣреніяхъ дожидаться правильнаго суда и законнаго освобожденія. Но Копыловъ прикрикнулъ на молодца:

— Цыцъ, щенокъ! Коли я такъ научаю, такъ, стало, тому и быть слѣдуетъ. Что, ты будешь меня учить? Я эдакихъ, какъ ты, еженедѣльно выпускаю на волю. И слава Богу, ни они на меня не злобствуютъ за то, что на свѣтъ Божій выскочили, ни я еще своему начальству не попадался впросакъ. А за что я тебя хочу освободить отъ плети, покуда не твое дѣло. Послѣ самъ узнаешь.

Объяснивъ Барчукову, что онъ долженъ сговориться съ кѣмъ-нибудь изъ острожниковъ съ двумя-тремя, Копыловъ пояснилъ ему, что его одного онъ выпустить не можетъ, дабы не было подозрѣнія. Надо, чтобы человѣка три самыхъ разношерстныхъ бѣжало вмѣстѣ.

— Я чаю, у тебя есть пріятели въ ямѣ? — спросилъ онъ.

— Есть, — нерѣшительно отвѣтилъ Барчуковъ, и, конечно, тутъ же сердце екнуло въ немъ при мысли, что онъ можетъ спасти и Партанова.

— Ну, вотъ сговоритесь вмѣстѣ и бѣжите.

— А стрѣльцы? — выговорилъ Барчукъ.

— Не твое дѣло, дуракъ. Ты пень, что ли, совсѣмъ Коли я тебѣ приказываю бѣжать, то, стало быть, понятно, и стрѣльцамъ что-нибудь прикажу. Ей-Богу, пень совсѣмъ малый. Ну, теперь слушай во всѣ уши. Теперь самая главная суть.

И поддьякъ снова подробно объяснилъ Барчукову, что онъ долженъ черезъ два дня, если желаетъ быть на свободѣ, прійти въ то же воеводское правленіе и повалиться въ ноги воеводѣ, отдаваясь опять во власть начальства. Барчуковъ невольно вытаращилъ глаза.

— Вѣрно я сказываю, — выговорилъ Копыловъ, слегка усмѣхаясь. — Совсѣмъ малый пень. Если бѣжать тебѣ такимъ способомъ, можешь ты въ Астрахани жить припѣваючи? Вѣдь не можешь, долженъ скрываться отъ насъ, или уходить изъ города. Коли хочешь такъ, иное дѣло. А вѣдь ты, пойди, пожелаешь жить около Варвары Ананьевой, вольнымъ человѣкомъ, отъ нашихъ глазъ не укрываться. Ну, стало быть, и дѣло долженъ наладить на законный путь. Вотъ когда ты въ ногахъ поваляешься у воеводы Тимоѳея Ивановича, да онъ тебя проститъ, то будешь уже ты не бѣглый. Понялъ ты, пень?

— А коли не проститъ и опять въ яму отправитъ? — проговорилъ Барчуковъ.

Подьячій треснулъ кулакомъ по столу.

— Экій куликъ проклятый. Знай все свое пищитъ. А хочешь въ яму итти, еще того проще? Коли я посылаю къ воеводѣ и по совѣсти, по душѣ, научаю, какимъ способомъ его ублажить, то, стало, такъ и слѣдуетъ. Не подводить же я тебя хочу. Смотри, что я съ тобой словъ зря потерялъ. Ну, пошелъ къ чорту.

И поддьякъ снова взялся за перо.

— Куда же итти? — выговорилъ Барчуковъ съ радостнымъ чувствомъ на сердцѣ.

— Вѣстимо, въ яму. Тамъ сговоритесь. Еще двухъ-трехъ подъищи, вмѣстѣ въ кучу становитесь, какъ выведутъ. А какъ увидите, что стрѣльцы зазѣвались, то стало, такъ и знай. Въ это мановеніе и пользуйся.

— А зѣвать-то ты ужъ имъ укажешь? — выговорилъ Барчуковъ.

— Пошелъ къ дьяволу. Дура! — крикнулъ поддьякъ уже сердито. — Тамъ въ прихожей стрѣлецъ отведетъ тебя въ яму. А черезъ часъ за вами придутъ.

— Господи помилуй! Господи помилуй! — взмолился Барчуковъ, крестясь и шибко двигаясь по корридору. — Вотъ обрадую Лучку…

XVI

Въ тотъ же день, въ то время, когда благовѣстили къ вечернѣ, четыре человѣка вмѣстѣ скрывались въ грядахъ большого огорода въ Шипиловой слободѣ. Это были бѣжавшіе изъ-подъ стражи Барчуковъ, Вартановъ, Костинъ и неизвѣстный имъ человѣкъ. Доброму Барчукову изъ жалости такъ захотѣлось спасти вмѣстѣ съ собой несчастнаго разстригу, что онъ рисковалъ самъ не уйти. Костинъ еле двигался на ногахъ. Барчуковъ вмѣстѣ съ пріятелемъ долженъ былъ въ минуту бѣгства подхватить маленькаго человѣчка подъ руки и чуть не волочить за собой.

Четвертый самъ присталъ къ бѣглецамъ, догадавшись, въ чемъ дѣло. Это былъ рослый и широкоплечій богатырь, по имени Шелудякъ, просидѣвшій восемь мѣсяцевъ въ ямѣ, но не побѣжденный ею. Здоровье его устояло и выдержало мракъ, тѣсноту и голодъ. Шелудякъ былъ извѣстный разбойникъ, грабившій и убивавшій проѣзжихъ, между Краснымъ Яромъ и Астраханью. Онъ сидѣлъ въ ямѣ два раза и два раза бѣжалъ. Теперь былъ третій побѣгъ.

Узнавъ, кто ихъ случайный сотоварищъ по освобожденію, друзья пригорюнились. Этотъ злодѣй могъ какъ-нибудь ихъ дѣло испортить, ибо могъ въ ту же ночь кого-нибудь убить на улицахъ Астрахани. Воевода озлится, подниметъ на ноги всѣхъ стрѣльцовъ и ужъ, конечно, не проститъ бѣглецовъ, а отправитъ снова въ заключеніе.

Бѣжали всѣ четверо, конечно, очень просто, такъ какъ два стрѣльца, шедшіе около нихъ, не только зазѣвались, а даже просто зашли въ кабакъ. Если бы выведенные острожники захотѣли разбѣжаться или могли бы бѣжать на своихъ отсиженныхъ ногахъ, то отъ всѣхъ выведенныхъ на прогулку за прошеніемъ подаянія, конечно, не осталось бы дюжины человѣкъ.

Спрятавшись теперь на огородѣ, четыре бѣгуна совѣщались, какъ быть, куда дѣваться. Партановъ, всегда живой, смѣтливый, былъ такъ радъ и доволенъ полученной свободѣ, что ничего придумать не могъ.

— У меня отъ радости гудитъ въ головѣ,- рѣшилъ онъ.

Отъ счастья очутиться на волѣ даже изморенный и изможденный разстрига оживился и глядѣлъ бодро. Онъ меньше щурился и голосъ его какъ будто успѣлъ окрѣпнуть. Онъ горячо благодарилъ Барчукова за помощь. Теперь, сидя на грядѣ около огромной тыквы, маленькій человѣкъ заговорилъ:

— За то, ребята, что вы меня изъ жалости увели съ собой, я теперь васъ тоже отблагодарю. Есть у меня такой человѣкъ въ городѣ, который дастъ мнѣ пріютъ. Богобоязненный, добрый человѣкъ. Я пойду къ нему и попрошу принять всѣхъ насъ четверыхъ, денька на два укрыть у себя. А тамъ видно будетъ.

Такъ какъ Барчуковъ не передалъ своимъ товарищамъ по бѣгству о томъ, что приказалъ ему сдѣлать черезъ два, три дня самъ подьякъ, то Костинъ и не зналъ, что предполагалъ молодецъ сдѣлать.

— Какъ чуточку стемнѣетъ, — продолжалъ разстрига: — я схожу къ этому человѣчку доброму и попрошу его насъ укрыть. Его домъ тутъ шагахъ въ двухстахъ отъ насъ. Но только уговоръ, ребята. Святое слово вы всѣ скажете, что не будетъ ему отъ васъ никакого худа. Хорошее ли дѣло, если онъ насъ укроетъ, да мы же ограбимъ или убьемъ его?

— Что ты, Господь съ тобой! — воскликнулъ Барчуковъ.

— Я вотъ на счетъ этого, — выговорилъ Костинъ, указывая на Шелудяка. — Въ ямѣ всѣмъ вѣдомо, что онъ за человѣкъ. Онъ можетъ въ неурочный часъ и хозяина дома и насъ троихъ прирѣзать однимъ махомъ.

Шелудякъ сталъ клясться и божиться, что, хотя онъ и душегубъ по большимъ дорогамъ, но что эдакаго поганаго дѣла, чтобы своихъ товарищей или укрывателя убить не только онъ, но самый распропоганый индѣецъ не сдѣлаетъ.

— Да мнѣ только до вечера передохнуть, съѣсть хлѣбца малость, а за ночь я домой проберусь.

— Куда? — спросилъ Партановъ.

— Домой, подъ Красноярскъ.

— То-то, — усмѣхнулся Партановъ:- не въ городъ и подъ городъ, на большую дорогу. Тамъ у тебя домъ-то.

Шелудякъ расхохотался богатырски. Партановъ покачалъ головой.

— Чудной народъ. Только что спасся и опять завтра за душегубство, чтобы черезъ два, три мѣсяца въ яму опять попасть. Диковина!

— Что подѣлаешь, — страннымъ голосомъ выговорилъ богатырь. — Развѣ я бы не радъ, человѣче, стать хоть бы посадскимъ или купцомъ, въ своемъ домѣ на слободѣ жить. Да что же? Ты мнѣ домъ подаришь или жену съ дѣтьми? Одинъ я какъ перстъ, ни кола, ни двора, вида письменнаго даже не имѣю. А работать не могу! Про работу, — и онъ грозно поднялъ кулакъ, — не смѣй мнѣ никто и сказывать. Убью за это. Не хочу я работать, — заоралъ онъ вдругъ, выходя изъ себя и мѣняясь въ лицѣ. — Слышите вы, черти, не хочу я работать. Я самъ себѣ судья и воевода, почище вашихъ намѣстниковъ и митрополитовъ. Не хочу работать, и воли безъ работы жить нельзя, такъ я на большихъ дорогахъ ножемъ работаю и дубиной молочу.

Что-то диковинное, полубезумное сказалось и въ словахъ, и въ голосѣ, и въ лицѣ разбойника. Три товарища его пристально смотрѣли на разсвирѣпѣвшаго вдругъ безъ всякой причины душегуба.

Послѣ маленькой паузы, во время которой разстрига колебался, итти ли ему къ своему покровителю и вести ли туда душегуба, тотъ же разбойникъ Шелудякъ продолжалъ, какъ бы догадавшись.

— Слышь-ка ты, разстрига. Я звѣрь лютый, но Бога знаю и помню. Вѣдомо мнѣ, что буду я передъ Господомъ Богомъ отвѣтъ держать, когда мнѣ на Астрахани отрубитъ голову палачъ. Но вотъ я тебѣ скажу, не робѣй и безъ всякой опаски веди меня только до вечера къ своему человѣку. Мухи я у него не трону и крохи хлѣба безъ его спросу въ ротъ не положу. Вотъ тебѣ, на, убей меня Мати Божія.